— Стало быть, наступление не остановится? — тихо спросил Тигран Козакова и Шалву, чтобы не помешать телефонному разговору начальника политотдела.
Козаков сказал Тиграну, что завтра с юга начнется наступление на Сталинградском фронте. Страшный, жестокий котел готовится для армии Паулюса. Возможно, что Сталинградская битва решит исход войны.
Тиграну нравился открытый взгляд, спокойный голос Козакова. Они улыбнулись друг другу, словно уславливаясь о добрых, дружеских отношениях.
— Пошли к князю,— сказал Федосов, затягивая ремни на шинели,— он ждет нас.
Федосов, Аршакян и Микаберидзе сели в сани и через пятнадцать минут приехали в лощинку, затерянную среди оврагов и холмов.
XIV
Геладзе устроил свое жилье в кузове покрытой двойным брезентом машины. Войдя вслед за Федосовым в подвижной дом комдива, Тигран удивленно оглядывал уютное, теплое помещение. На стенах комнатки висели ковры. У одной стены стояла железная кровать, у другой стены — фисгармония из красного дерева, а посредине, немного в стороне от печки,— небольшой письменный столик.
Геладзе, прервав разговор со стоявшим у печки пожилым солдатом-армянином, поднялся навстречу вошедшим. Он протянул руку Тиграну.
— Аршакян? Очень рад.
— Поздравляю вас, товарищ Геладзе, с высоким званием генерала...
Геладзе прервал его.
— Знаю, знаю, что будете поздравлять. Спасибо. Все мы служим Советскому Союзу.
Он по-приятельски похлопал Тиграна по спине.
— Вот и вернулся к нам Аршакян, товарищ гвардии полковой комиссар,— обратился он к Федосову,— теперь твой политотдел укрепился. Спасибо, Микаберидзе, спасибо,— сказал он, отвечая на поздравление.— Хотелось бы угостить вас, но вот водки у меня нет. Да и времени тоже нет. Обещаю в Сталинграде устроить пир, не возражаете?
Генерал пригласил командиров сесть на маленькие табуретки. Заметив, что политработники оглядывают его походную комнату, он со смехом сказал:
— Вас удивляет роскошь моего замка? Только сегодня все это устроили. Вещи перенесли сюда из машины немецкого генерала. Что ж тут плохого? Надо и на фронте с комфортом жить. Надо, чтобы и землянки бойцов стали уютными и теплыми. Ковров и фисгармоний, конечно, не напасешь на всех, но удобное, теплое место для отдыха должно быть у солдата. Этим делом займемся вместе с вами.
Генерал вдруг обратился к пожилому бойцу, стоявшему у печки:
— Значит, Терзян, сумеешь мне форму сшить?
— Смогу, товарищ генерал, весь наш род, начиная от прадедов, были портными.
— А генеральскую одежду шили твои прадеды?
— Всякую шили, шили и генеральскую.
— Смотри, Терзян, это тебе боевое задание: надо так форму сшить, чтоб все думали, что мне ее из Москвы прислали. Даю тебе два дня сроку.
Терзян взял с фисгармонии сверток.
— Разрешите идти, товарищ генерал?
— Иди, иди.
Вошел адъютант и доложил, что прибыл корреспондент фронтовой газеты Давыдов.
— Пусть войдет,— сказал генерал,— с газетчиками шутить нельзя.
Корреспондент, молодой, ладно скроенный старший политрук, лихо, по-солдатски, отдал честь генералу.
— Садитесь, товарищ корреспондент,— сказал Геладзе,— я хочу дать вам хороший материал для газеты. Но должен сказать сразу, время мне дорого. Взгляните на эту карту. Видите на том берегу Дона вот этот хутор — Вертячий? Прямо напротив нас. Мы на этом берегу, он на том. Знаете, чей штаб стоит в Вертячем? Старого генерала вермахта Иогана фон Роденбурга. А кто такой Роденбург, вы знаете? Он командир той пехотной германской дивизии, с которой наша дивизия сталкивалась лицом к лицу, начиная с 27 сентября 1941 года. От Полтавы до Дона он шел за нами по пятам, преследовал нас. Он наступал, мы отступали,— так было, из песни слов не выкинешь. Его дивизия носит тот же номер, что и носила наша до сегодняшнего утра, до получения гвардейского звания и нового гвардейского номера. Вы видите, какое интересное совпадение! Готовый роман для вас! Нам остается только дописать финал этого романа. Следите за этой историей. Потом можете встретиться со мной или с комиссаром Федосовым и узнаете ее окончание. Не жалуетесь, что генералы не помогают газетчикам?
— Спасибо, товарищ генерал, материал в самом деле отличный,— сказал корреспондент.
— Пожалуйста, пожалуйста,— хлопая по плечу корреспондента, сказал Геладзе,— посмотрим, как вы напишете.
Корреспондент спросил:
— Вы серьезно сказали, что допишете финал, товарищ генерал?
— Наша дивизия допишет, а вы литературно обработаете. Гонорар с нами делить не надо. До свидания, товарищ корреспондент.
Тигран с нескрываемым интересом наблюдал за Геладзе. Это был краснощекий, атлетического сложения мужчина. Видимо, у него недавно побывал парикмахер. Голова его была выбрита наголо, маленькие усики на верхней губе были словно нарисованы тушью. Крутые дуги бровей, живые черные глаза придавали своеобразную красоту его лицу.
— Это в самом деле интересная история, друзья,— обратился генерал к политработникам, но, не договорив, вдруг спросил: — Твои люди все в полках, Федосов?
— Все, кроме машинистки и инструктора информации.
— Великолепно,— весело сказал генерал,— великолепно. Ты, Федосов, хорошо знаешь, что я как генерал...
«Всего лишь час, как ты стал генералом»,— насмешливо подумал Аршакян.
— Я прежде всего коммунист,— продолжал Геладзе,— я твердо знаю, что и гроша ломаного не стоит та воинская часть, где слаба сознательность бойцов. Наша сила не только в «катюшах» и «Иванах грозных». Оружие и у немцев неплохое. Высокая сознательность бойцов — вот в чем наша сила. Я не могу отдать приказа, не веря в людей, выполняющих этот приказ. Политработники — мои первые помощники. Я их люблю, уважаю. И поэтому я тебя очень прошу, полковой комиссар, чтобы все политработники находились в полках и, если нужно,— в ротах.
— Не беспокойся, Тариэль, так оно и есть,— ответил Федосов.— Ведь я только что сказал тебе об этом.
Генерал улыбнулся.
— Крестьянин Отар назвал своего сына Тариэлем не для того, чтобы он стал трусом. Отар сам был смелым человеком: поднял креетьян-на-восстание против жандармов, он видел царские тюрьмы и ссылки...
Несколько высокопарную речь Геладзе прервал телефонный звонок.
Генерал взял трубку.
— Шестьдесят девятый слушает... Противник неспокойно ведет себя? Ну что ж, пусть бесится... Нет надобности отвечать, нет надобности... Пусть он чувствует, что мы спокойны, не нервничаем. Козакову отправьте больше дынь, он любит... спокойно, спокойно, Дементьев, ведь тебя называют Владимиром Невозмутимым... минут через пятнадцать зайду к тебе... Он положил трубку, посмотрел на Аршакяна.
— Я очень рад, что вы вернулись, Аршакян. Ваш начальник, полковой комиссар Федосов, немного устал. Старость — не радость. Ему нужны молодые и энергичные помощники.
Генерал, смеясь, обнял Федосова.
— Ты не обижайся на меня, друг... Я помоложе тебя, если скажу глупость, одерни меня.
Полковой комиссар смутился, искоса поглядел на Тиграна и Микаберидзе. Генерал пошел к двери.
— Федосов,— сказал он,— мы с тобой, наверное, показались Аршакяну бессердечными людьми. Он видел свою жену?
— Нет, Тариэль Отарович.
— Так вот вам мой приказ, батальонный комиссар: немедленно отправиться в медсанбат для проведения воспитательной работы, а завтра утром получите боевое задание от полкового комиссара Федосова. Желаю удачи.
Пожелание удачи прозвучало как-то двусмысленно. Тигран и Шалва не видели, как генерал незаметно подмигнул Федосову.
XV
Неприятель продолжал освещать степь ракетами. Сыграл «ванюша» — немецкий шестиствольный миномет. Он теперь уже не казался бойцам таким страшным — по пути от Клетской солдаты видели сотни разбитых «ванюш-самоваров».
Генерал и начальник политотдела сели в сани. Кони понеслись в сторону передовой.
— Какое впечатление произвел на тебя генерал? — спросил Аршакяна Шалва, глядя вслед удаляющимся саням.
— Геладзе — человек,— уклончиво ответил Тигран,— а у каждого человека свой характер.
— Немного щеголь,— сказал Микаберидзе,— немного тщеславен, но хороший человек и храбрый солдат. Вскоре и сам убедишься.
— Верю...
Микаберидзе усадил Аршакяна в сани-розвальни.
— Я пойду пешком, мне недалеко. Когда сани довезут тебя, пусть возвращаются в полк. Медсанбат километрах в шести отсюда. Почему ты не в валенках?
— Ты ведь тоже в сапогах,— сказал Тигран.
— Я ведь франт, но и то скоро надену валенки: начинается нешуточный мороз.
Только в санях Тигран почувствовал, что очень устал. Он улегся на сене и, чтобы не вывалиться на ухабах, крепко ухватился за край саней. Ветер утих. Ночь была морозной. Волнение Тиграна росло,— скоро он увидит Люсик. Он радовался, и в то же время какое-то странное чувство омрачало его радость. Это было чувство стыда, неловкости: неосознанное им в первые минуты, оно теперь захватило его. Ведь так же, как Федосов и Микаберидзе, он был обязан в эти часы находиться в подразделениях, среди бойцов. Он вдруг вспомнил напутственную веселую, двусмысленную фразу генерала, и чувство стыда усилилось. Нет, Люсик не должна была ехать на фронт, да еще в ту же часть, где служил он. К чему она оставила мать и ребенка? Так рассуждал высокосознательный Аршакян, а сердце его колотилось от счастливого волнения. Неужели он увидит Люсик! Ему даже дышать становилось трудно от волнения. Тигран вспомнил подполковника Козакова, сопровождавшего Люсик из Баку. Козаков запомнил ее имя и отчество. «Люся Сергеевна». Тигран никогда раньше не слышал, чтобы кто-либо называл ее так. Козаков красивый, спокойный, видимо, хороший вояка. Тигран вспомнил Самвеляна, его лицо, голос, походку. И вот нет уже Самвеляна, оборвалась его жизнь на берегу Дона. Его полк наступает, а Самвеляна нет.
Какая бесконечно длинная дорога! Аршакяну вспомнились слова Шалвы о Геладзе. Главное сейчас то, что он храбрый и умньгй солдат. Тщеславие, если оно не чрезмерно, даже помогает делу. Конечно, забавно, что Геладзе, получив звание, сразу же вызвал портнягу и заказал генеральский мундир, позвал корреспондента, чтобы рассказать ему историю своей дивизии. Что ж, если Геладзе уверен, что финал романа будет героическим, пусть газетчик уже сейчас принимается за работу. Но мысль о Геладзе мелькнула и исчезла.
И вновь Люсик заслонила весь мир. Сердце Тиграна билось так сильно, что казалось, возница слышит его стук. Чувствует ли Люсик, что он рядом, совсем близко? Ждет ли она его, как, бывало, дома, прислушивается ли: не раздадутся ли шаги Тиграна?
— Нам еще далеко? — спросил он возницу.
— Осталось с километр, товарищ батальонный комиссар,— ответил боец.
Неожиданно раздался злой, безжалостный посвист снаряда. Ездовой стал вовсю гнать лошадь. Послышалось несколько выбухов.
— Бьет по тылам,— сказал боец, нахлестывая лошадь.— Медсанбат вон за холмиком, товарищ батальонный комиссар!
Слова ездового были заглушены грохотом разрыва, казалось, небо рухнуло на землю. Придя в себя, Тигран почувствовал, что сани стоят на месте.
— Товарищ батальонный комиссар,— крикнул ездовой,— лошадь убило!
Тигран, спрыгнув с саней, подошел к убитой лошади.
— Я ранен в правую ногу,— проговорил ездовой,— а коня моего наповал убило — чудом мы спаслись.
Под ногами Тиграна что-то треснуло, и в тот же миг он по колено провалился в речку, упал лицом на круп убитой лошади. Режущий, колючий холод ожег ноги, пополз по телу.
— Ноги намокли? — испуганно спросил боец.
— Сапоги полны ледяной воды.
— Ну, тогда бегите, товарищ батальонный комиссар. Медсанбат близко. Скорее, не то отморозите ноги.
Испуг ездового передался Аршакяну.
Ездовой прошел несколько шагов и остановился.
— Вы бегите сами, товарищ батальонный комиссар. Нога, как деревянная, двигаться не могу. Доползу как-нибудь.
Он сел на землю.
— Давай поддержу, помогу, вместе дойдем,— сказал Аршакян.
Они медленно пошли по дороге. Ездовой всей тяжестью тела опирался на Тиграна, припадал на раненую ногу. Тигран чувствовал, как стынут его ноги, охваченные режущим холодом. Наконец показались белые палатки.
— Помогите, врачи, санитары, помогите! — закричал ездовой голосом, каким кричат при пожаре.
— Не ори так! — сердито сказал Аршакян.
Из ближайшей палатки вышли санитары и медсестра.
— Что случилось? — спросил женский голос.
— У батальонного комиссара ноги отмораживаются, лед проломился,— сказал ездовой.
— Он же сам ранен в ногу! — перебил Аршакян.— Ему нужна срочная операция.
Их ввели в палатку, и какая-то женщина с криком бросилась обнимать Аршакяна. Это была Мария Вовк.
— Садитесь, садитесь, надо сразу же снять с вас сапоги.
Мария сказала санитару:
— Алиев, скорее позови Люсю Сергеевну. Палатка наполнилась людьми. Сапоги с Аршакяна
удалось стянуть с трудом — вода в них заледенела. Бойца уложили на носилки и унесли. В палатку вошли две женщины в военной форме.
— Тигран! — слабо вскрикнула одна из них.
В этом слабом крике были и страх, и тоска, и любовь, и удивление, и радость.
Это был голос Люсик...
И вот Тигран и Люсик остались одни. Обхватив руками голову Люсик, Тигран молча смотрел ей в глаза. Он не увидел в зрачках жены своего отражения. Свет в палатке горел тускло, а глаза Люсик были полны слез.
— Не верю, что это ты.
Люсик положила голову ему на грудь.
О многом должны были они сказать друг другу. Но они молчали, слова в эти минуты были не нужны им. Оба они думали об одном и том же, о горькой и страшной судьбе Аргама, об оставленном дома ребенке, о тревожном будущем. Казалось, они слышали, как в тишине бились их сердца...
— Люся, можно тебя на минутку? — заглянув в палатку, виноватым голосом проговорила Алла Сергеевна.— У раненого признаки гангрены, а Ляшко сейчас занят на операции. Что поделаешь, Люся.
— Пошли,— сказала Люсик и быстрыми шагами направилась за Аллой Сергеевной.
Закончив тяжелую и длительную операцию, Люсик вернулась к мужу. Подложив под голову полевую сумку, он спал крепким сном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101