Бойцы разговаривали, спорили, смеялись, рассказывали всевозможные истории. Люсик с интересом слушала соседей. Сколько разных людей на свете, как различна их речь. Она сразу отличала грузин, армян и азербайджанцев, а вот ребята из Средней Азии казались ей все на одно лицо, и говор их звучал одинаково...
А майор, казалось, забыл о Люсик — спал мертвым сном.
Вагон неожиданно сильно тряхнуло. Спавший на верхней полке боец упал на лежавших на полу, те повскакивали, послышалась матерная брань. Упавший кряхтя поднялся и, хромая, наступая на лежавших, вышел из купе в коридор. Разбуженный шумом Козаков слез с полки.
— Люся Сергеевна, поднимайтесь на-гора. Можете до утра спать.
Наверху воздух был особенно душным, даже голова кружилась, но все же, едва забравшись на полку, Люсик уснула.
На следующий день Козакову удалось занять вторую верхнюю полку. Этот уравновешенный, спокойный человек все время заботился о том, чтобы облегчить поездку Люсик, избавить ее от необходимости добывать на станциях воду и еду.
Через день они приехали в Бухару. Узнав, что поезд отправится только вечером, Козаков предложил Люсик осмотреть этот удивительный город с его старинными голубыми мечетями и высокими минаретами.
Люсик показалось, что она вошла в мир восточных сказок. Но какая непроходящая тяжесть была на сердце, какая тревога и тоска!
Если б Тиграи был рядом с ней, сколько радости доставила бы ей эта прогулка по старинным поэтическим улицам Бухары. Сейчас же она глядит на узорную архитектуру минаретов и мечетей, а в душе боль, тревога.
Тревога ее была мучительна и велика: она попросила Козакова вернуться на вокзал.
До вокзала они шли молча.
VI
Чем дальше отходил поезд на северо-запад от Ташкента, тем больше и больше чувствовалось дыхание зимы.
Люсик смотрела в окно вагона. Перед глазами расстилался бескрайний степной простор. Желтые среднеазиатские пески словно поблекли, побелели. Ветер яростно подымал тучи пыли, песка, сухого снега. Уныло выглядела эта зимняя степь, не видно было в ней жилья, ни дерева, ни куста.
— Скоро доберемся до Актюбинска,— сказал
майор.— За спиной у нас Бухара, Самарканд, Ташкент,
от Актюбинска поедем на Саратов, а потом — бог весть
куда.
Козаков открыл свой мешок, вытащил военную безрукавку на кроличьем меху.
— Наденьте.
— Спасибо,— смущенно поблагодарила Люсик,— но ведь и вам холодно.
— Обо мне не беспокойтесь.
Поезд остановился на безымянном полустанке.
Бойцы грелись, прижимаясь друг к другу, поглядывали, идет ли пар изо рта.
В вагон вошел помощник машиниста и громко объявил, что на полустанке есть уголь, машинист просит помочь его погрузить, это даст возможность обогреть вагоны.
Послышались недовольные голоса. Сердитые, замерзшие люди стали ругать начальников железной дороги, машиниста, его молодого помощника, их матерей и жен.
Козаков надел шинель и вышел в коридор, громко крикнул:
— А ну пошли, ребята, руганью вагон не обогреешь.
Никто не откликнулся. Майор обратился к двум
лейтенантам и бойцам, ехавшим в одном купе с ним.
— Пошли, пошли, рабочий класс!
Они, вяло позевывая, стали надевать шинели, вышли в коридор. Майор открывал двери купе, громко объявляя:
— Пошли, товарищи, грузить уголь.
— Это не наше дело,— ответил недовольный бас,—
наше дело там, на фронте.
Другой, совсем уже злой голос произнес:
— Видно, политработник, умеете агитировать.
А комиссарскую звездочку почему-то с рукава сняли,
боитесь, что ли?
Майор, стоя в дверях непокорного купе, оглядел сидевших там двух лейтенантов и моряка и медленно проговорил:
— Я вам приказываю через две минуты выйти
на погрузку угля!
Люсик видела его широкую спину, покрасневший затылок. Тут уж Козаков не шутил.
— Я иду грузить уголь, если вы не явитесь на
погрузку, я по возвращении вышвырну вас из вагона.
И повернувшись к собравшимся в коридоре людям, сказал:
— Пошли!
Люсик казалось, что она видит не приятного, доброго Александра Алексеевича Козакова, а другого человека. Взгляд его голубых глаз стал острым, холодным, как меч.
Надев под пальто меховую безрукавку, Люсик вышла вслед за толпой сагитированных майором военных. Под открытым небом высилась куча угля, покрытая снегом. Бойцы несли к паровозу и вагонам уголь в старых ведрах, тащили его на санках. Первые санки тащил майор Козаков. Непокорные лейтенанты и моряк, также раздобыв санки, старались вовсю, словно желая задобрить майора.
Дружную работу люди закончили быстро и с почерневшими лицами, в грязной одежде, довольные, расходились по вагонам.
— Вот и согрелись,— сказал пожилой красноармеец,— теперь и топить не надо.
Поезд тронулся. В вагонах стало тепло. Майор взял мыло, полотенце и вышел, а вскоре вернулся вымытый, причесанный и, как всегда, улыбающийся.
В купе вошли непокорные лейтенанты и моряк.
— Товарищ майор, просим вас пожаловать к нам в гости,— обратился к Козакову моряк.
— Хотим выпить с вами по чарочке водки,— добавил один из лейтенантов.
Майор с усмешкой поглядел на них.
— Спасибо, спасибо, товарищи, вы идите отдыхайте.
— Мы вас просим,— настаивал моряк и смеясь добавил,— врача также просим, кажется, вы врач?
Я ведь немножко разбираюсь в медицине. А если желаете, то мы к вам перенесем наше хозяйство, товарищ майор.
— Ладно уж, ежели так хочется вам угощать соседей, давайте.
Моряк и лейтенанты принесли из своего купе две фляги водки, колбасу, черный хлеб.
Моряк торжественно предложил выпить за единственную женщину, которая присутствует на этом пышном торжестве и глядя на которую каждый вспоминает о жене или сестре.
— Силен! — засмеялся майор.
— Черноморский моряк знает, как тосты произносить,— ответил моряк.
— Но иногда черноморские моряки говорят лишнее,— сказал майор.
— И это бывает, товарищ майор. Я того мнения, что плохое нужно забыть, а хорошее помнить.
Фляга шла по рукам, и только майору водку наливали в стакан.
Люсик пить отказалась.
— Как же вы будете спасать человеческие жизни,
доктор, если не понимаете значения этой животворной
влаги? — посмеиваясь спросил моряк.
Моряк и лейтенанты вскоре захмелели, и майор дружелюбно стал выпроваживать их из купе:
— А теперь, друзья, идите к себе. Пора отдохнуть.
По лицу Козакова видно было, что он доволен. Как
быстро иногда меняются отношения между людьми... Прошло пять суток после выезда из Ташкента. Поезд приближался к Саратову. Разговоры в купе смолкли.
— Сейчас проедем по мосту через Волгу,— сказал
майор.
Поезд ускорил ход. Козаков и Люсик вышли в коридор, стали у окна.
В небе перекрещивались голубоватые лучи прожекторов, они то разбегались, то соединялись в голубой подвижный шатер. Вот и мост. Поезд с грохотом пошел по мосту, не замедляя хода. Какой длинный мост! Люсик чувствовала, что все военные, даже майор, встревожены. Только бойцы пошучивали:
— Опять начинается веселая жизнь.
— Кружат немцы, тебя ищут, Вася.
— А может, тебя?

— Меня они боятся, знают, что я зенитчик.
— Таких и ищут.
Саратовский вокзал был полон военными и беженцами. Майор и Люсик с трудом пробирались среди спавших на полу людей, среди узлов и чемоданов. Они поднялись на второй этаж и зашли в комнату для старшего офицерского состава. Здесь было просторней, и они сели на скамейку, вещи положили себе под ноги.
— Дайте ваши документы и аттестат, — сказал
Козаков.— Я выясню, куда вам дальше ехать, по аттестату получу для вас продукты на дорогу.
Козаков ушел. Нервы Люсик были напряжены, и хотя она чувствовала большую усталость, заснуть она не могла. Воздух в зале был тяжелый, многие сидя спали. Вот оно, дыхание войны! Это еще тыл, а что будет там!
Майор не шел. Люсик все поглядывала на часы, подносила их к уху. Часы тикали, как и в мирные дни, в Ереване. В зал вошел капитан с красной повязкой, за ним боец-автоматчик. Капитан огляделся и подошел к Люсик.
— Разрешите ваши документы.
Люсик смущенно ответила:
— Документы не при мне, майор взял их, понес к коменданту, сейчас принесет.
— Какой майор?
— Майор Козаков.
— А кто он вам?
— Попутчик, вместе едем на фронт, я военврач.
Капитан оглядел ее высокую фигуру, черные глаза,
пышные с медным отливом волосы и улыбнулся.
— Ладно, только имейте в виду, нельзя передавать свои документы другому. А что вы будете делать, если этот ваш майор-попутчик не вернется?
— Вернется.
Наконец пришел Козаков.
— Порядок. Я узнал, где расположена ваша часть.
Нам с вами снова по пути.
Люсик заулыбалась.
— Значит, мне везет,— весело сказала она.
— Если вы так считаете, то и мне везет,— смеясь сказал Козаков.— Послезавтра мы, вероятно, будем на месте.
Через два дня она увидит Тиграна, увидит Аргама! Тигран, Тигран! Как обрадуется Минас Меликян, когда Люсик передаст ему письмо от сына.
Снаружи слышались глухие орудийные раскаты.
— Эти выстрелы по людям? — спросила Люсик.
— Немцы стараются разбомбить тот мост, по которому мы ехали. Наши зенитчики бьют по их самолетам,— ответил майор.— Если бы каждый выстрел убивал человека, то сейчас на земле давно бы не осталось людей. Вы попытайтесь вот так, сидя, заснуть или хотя бы задремать, я тоже подремлю немного.
Рано утром, взвалив на плечи дорожные мешки, майор и Люсик вышли из города. Холодный ветер свистел вдоль пустынных улиц. Саратов показался Люсик угрюмым, неприветливым. Они шли на окраину города разыскивать дорогу, ведущую на Камышин. Узкая улица поднималась по склону холма. Справа видны были голые бугры, слева лежала унылая, покрытая снегом равнина. С холма виден был мост через Волгу, туманные степи Заволжья.
Они остановились у деревянной будки, возле которой стояли лейтенант и красноармеец с помятыми повязками на рукавах. Майор подошел к лейтенанту, тот вытянулся, отдал честь. Козаков предъявил ему документы. Лейтенант внимательно прочел бумаги майора и Люсик и, возвращая их, сказал:
— Значит, в Камышин?
— Выходит, что в Камышин,— подтвердил майор,— а там выяснится, куда дальше.
«Камышин, Камышин»,— мысленно повторяла Люсик.
Название города казалось ей знакомым, где-то она слышала его. Не тот ли это город, куда царское правительство сослало больного Микаэла Налбандяна? Камышин... Ей вспомнилась фраза из школьного учебника: «И смелый певец свободы, пламенный революционер добрался до Камышина скорее мертвый, чем живой...»
Лейтенант остановил несколько грузовиков: они на Камышин не шли. Наконец, остановив очередную машину, лейтенант крикнул:
Эй, товарищ майор, садитесь!
Майор помог Люсик забраться в набитый связками валенок закрытый кузов машины. Не успели они поудобней устроиться, как машина рванула, помчалась вперед.
Они видели лишь убегающую из-под машины белую ленту дороги.
Люсик уселась на груду валенок, примостилась возле майора.
— Останемся живы, вспомним и эту дорожку,—
сказал Козаков.
Несмотря на холод и тряску, глаза Люсик слипались, ее одолевал сон. Долго ли им добираться до Камышина? Что бы там ни было, скоро, быть может завтра, она увидит Тиграна и брата.
Машина неожиданно остановилась.
— Воздух! — крикнул шофер. Майор быстро помог
Люсик спуститься на землю. Со зловещим воем над
шоссе пролетел желтопузый «мессершмитт».
Майор и Люсик легли в присыпанный снегом кювет.
К вою мотора истребителя присоединился каркающий треск пулеметов. Люсик приподняла голову, чтобы оглядеться. Майор своей большой ручищей пригнул ее голову к земле.
— Не шевелись!
Раздался грохот, и земля задрожала. Люсик зажмурила глаза, ей показалось, что земля раскололась и все вокруг валится в темную пропасть.
— Вставайте, Люся. Отбомбился немец, ушел.
Майор Козаков взял ее за руку. Он улыбался своей
всегдашней спокойной улыбкой.
— Боевое крещение получили, Люся Сергеевна,
вот и для вас началась война.
Люсик крепко держалась за руку Козакова, у нее кружилась голова.
Они подошли к машине. Шофер растерянно показал им на дымящийся мотор.
Метрах в ста от них горели два «студебеккера». Майор зашагал к горящим машинам. Люсик шла за ним. Вдруг майор остановился. Люсик закрыла лицо руками: на снегу лежал убитый боец, снег вокруг его головы был окрашен кровью. Чадный запах горящих валенок смешивался с запахом бензина. Снег от жирного копотного пламени окрасился в черный цвет. Немного в стороне от горящих машин чернели бомбовые воронки.
Подошли две машины, шедшие из Саратова. Майор приказал вытащить из горящих машин уцелевшие валенки.
Вскоре спасенную часть груза уложили в машины, тело убитого бойца положили в кузов одного из грузовиков.
Мертвый боец открытыми глазами смотрел в зимнее, темное небо.
— Прикройте его,— приказал майор.
— Он больше не мерзнет,— сказал один из шоферов,— ему уже все равно.
Майор повторил свое приказание.
Тело убитого накрыли шинелью.
Они приехали в Камышин, когда уже стемнело и над городом перекрещивались лучи десятков прожекторов. Эту ночь Люсик Аршакян провела в подвале дома, где скрывались от ночных бомбежек горожане.
На следующее утро Козаков и Люсик пошли на контрольно-пропускной пункт. Регулировщик их усадил в разные грузовики, в кабины, рядом с шоферами. Машина, в которой сидела Люсик, шла первой. Майор велел водителю остановиться у станции Фролове; где эта станция и почему там следовало остановиться — Люсик не спросила.
— Товарищ водитель, где сейчас идут бои? — спросила она.
— Там, куда едем,— ответил водитель.
— Далеко это?
— Уже близко. Сто пятьдесят километров остается. А вы очень спешите на передовую?
— Спешу.
— Доберемся, не спешите.
«Видит, что я неопытная, насмехается»,— подумала Люсик.
Два раза водитель останавливал машину и выскакивал из кабины. Но оба раза вражеские самолеты пролетали мимо и не бомбили.
— Сегодня хороший день,—сказал водитель,— они все на Сталинград идут, на одиночные машины внимания не обращают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101