Голос Геладзе был звонким, сильным, видимо, генерал оправился после контузии.
Вскоре он снова позвонил Дементьеву.
— Пусть Козаков движется на Карповскую дорогу,— сказал он,— а Баланко приказываю ударить с тыла по врагу, сопротивляющемуся Кобурову. Он у нас специалист по ударам с тыла. Передай ему мою благодарность.
Но немцы, дравшиеся против полка Кобурова, не захотели сдаваться и тогда, когда попали под двусторонний огонь. Геладзе приказал направить на немецкие окопы огонь всей имевшейся в его распоряжении артиллерии.
Советские полки уже подходили к Карповке; с захватом Карповки открывался свободный путь на Питомник, где находился главный аэродром окруженной немецкой армии. Медленно, но неуклонно с севера, юга и с востока сжималось кольцо вокруг армии Паулюса.
А на берегу Волги защитники города, сидевшие в разрушенных домах, в подвалах, оврагах, в вырытых на площадях и улицах землянках, ощущали, как с каждым часом тают силы противника, гаснут его атаки.
Поздно вечером генерал Геладзе вернулся в штаб дивизии. Дементьева он встретил с такой радостью, словно не видел его год. В штабе генерала ожидала подробная докладная записка о результатах боев. Были подсчитаны советские потери и потери противника, число пленных солдат и офицеров, учтены трофеи. Генерал быстро просмотрел докладную и с деланным безразличием положил ее на стол. Он был оживлен, весел. Геладзе с Дементьевым сидели в креслах в удобном и теплом немецком командирском блиндаже.
— Видишь, Дементьев, как немцы умеют жить на фронте? — сказал Геладзе.— А наши саперы еще не научились строить такие землянки. Крепко, надежно, удобно! Во сколько рядов уложена кровля?
Дементьев выглянул в тамбур, подсчитал.
— Семь накатов.
— Видишь!.. Из дворцов культуры и из театров доставили сюда кресла и диваны. Уют, покой, черт их задери!
Генерал замолчал. Правой ногой он отбивал такт, видимо, напевая про себя какую-то песню.
— Пленные говорили, что это был блиндаж командира полка,— сказал Дементьев.
Неожиданно генерал подошел к Дементьеву и обнял его.
— Хорошо поработали сегодня, не так ли, Владимир Михайлович? Хорошо поработали! Прекрасные командиры у нас: и Козаков, и Баланко, и Кобуров. Правда, Кобуров любит малость помудрить.
В блиндаж вошел начальник политотдела Федосов. Генерал подошел к нему, взял его за руки.
— Спасибо, Федосов, благодарю. Политработники здорово нам помогли. Только, знаешь, некоторые твои помощники бросаются в бой с автоматами, как рядовые бойцы. Это нехорошо! Дело политработника — организация масс! Представь, если бы ты и я взяли автоматы и пошли в атаку вместе со взводом. Наказали бы нас за это, дорогой мой. И крепко наказали бы. Имей это в виду на будущее, прошу.
— Просьба высокого начальства — приказ,— шутя сказал Федосов.
— Нет, нет, в самом деле, прошу тебя, чтобы ты имел это в виду. А сейчас давайте подумаем, как нам захватить поскорее Карповку.
III
На следующий день немцы бросили в район Карповки крупные подкрепления — пехоту, танки, артиллерию. Потерять Карповку для Паулюса означало поставить под удар свой самый большой аэродром, находящийся в Питомнике. Советские части яростно атаковали,— немцы с исступленным упорством защищались. В течение всего дня Карповка оставалась в руках немцев. К вечеру Геладзе попросил командарма усилить его дивизию артиллерийскими и танковыми средствами. Получив подкрепление, Геладзе решил ночью атаковать. Он хотел тайно сосредоточить пехоту в непосредственной близости от позиций неприятеля и атаковать Карповку одновременно с трех сторон всеми своими пехотными и танковыми силами.
— Подойти с тылу, крадучись, как тигр, прыгнуть на плечи противника, вонзить когти ему в горло и сокрушить его,— говорил он Дементьеву о предстоящем ночном сражении.
И вот настала ночь. Генерал и Дементьев сидели возле телефонов на командном пункте дивизии. Они с волнением поглядывали на часы. Без трех минут четыре была назначена атака. И хотя молчали телефоны, хотя гнетущая тишина еще царила в блиндаже, Геладзе мысленно видел, как двигаются в ночной тьме его полки, как они приближаются к засыпанным снегом остаткам домов, к прогоревшему пожарищу в том самом месте, где когда-то было село под названием Карповка. Он видел немецкие окопы, видел людей, с которыми в эту минуту, казалось, шагал по снежной целине, чувствовал, как холодный ветер со свистом бьет ему в лицо, слышал, как снег хрустит под ногами. Генерал вновь взглянул на часы. Время пришло. Но в ночной тишине еще не было слышно ни одного выстрела.
Сегодня наблюдательный пункт командира дивизии был расположен очень близко от места сражения. Но все было тихо. Минутная стрелка ползла и ползла, но это не беспокоило генерала, а даже радовало его. Значит, враг еще не заметил приближения советской пехоты.
Лишь в десять минут пятого на КП стала слышна винтовочно-пулеметная стрельба.
Геладзе и Дементьев переглянулись, вздохнули. Генерал, набросив шубу, вышел из блиндажа. Одновременно с атакой пехоты начала действовать артиллерия. Пехота следовала за разрывами снарядов. Генерал слушал звуки боя,— артиллерия постепенно переносила огонь все дальше в глубь обороны противника. Когда генерал вернулся в блиндаж, Дементьев, дежуривший у телефонов, сообщил, что полк Козакова дошел до первой линии немецкой обороны.
— Умница Козаков! — сказал Геладзе.
В течение получаса полки Баланко и Кобурова тоже преодолели первую линию немецких окопов. Потом снова позвонил Козаков.
— Докладываю, товарищ генерал: два моих батальона вышли на восточную окраину Карповки, Карповка занята.
— Большие у тебя потери? — спросил генерал.
— Убито всего несколько человек, число раненых уточняю. Ранен в руку батальонный комиссар Аршакян.
— Аршакян? — удивился генерал.— Как это его ранило?
— Он шел с первым батальоном.
— Что он там делал?
— Повел батальон в атаку, сам захотел. А с другим батальоном шел Микаберидзе, товарищ генерал.
— Ты что, Козаков, решил поставить под удар всех комиссаров? Сам воевать не можешь, что ли? Передай им мой приказ: немедленно вернуться в штаб, сейчас же, немедленно! Понятно?
— Отдохнули бы, Тариэль Отарович,— предложил Дементьев.
Генерал стянул брезент, закрывавший окно. Слабый дневной свет проник в блиндаж.
— Нет,— покачал головой генерал,— поеду к Козакову.
По дороге в полк генерал проехал мимо развалин Карповки. Несколько раз он приказывал кучеру остановиться и внимательно рассматривал узлы немецкой обороны, окопы и ходы сообщения. Задумчиво смотрел он на сотни немецких трупов, валявшихся в окопах, у развалин деревенских домов. Он оглядел разбитые автомашины, шестиствольные минометы, брошенные пушки, там и сям валявшиеся автоматы, патроны, снарядные гильзы. Возле командного пункта полка генерала встретили подполковник Козаков и батальонные комиссары Аршакян и Микаберидзе. Ответив на их приветствия, генерал сердито спросил Аршакяна:
— Что с рукой? Почему перевязана?
— Слегка ранило, товарищ генерал,— ответил Аршакян.
— Кто вам разрешил ходить в атаку, товарищ комиссар? Кто вам позволил? Лейтенантам и капитанам не доверяете? Плохо они воюют? Отвечайте мне, плохо воюют?
— Хорошо воюют,— смущенно ответил Микаберидзе.
— Конечно, если у них будут такие солдаты, как вы, хорошо будут воевать,— усмехнулся генерал.— Вот что, Аршакян, сейчас же поезжайте в медсанбат.
— Рана легкая, товарищ генерал. В санчасти полка уже перевязали ее.
— Приказываю! — уже сердясь, проговорил генерал.— Шагом марш!
В течение дня генерал побывал во всех своих полках, подробно осмотрел места боев; во второй половине дня Геладзе вызвали к командарму. По дороге в штаб армии генерал повсюду видел одну и ту же картину: разбитые танки, машины, брошенное оружие и трупы, трупы, трупы.
Командарм был недоволен результатами боев. Не было надобности, полагал он, в сильных лобовых атаках, надо было окружать немцев, не уничтожать их, а брать в плен, воевать так, чтобы жертв было меньше, а темп операций быстрее. Командарм поставил перед командирами дивизий новую задачу — с трех сторон как можно стремительнее двигаться на Питомник, чтобы в кратчайший срок захватить этот жизненно важный для противника пункт.
Командарм уточнил задачу, поставленную перед каждой дивизией. На полки генерала Геладзе возлагалась задача атаковать аэродром.
Генерал возвратился в штаб поздно вечером и коротко сообщил Дементьеву о задаче, поставленной перед дивизией. Он предложил начальнику штаба разработать в деталях план наступления, а сам отправился отдохнуть в свой «княжеский замок».
Возле своей комнатки-фургона он встретился с Аллой Сергеевной.
— Что вы здесь делаете, доктор? — удивленно спросил генерал.
— Командир медсанбата прислал меня осмотреть вас,— ответила Алла Сергеевна.
— Я здоров.
— Мне приказано, товарищ генерал. Должна же я выполнить приказ,— с лукавым упрямством сказала она.
— Я говорю вам, что я абсолютно здоров. Великолепно себя чувствую.
— Я рада, но приказ есть приказ.
Генерал понял, что не переспорит Аллу Сергеевну.
— Хорошо,— со вздохом согласился он и, пропустив молодую женщину вперед, поднялся вслед за ней в кузов закрытой машины.
IV
День и ночь грохотали орудия — все туже сжималось кольцо окружения, советские войска шли по трупам неприятеля. Среди взятых в плен было много жестоко обмороженных, потерявших рассудок.
Пленные часто даже без конвоя толпами шагали в тыл, просили хлеба у каждого встречного, обессиленные падали в снег.
Эта пестрая масса оборванцев казалась совершенно однообразной, и трудно было отличить румын от немцев, итальянцев от венгров и хорватов. Многие из них были обречены на смерть,— а на далекой родине их ждали матери, отцы, жены, дети, сестры и братья. С каждым часом становилась все очевиднее полная бессмысленность дальнейшего сопротивления.
Но германское командование, по-видимому, решило пожертвовать сотнями тысяч людей, только бы на какое-то время удержать около Сталинграда несколько советских армий, только бы помешать их переброске на запад.
Главный немецкий аэродром в Питомнике был окружен с трех сторон. Четверо суток лился на него огненный ливень. Приземлившиеся в Питомнике немецкие самолеты не могли подняться в воздух сквозь сплошную завесу огня; находившиеся в воздухе самолеты не могли приземлиться среди этого огненного моря. Они беспорядочно сбрасывали с большой высоты оружие и продукты, пытались поскорей улететь из зоны огня, но это им редко удавалось — подожженные советскими зенитчиками тяжеловесные транспортные «юнкерсы», разваливаясь в воздухе, рушились вниз.
Четыре дня и четыре ночи немцы в Питомнике упорно сопротивлялись, стреляя из разбитых танков, автомашин и тягачей, из боевых самолетов, оставшихся на аэродроме, из двухэтажных санитарных автобусов.
На четвертую ночь дивизия генерала Геладзе получила приказ атаковать аэродром.
Полки должны были подняться в атаку одновременно, следуя за огневым валом советской артиллерии.
Батальонам предстояло ворваться во вражеские окопы, работая штыками и прикладами, уничтожить врага или вынудить его к сдаче.
В полночь генерал вместе с командиром полка Кобуровым и комиссаром Микаберидзе появился в штабе батальона Малышева, который располагался в маленькой белой палатке, окруженной плотной оградой из снега. Влезая в палатку на коленях, генерал смеясь объявил, что торжественно приветствовать его нет надобности, и, запыхавшись, уселся на походную полотняную табуретку. По его распоряжению на КП вызвали командиров рот и из каждой роты двух-трех солдат-ветеранов. Когда люди собрались, генерал жестом пригласил их сесть. Командиры и солдаты уселись на землю, подвернув под себя полы полушубков и шинелей.
— Вот я пришел к вам поговорить,— сказал генерал, оглядев собравшихся.— Было бы время, я обошел бы все роты. Но времени, товарищи, нет. Я прошу вас передать всем бойцам, что на ваш батальон я возлагаю свои главные надежды. Бывает, что победа одного полка, одного батальона и даже одной роты приносит победу всей армии. Бывает, что разгром небольшой вражеской войсковой части ломает хребет всей армии противника. Пусть каждый из вас считает, что сегодняшнее сражение именно таково. Я люблю ваш батальон; знаю и доверяю вам. Я пришел, чтобы сказать вам об этом, пришел, чтобы увидеть вас перед боем, ничего больше. А как вы должны выполнить свою задачу — это вам разъяснят подполковник Кобуров и майор Малышев.
Генерал почувствовал, что все с ожиданием смотрят на него, ждут продолжения речи.
— Хотел бы подольше побыть с вами,— сказал Геладзе,— сердечно побеседовать — о многом мы могли бы вспомнить,— но времени, повторяю, нет. Сейчас время приказывает нам: действуйте, действуйте!
Генерал встал. Встали и его слушатели.
— Что ж, пойдем выполнять этот приказ. Всем бойцам передайте мой привет.
Вместе с командиром полка генерал пошел в другие батальоны.
Микаберидзе поглядел на Аник и печально улыбнулся. Улыбка его была очень похожа на улыбку покойного Ираклия. Ираклий словно ожил и улыбнулся Аник. Глядя на Шалву, Аник часто вспоминала Ираклия, и он, видимо, это чувствовал и относился к ней с особой нежностью. Он помнил, как мать, провожая их, на тбилисском перроне сказала Ираклию: «Бережно относитесь к девушке, жалейте ее, как свою сестру». Целая вечность прошла с того дня!
— Какие у тебя вести от Шуры? — спросил он.
— Вчера только получила от нее письмо. Их часть все еще в составе нашей армии. Письма доходят на третий день.
— Будешь писать, передай ей привет, пусть не забывает меня!
— Я всегда пишу ей о вас.
— Спасибо,— сказал Микаберидзе и, крепко пожав Аник руку, вышел.
Бурденко и Тоноян ласково смотрели на Аник. Вот так они ежедневно встречались и расставались, и каждый день с тревогой думали, что, может быть, больше уже никогда не увидятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101