Аргам увидел Тонояна и Бурденко и бросился за ними. Под свист пуль он вбежал в разрушенную хату. Бурденко, держа в руках автомат, глядел из-за полуразвалившейся стены в сторону немцев. Рядом, тяжело дыша, стоял Арсен. Вблизи хаты разорвался снаряд, комья мерзлой земли застучали по стене. В хате дымились обугленные бревна, от тлевшей на полу деревенской одежды шел чадный, удушливый запах. Жителей нигде не было видно — должно быть, немцы выселили их из деревни. Брошенная домашняя утварь, осколки посуды, чугунные горшки валялись на земле. Стены вдруг дрогнули, взрывная волна бросила Аргама на землю. Когда он поднялся, стена, закрывавшая обзор, обрушилась, и он увидел широкую деревенскую улицу.
— Чего мишенью выставився? — крикнул Бурденко.— Притулись к печке,— и повернулся к Тонояну.— Добре, що мина, а колы б крупнокалиберный снаряд, уси бы легли. Держись, браток, нашим там теперь ще тяжелее.
Он говорил о роте, лежавшей под огнем на подступах к деревне. Он не знал, что рота эта уже отступила на исходные позиции.
— Если немец пойдет в контратаку, мы здесь перекроем дорогу,— проговорил один из бойцов. Аргам взглянул на него. Это был Мусраилов. Сощурив глаза, он улыбнулся Аргаму. «Хорошо, что ты тоже цел»,— говорила эта улыбка.
— Танки! — проговорил Бурденко. Он сказал «танки» шепотом, словно опасался, что кто-то подслушает его.— Кто мае гранаты? Давайте сюда, связки зробым!
Аргам передал ему свои гранаты. «Вот и наш смертный день»,— подумал он и удивился, что так спокоен.
— Будем сопротивляться до последней капли крови,— сказал он, но товарищи не услышали его тихого голоса. А воздух свистел, выл, истерзанный осколками снарядов и мин, пулеметными очередями.
Бурденко окликнул своего друга:
— Держись, Тоноян!
Аргам, прижавшись к широкому плечу Бурденко, смотрел вперед. Из-за хаты выполз белый, выкрашенный под цвет снежной пелены танк, вытянув мощный орудийный ствол, словно принюхивался.
— А мени не страшно,— упрямо, с вызовом, проговорил Бурденко, проговорил именно потому, что приближающийся танк был ужасен. Гул мотора, лязг гусениц перекрыл все звуки боя. А туман тем временем рассеялся, день прояснился. Бурденко не дыша следил за движением танка. Наконец он сказал:
— Ни, не на вас, сворачивает влево. Обратившись к товарищам, голосом командира
он произнес:
— Нехай перший и другой пройдуть, а там вдарим по автоматчикам. А ну, готовьсь!
Аргам проверил автомат. Он злился на себя. Казалось, он был совершенно спокоен, а руки дрожали.
Серый густой дым закрыл головную панцирную машину. Когда дым рассеялся, танк стоял неподвижно.
— Подбили! — радостно крикнул Аргам.
Но танк не был подбит, мотор взвыл, и танк снова двинулся вперед. Показались бегущие за танком автоматчики. Аргам дал по ним короткую очередь из автомата.
Бурденко ударил по его автомату, властно крикнул:
— Не стреляй, наблюдатель на втором танке заметит — и нам конец!
Но вот и второй танк прошел мимо них. Красноармейцы дружно стали стрелять по идущим следом за танком автоматчикам. Автоматчики рассредоточились, несколько человек упали на землю.
Тоноян молча, быстро стрелял, заряжал автомат, ВНОВЬ стрелял. Он, как и все притаившиеся в укрытии, молчаливо признал, что Бурденко — командир.
Огонь советской артиллерии по танкам усилился. Осколки пронзительно свистели и выли вокруг разрушенной хаты.
Все увеличивая скорость, второй немецкий танк, вырвавшись из деревни, мчался вперед) поднимая молочные облака снега. Еще несколько секунд — и он достиг бы места, где залегли бойцы, шедшие на помощь батальону Юрченко.
Вдруг раздался оглушительный взрыв, заглох шум мотора, танк качнуло, занесло, и его серебристые гусеницы, поблескивая, как убитые вишапы, распластались по земле. Немецкий танк подорвался на немецкой противотанковой мине.
Савин вытер холодный пот со лба, он ждал со связкой гранат в руке приближения танка; глубоко вздохнул стоявший рядом Каро Хачикян и увидел небо над головой, увидел снежные поля — жизнь не ушла, смерть остановилась в нескольких метрах от него. Третий танк, не дойдя на несколько десятков метров до второго, был подбит прямым попаданием артиллерийского снаряда, стоял, охваченный дымом и пламенем.
...Юрченко находился в этот момент среди бойцов батальонного резерва, они совместно с комендантским взводом шли на выручку передовым подразделениям, ворвавшимся в деревню.
Когда немецкие танки остановились, охваченные дымом и огнем, Юрченко поднялся во весь рост и крикнул:
— Вперед, за мной!
Но в это время немцы, очевидно желая поддержать свои танки, открыли беглый артиллерийский огонь, накрыли весь район советской атаки плотной сетью разрывов.
Юрченко, пробежав несколько шагов, вдруг лег на землю, и бойцы, подумав, что комбат хочет переждать огонь, вновь залегли.
Но Юрченко не лег на землю, чтобы переждать немецкий огонь, он был мертв.
...Все контратаки противника в этот день были отбиты. Полк Дементьева занял восточную окраину села Старицы на западном берегу Донца.
Обсуждая на совещании командиров результаты боя, генерал Яснополянский назвал имя командира первого батальона Юрченко.
— Геройски погиб капитан Юрченко. Будем такими же героями, но постараемся воевать с большим умением и хладнокровием. Да будет ему земля пухом!
Генерал был взволнован.
— Броня, бронзовый щит,— негромко, как бы про себя, проговорил он.
Майор Дементьев сердито нахмурился и вытер глаза платком... Малышев вспомнил, как ночью в землянке накануне боя Юрченко пел ему старинную украинскую песню.
XI
Связной Каро Хачикян сопровождал Аршакяна на КП первого батальона,— батальоном после смерти Юрченко командовал старший лейтенант Малышев. Они шли по замерзшему Северному Донцу.
Где-то подо льдом струилась быстрая вода, но лед был так толст и прочен, что путник мог и не догадаться, что идет по замерзшей реке.
— Теперь пойдем лощиной, по открытым местам немцы стреляют,— сказал Каро.
Вечерело. Они шли молча, и их длинные тени скользили по снегу между неподвижных теней деревьев.
Тигран поглядывал на Каро — он шагал уверенно, словно родился среди этих заснеженных просторов.
— Идите этой стороной, товарищ старший политрук, вот с того кустика начиная тропинка простреливается,— сказал Каро,— утром немец подранил тут нашего связного. Я ползком до него добрался и целых полчаса не мог головы поднять — стрелял сволочь снайпер. Когда залп — ничего, знаешь, что бьют в божий свет, не в тебя, но если одиночные пули свистят, хуже нет, значит, снайпер подстрелить тебя хочет. Дотащил все же раненого в санбат, не знаю, выживет ли.
Некоторое время они шагали молча.
— Тут уже никто не ходит, ни мы, ни немцы, все заминировано,— Каро показал на черные плешины пожарища, следы испепеленного войной хуторка.
И словно в подтверждение его слов послышался сухой треск взрыва, и над кустарником поплыл легкий желтый дымок.
Хачикян, сделав несколько шагов, остановился, поднял палец.
— Слушайте, слушайте, товарищ старший политрук!
В вечернем воздухе издали доносился слабый голос:
— Майн гот... майн гот... Пауль... Пауль...
Было ясно, кричал раненый немец, подорвавшийся на мине.
— Давайте быстрее, товарищ старший политрук,— заторопил Каро и добавил: — Он подорвался на участке второго батальона.
Они зашагали скорым шагом, больше не пригибаясь. Темнело, в морозном воздухе зажглись первые звезды. Вдруг, точно условившись, оба остановились, прислушались. И вновь до них дошел слабый голос немца, но слов уже нельзя было разобрать. Каро, желая показаться в глазах старшего политрука безжалостным, сильным, человеком с железным сердцем, сказал:
— А спросить бы его: кто виноват? Ведь есть у тебя свой дом, семья, зачем ты к нам явился? Кто тебя сюда звал?
И все же мысль, что у умирающего немецкого солдата есть дом, семья и родные, тревожила его.
Он пытливо посмотрел на Аршакяна — старший политрук шагал нахмурившись. Хачикяну показалось, что Тигран одобряет его суровое безразличие к раненому немцу.
— Это блиндаж старшего лейтенанта Малышева, товарищ старший политрук,— сказал Каро, показывая на кучу обожженного кирпича,— тут надо вниз спуститься. Отсюда до врага двести метров, они вон в тех домах!
Перед тем как спуститься в блиндаж командира батальона, Тигран посмотрел на темные силуэты деревьев, на ясное звезднре небо.
— Жуткий мороз,— пробормотал он и прислушался.
Ракета взвилась в небо, осветила сухим недобрым светом суровую, вспаханную военным железом землю, развалины хат.
— Вроде еще кричит,— промолвил Каро и прибавил: — Ну и пусть.
Протиснувшись через узкую дверь, они полезли в погреб. В первые минуты Аршакян не мог в темноте различить лица людей. Знакомый голос приветствовал его по-военному.
Это был Малышев. Аршакян снял варежки, и чья-то мягкая женская рука коснулась его руки.
— Товарищ старший политрук!
— И ты здесь, Зулалян! — обрадовался Тигран. Каждый раз, завидев Аник или Седу, он радовался,
вдруг на миг вспоминая университетские коридоры и аудитории, оживленные голоса и смех студентов. Аршакян погладил девушку по плечу.
— И Каро со мной, видишь?
— Его я всегда вижу,— ответила Аник. Аршакян сказал . сидевшему в углу телефонисту:
— Свяжите меня с Кобуровым. Тигран взял у телефониста трубку.
— Товарищ шестьдесят седьмой, здравствуйте! Говорит Аршакян... К северо-востоку от Малышева, против участка его левого соседа, у сожженного хутора лежит раненый немец, он подорвался на мине. Прошу послать людей и взять его. Уже доложили, что взяли? Ну, очень хорошо. Я переночую у Малышева. У меня все.
Повесив трубку, Тигран посмотрел на Каро. Тот широко улыбнулся ему.
Старшему политруку освободили место у печки. Коптилка тускло освещала лица бойцов.
— Как дела, как жизнь молодая? — спросил Аршакян у Малышева.
— Воюем понемногу.
— А филологией заниматься некогда? — пошутил Аршакян.
— Можно выкроить минутку, да книг нет. Приглушенно прозвучала длинная пулеметная
очередь.
— Это наши, первая рота, — сказал Малышев и взял телефонную трубку.— Почему стреляете? — строго спросил он.— Хулиганит? Ни в коем случае не давайте унести.
Положив трубку, Малышев рассказал Аршакяну, что со вчерашнего дня на ничейной земле лежат два убитых немца. Командир роты говорит, что оба в орденах. Немцы сильным огнем не подпускают к убитым советских бойцов. Вот сейчас они сделали попытку подобраться к трупам, но командир первой роты отогнал их.
Аршакян слушал и поглядывал в глаза Малышева, поблескивавшие при желтом свете фронтовой коптилки, на его суровое, небритое лицо. Аршакян дивился — насколько может человек измениться за каких-нибудь два-три месяца!
— Может быть, попробовать взять у них документы? — сказал Малышев.
— Пожалуй, смысл есть,— сказал Аршакян. Малышев оглядел лица бойцов.
— Разрешите мне пойти, товарищ старший лейтенант?
Тигран посмотрел на стоявшего перед комбатом бойца.
— Гамидов? Кировабадец? — спросил он.
— Так точно, товарищ старший политрук.
— Надо быть крайне осторожным,— сказал Тигран, уже сожалея в душе, что поддержал предложение Малышева.
— Разрешите и мне пойти? — попросил Каро.
— Идите,— сказал Малышев.
Он позвонил командиру стрелковой роты и командиру артиллерийской батареи и приказал им подавить огонь противника, если он начнет стрелять по Гамидо-ву и Хачикяну.
И снова с восхищением глядя на него, Тигран думал: «Да, вот тебе и филолог».
Бойцы вылезли из погреба. Наступила тягостная тишина.
— Писем нет из Еревана, товарищ старший политрук? — спросила Аник.
Девушка не могла скрыть волнения, она задала вопрос только для того, чтобы отвлечься от мучительной мысли об опасности, грозящей в эти минуты любимому.
— Письма? Получил, конечно,— рассеянно ответил Аршакян и подумал: «А если убьют двух замечательных парней из-за документов, которые никакой цены могут не иметь?»
— Я тоже получаю письма. Мать пишет, что отец дома почти не бывает, он даже ночует на заводе.
— Ваш отец директор завода? — спросил Малышев.
— Нет, не директор, он слесарь.
— Вот оно что, теперь понятно. Вы из рабочей семьи, Анна. Наверное, поэтому такая терпеливая, мужественная, работяга.
— Я не в отца пошла, товарищ старший лейтенант, а в мать, она тихая, робкая женщина.
— Значит, в самом деле пошла в отца.
Все засмеялись. Но это был невеселый смех. Люди напряженно прислушивались к звукам, доходившим в подземелье с поверхности земли.
XII
Зазвонил телефон. Находившиеся в погребе переглянулись. Малышев поднял трубку.
— Что? Немец с опозданием стреляет? Ребята возвращаются? Аник увидела, как повеселели глаза Аршакяна. Она незаметно выскользнула из погреба. Девушке казалось, что она долгие годы не видела Каро. Не беда, что в небе сияет безжалостный свет ракет, что без умолку трещат пулеметы. Не беда, что жжет мороз, что на руках нет рукавиц, что морозный ветер сечет огнем. Пускай стреляют, пускай бьют пулеметы, пусть воздух прошит трассирующими пулями! Эта ночь прекрасна! Аник идет навстречу Каро.
Каро жив!
Она пробиралась по ходу сообщения, споткнулась, упала, снова пошла вперед. И вот навстречу ей идут две белые фигуры. Это Каро и Гамидов. Они молча, как белые призраки, подошли к ней.
— Куда ты идешь, Аник? — спокойно спросил Каро.
— Шла тебе навстречу.— И она обняла Каро.
Все вместе они вошли в землянку. Тигран с трудом сдержался, чтоб не расцеловать их.
Командиры стали разглядывать документы и ордена убитых немцев.
Аршакян вертел меж пальцев значки из белого металла.
— Это не ордена, а солдатские медальоны,— сказал он.— Оба солдаты пятой роты второго батальона первого полка семьдесят шестой дивизии. Один Генрих Бейер, второй Михель Криг. Теперь почитаем документы.
И Аршакян с трудом стал читать документы гитлеровцев.
— Вызовем Вардуни,— сказал Малышев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101