— Ура, полковник! Ура!
Полковнику это величание, наверное, было приятно. Он не протестовал, не пытался вырваться из крепких солдатских рук.
Тигран подошел к этой группе бойцов в тот момент, когда они, наконец, опустили полковника на землю. От удивления и неожиданности Тигран оторопел. Сделав шаг вперед, Аршакян произнес:
— Товарищ генерал?
Бойцы удивленно поглядывали: почему батальонный комиссар называет полковника генералом? Толстенький полковник тоже удивленно посмотрел на Тиграна.
— Разве вы не помните меня, товарищ генерал, то есть товарищ полковник? — спросил Аршакян.
Полковник пристально посмотрел на Тиграна, и в глазах его появились удивление и радость. Полковник и Тигран крепко обнялись.
— Как мне не помнить тебя, дорогой, как не помнить! — проговорил полковник.
Бойцы и командиры окружили их, понимая, что встреча этих двух людей таит в себе что-то необычное.
К Тиграну подошли Микаберидзе и Козаков. Комиссар даже попятился от удивления.
— Товарищ генерал! — так же, как Аршакян, воскликнул он.— Вы?
Полковник закашлялся, на глазах у него выступили слезы. Он крепко обнял Шалву.
— Какая встреча! Какая встреча! — растерянно повторял полковник. Снова обернувшись к Тиграну, он сказал:
— А вы совсем не изменились, Аршакян. Оказывается, он и фамилию Аршакяна помнил,
хотя в прошлом почти никогда не называл его по фамилии, а иронически именовал «политиком».
— Все такой же красивый. И тот же блеск в глазах! А помните наши тяжелые дни, дорогой?
— Сейчас тоже хоть и радостные, но нелегкие дни, товарищ генерал,— сказал Аршакян.— А вы изменились, товарищ генерал... товарищ полковник. Помолодели.
— Да, я изменился, это верно... наверно, изменился,— кивнул Галунов.— Удача ведь всегда молодит! А? — Он невесело улыбнулся.— Стал после генерала майором, потом за год и три месяца прошел путь от майора до полковника. Немалая удача, друг! А? Сейчас вот командую бригадой. От батальона — к полку, от полка — к бригаде.
Галунов, меняя тему разговора, спросил у Аршакяна:
— А кто же остался в дивизии из старых знакомых? Кто сейчас командует дивизией?
— Командует дивизией генерал Геладзе, а начальником штаба полковник Дементьев.
— Неужели наш Дементьев? Уже полковник? — удивился Галунов.
В эту минуту неподалеку остановился открытый «виллис», в нем сидели Геладзе и Дементьев.
Полковник Галунов четким шагом подошел к машине.
— Галунов? — удивленно проговорил Дементьев.
— Он самый.
Геладзе долго тряс руку Галунова, а потом обнял его. Дементьев и Галунов поздоровались молча. Мгновение пристально смотрели в лицо друг другу,— Галунов снизу, высокий Дементьев сверху.
Геладзе поднялся на развалины сгоревшего дома. Вокруг сгрудилась толпа военных.
— Товарищи бойцы, командиры и политработники! — начал Геладзе громко и торжественно. Лицо его покрылось красными пятнами, на толстой шее вздулись жилы.-- Поздравляю вас с великой победой! Сегодня весь мир узнает, что сотни тысяч гитлеровских солдат и офицеров зажаты в железное кольцо советских армий. Сейчас мы повернем на восток, к Сталинграду, к матушке Волге, чтобы стиснуть кольцо на горле гадюки. За работу, товарищи!.. Родина не забудет тех, кто отдает за нее жизнь!
В те радостные дни подобные летучие митинги вспыхивали почти в каждой воинской части, в каждом освобожденном советскими войсками городе и селе.
Генерал спустился с обгорелых бревен и, простившись с Галуновым, уехал. Бойцы разошлись по своим подразделениям. И лица людей, и орудия, и смотровые щели танков теперь были обращены на восток, в сторону врага, окруженного в Сталинграде.
Галунов сел в сани, оглянулся на Дементьева и Аршакяна, помахал им рукой.
— Изменился он,— тихо сказал Дементьев Аршакяну,— вот как жизнь его обломала! А помните, какой он был раньше? Не подойди...
— Я боялся, что ты холодно обойдешься с ним, Владимир Михайлович,— также негромко ответил Аршакян,— и мне было как-то не по себе. Я помню, как он пренебрежительно разговаривал когда-то с тобой: «Что это за царапина на твоем лице? Видно, орден хочешь просить?» А помнишь адъютанта Литвака, погибшего из-за галуновской дурости? Никогда не забуду смерти этого славного парня... И ты, конечно, не забыл... Вот я и боялся, что ты будешь слишком резок с Галуновым. -
— К чему теперь быть с ним резким,— задумчиво промолвил Дементьев.— Раньше я не любил его за высокомерие, за грубость, он это чувствовал и бесился. А сейчас...— он махнул рукой,— нет нужды вспоминать старое.
— А знаешь, увидев тебя, он растерялся, мне даже показалось, что лицо его побледнело.
— И я это заметил, поэтому первый и протянул ему РУку...
XXIX
Стоя возле своего «виллиса», генерал Геладзе разговаривал с Козаковым и Микаберидзе.
— Подойдем к ним,— сказал Дементьев Аршакяну,— надо сообщить Микаберидзе о смерти брата.
Микаберидзе удивлялся, почему генерал, разговаривая с ним, хмурится и угрюмо смотрит в сторону. На лицах подошедших Дементьева и Тиграна он заметил такую же хмурую, мрачную тень. Радостное, счастливое оживление, владевшее с такой силой душой Микаберидзе, вдруг сменилось тревогой.
— Шалва,— негромко сказал генерал,— мы ведем тяжелую и великую войну. И еще неизвестно, кто из нас доживет до окончательной победы...
Микаберидзе испытующе посмотрел на генерала. В это время батальон Малышева начал спускаться с холма на степную равнину. Но это не было обычным походным движением воинского подразделения,— люди шагали медленно, опустив головы. Впереди строя двигались два тяжелых орудия. На лафетах орудий лежали тела Ираклия Микаберидзе и танкиста Краснова. За орудиями шли Шура и Аник. За ними в угрюмом молчании шагали боевые товарищи погибших: Малышев, Бурденко, Тоноян, Хачикян, Савин, Ивчук, Гамидов, Мусраилов, Копбаев, Попов.
Близился полдень. Ветер стих. Снежинки легко ложились на плечи бойцов, на орудия, на мертвые лица Ираклия и Краснова.
У Шуры подгибались ноги. Свет мерк в ее глазах. Она не видела ни людей, ни огромной степи. Только два лица были перед ней — мертвые лица Ираклия и Краснова. Они оба лежат на холодных лафетах орудий, они не видят ни солнца, ни неба, ни Шуры, ни боевых своих друзей. И в земле будут они лежать рядом, мирно и навечно дружно.
Голова у Шуры все больше кружилась, на глаза накатывала темнота, ноги слабели. Сделав несколько неверных шагов, она упала.
Аник попыталась поднять ее, но не смогла. Подбежал Николай, подхватил сестру, помог ей подняться.
Малышев приказал усадить девушек в сани.
А траурное шествие двигалось с торжественной неторопливостью.
Раскаты боя все отдалялись и отдалялись к востоку.
Батальон остановился. Девушки вышли из саней. Молча, с опущенными головами подошли к месту похорон Геладзе и командир танковой части. Следом за ними шли старшие командиры и комиссар Микаберидзе...
Все они, сняв шапки, стояли возле орудий. Бойцы начали рыть могилу. После нескольких ударов лопаты из-под снега показался желтый, мерзлый песок. Аник, обняв плачущую Шуру, подвела ее к стоявшему у могилы Микаберидзе. Он стоял молча и неподвижно, скрестив на груди руки.
— Товарищ батальонный комиссар...— проговорила Аник.
Шалва посмотрел на нее отсутствующим взглядом.
— Это Шура, товарищ батальонный комиссар, невеста Ираклия...
Микаберидзе протянул руки к Шуре. Девушка прижалась головой к его груди и зарыдала.
— Шура, шеничириме, Шура...— повторял он, целуя и прижимая к груди голову девушки.
Полковник-танкист тихо рассказывал Геладзе:
— Капитан Краснов, оказывается, был также влюблен в эту девушку... А мы не понимали, почему она равнодушна к такому славному парню...
С грохотом подошли к месту похорон танки. Танкисты вышли из машин, стали помогать пехотинцам рыть могилу.
Каро и Ивчук молча, словно почетный караул, встали возле убитых.
Аник смотрела на Каро пристальным, упорным взглядом — словно она не видела его давно, давно. Сердце ее сжалось от страха,— сколько еще впереди боев... И сколько еще смертей...
Но вот могила готова. С лафетов сняли тела убитых. Орудия отъехали в сторону. Генерал подошел к могиле.
— Мы хороним наших лучших товарищей,— дрогнувшим голосом произнес он.— Мы хороним настоящих героев. Предаем их тела родной земле, за которую капитан Краснов и политрук Микаберидзе отдали свою молодую, цветущую жизнь...
После долгого молчания он продолжал:
— Поклянемся же отомстить за их кровь, за слезы, которые пролиты над их могилами...
Он отступил от могилы. Вперед шагнул Микола Бурденко.
— Клянемся,— сказал он,— клянемся перед вашими могилами, перед нашей родной землей, которая закроет вас, клянемся перед твоей матерью, дорогой Ираклий,— когда-то она по-матерински поцеловала нас на прощанье... Клянемся тобой, мать...
Потом говорил командир-танкист.
— Кто знал Ваню Краснова,— сказал он,— никогда его не забудет. Он всегда был неумолим к врагам, всегда веселый, добрый с друзьями. Ласковое слово и песня всегда находили отклик в его душе. Не верится нам, танкистам, что Ваню Краснова унесла смерть... Но ты всегда будешь с нами, наш дорогой товарищ, вместе с нами сожмешь горло врага, вместе с нами войдешь в Сталинград...
Подошли близкие друзья погибших, опустили в могилу тела Ираклия и Краснова. Ударили залпы артиллерийской батареи и танковых пушек. Шалва Микаберидзе и Шура Ивчук плакали горько, как дети...
Могилы засыпали. Батальон майора Малышева и танковая рота двинулись дальше на восток. Аник шагала рядом с Каро, судорожно держалась за его руку — ей казалось, что враждебные силы могут каждую секунду оторвать от нее самого близкого ей человека.
На следующий день, придя в медсанбат, Аник сообщила Люсик, что она и Каро решили пожениться, не дожидаясь окончания войны.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
В безлесных степях между Доном и Волгой бушевал ледяной зимний ветер. Ноябрь еще не кончился, а лютый мороз уже сковал землю. И не было в степи ни рощицы, ни селения, где можно было бы укрыться от морозной вьюги.
Сотни крупных и мелких воинских частей, тысячи людей, давно покинувших свои теплые очаги, стояли в этих степях, чтобы сражаться против ворвавшегося в страну врага. Заступами били бойцы обледеневший снег, докапывались до окаменевшей от холода земли. Земля должна была укрыть их от вражеского огня и мороза. А ветер все бушевал во всю огромную ширь степи, одинаково безжалостный и к чужим и к своим.
В зимнем облачном небе гудели немецкие самолеты, доставлявшие припасы и оружие окруженным в Сталинграде войскам генерал-полковника Паулюса, а в скованной морозом сталинградской степи не умолкал грохот советской артиллерии. Тысячи орудий поливали огненным ливнем завоевателей, которых алчность и злоба привели в морозные русские степи. Окруженные немецкие дивизии прилагали неимоверные усилия, чтобы прорваться на запад. Но советские войска с упорством и яростью все туже и туже сжимали кольцо сталинградского окружения.
...С утра над степью висела густая, серая мгла. Черные жерла тяжелых орудий извергали злое пламя. Исковерканная, настрадавшаяся земля содрогалась от взрывов снарядом и мин.
В карманах у Бурденко лежали свернутые в трубку бумаги, под мышкой — связка листовок. И хотя Бурденко торопился, все же он останавливался в пути, то у артиллеристов, то у минометчиков, то у саперов — здоровался балагурил, раздавал бойцам листовки.
— Привет храброй артиллерии, богу войны. Хлопцы, не читали сообщения Совинформбюро? Не читали? Могу дать...
— Привет связистам, от вас вся система кровообращения в армии. Желаете кислороду, товарищи хлопцы?
— Привет саперам, желаю, чтобы вы ни разу не ошиблись, сапер в своей жизни ошибается тилькы раз. Вот вам свежие газеты, наслаждайтесь...
— Привет, боевая сестра Екатерина Павловна, дорогая «катюша». Ты уже не стыдлива, отбросила покрывало, вот я принес тоби подарунок.
— Привет! — звучал в окопах и блиндажах голос Бурденко.
— Привет! — отвечали ему.
Бурденко приветствовал всех, кого встречал на израненной, изрытой окопами земле.
Бурденко дошел до расположения своего батальона; из окопов и блиндажей навстречу ему вышли знакомые бойцы. Бурденко, посмеиваясь, поглядывал на товарищей.
— Черниговский хохол щось вам добре прочитав.
— А ну-ка, читай, Бурденко! Читай! — крикнул, застегивая воротник гимнастерки, старший лейтенант Садыхов.
Бойцы окружили Бурденко. Надев на зябнувшие руки рукавицы, он начал громко и торжественно читать:
— «В Последний Час... Успешное наступление наших войск в районе Сталинграда...» — прищурившись, он глянул на обступивших его товарищей.— Ну, хлопцы, вы все обижались на Совинформбюро, а что сейчас скажете? Слухай, Арсен Иванович, продолжаю: «На днях наши войска, расположенные на подступах к Сталинграду, перешли в наступление против немецко-фашистских войск. Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада...— це мы, товарищи...— подмигивая пояснил Бурденко,— и с юга от Сталинграда. Прорвав оборонительную линию противника протяжением в тридцать километров на северо-западе (в районе Серафимович), а на юге от Сталинграда — протяжением в двадцать километров, наши войска за три дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника, продвинулись на шестьдесят — семьдесят километров. Нашими войсками заняты город Калач на восточном берегу Дона...»
Бурденко помолчал, всматриваясь в лица слушателей.
— Вы помните, как мы заняли Калач? Помните? Ну, тогда слухайте дальше: «...Станция Кривомузгская, станция и город Абганерово...» — и снова, перебивая себя, вставил: ~~ Цю станцию и той город запили войска, что шли с юга. С ними мы и соединились в Калаче. Так? Ну, то-то... Я брехать не буду. А теперь слухайте дальше. Читаю: «...Таким образом, обе железные дороги, расположенные восточнее Дона и снабжающие войска противника, оказались прерванными...» То есть вот так...
Соединив пальцы обеих рук, Бурденко показал кольцо, в котором оказались немцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101