Люсик, нагнувшись, поцеловала Тиграна в голову, тихо села с ним рядом, боясь потревожить его сон.
XVI
Мария Вовк шла к палатке легкораненых.
«Как хорошо, что они встретились, ах, как хорошо»,— думала она.
Мария не только радовалась чужой любви. Теперь и в ее сердце жила любовь. И она тоже не была одинока.
Любовь эта возникла при необычных обстоятельствах. В качестве заседателя военного трибунала Мария присутствовала на суде над лейтенантом Ухабовым. Поведение лейтенанта поразило Марию. Он не был таким жалким, как другие обвиняемые, не просил прощения, не опускал глаз, на вопросы отвечал смело и уверенно. «Я не подавлен душевно, ведь вы судите меня не за трусость». Ухабов говорил так, что иногда ставил в тупик председателя трибунала Дарбиняна. «Если даже мой поступок — преступление, то оно все же не из тех, что дает вам право вырывать из моих рук оружие и лишать меня возможности драться с врагами Родины. Поэтому какой бы приговор вы ни вынесли, я приму его не из страха, а по велению совести. Я докажу, что я советский солдат и мой необдуманный шаг был вызван моей ненавистью к врагу и любовью к родной земле. Решайте, как приказывает вам Родина...»
Последние слова лейтенанта Ухабова произвели впечатление даже на майора Дарбиняна, всегда скептически относившегося к речам подсудимых. И когда Ухабову сообщили о лишении его офицерского звания, взгляд его по-прежнему оставался ясен. Улыбаясь, он сказал: «Приговор правильный, но заверяю вас, что скоро вы вернете мне мое звание».
Когда судебное заседание закончилось, майор Дарбинян сказал, что он считает Ухабова человеком сильной воли и по-настоящему храбрым. Заседатель майор Сотников не «согласился с ним: «У меня сложилось впечатление, что он дерзок и бесстыден...» Мария стала на сторону Дарбиняна.
Прошло несколько дней, и Павел Ухабов доказал, что он действительно храбрый человек. Сейчас он лежит раненый в медсанбате.
— Маруся, мы с тобой оба красотою не блещем, но у тебя замечательное сердце, и для меня ты самая красивая девушка на свете. Я так рад, что судьба свела нас вместе,— так сказал ей Павел.
«Судьба свела»... Может быть, судьба действительно существует, сталкивает и разлучает людей, делает их счастливыми и несчастными? Что же это такое — судьба?
До этого дня никто не говорил Марусе о любви. Встречались ей хорошие парни, товарищи, которые по-братски раскрывали перед ней свою душу, говорили о своих любовных делах, просили совета. Но никто из них почему-то не думал, что и ей хочется услышать заветные слова.
«Я некрасивая»,— думала Мария и ни на кого не сердилась, ни на кого не обижалась. Она даже не пыталась понравиться кому-нибудь. «Я должна встретить такого парня, на которого, как и на меня, никто не обращает внимания»,— думала иногда Мария. И вот судьба свела ее с Павлом Ухабовым. Может быть, они давно искали друг друга и созданы друг для друга.
Войдя в палатку, Мария бесшумно подошла к койке Павла.
— Пришла? — спросил Ухабов.
— Ты почему не спишь?
— Ждал тебя.
Раненые обитатели палатки спали. Санитар, сидя на корточках, подкладывал дрова в печурку.
— Ты поспи,— сказала санитару Мария,— я сама присмотрю за печкой.
Санитар улегся на пустой койке и вскоре захрапел. В палатке стоял тяжелый запах человеческого тела и лекарств. Отдаленные раскаты, доносящиеся с передовой, не мешали спать привычным к войне людям. От печки шло приятное тепло, сено, лежавшее на полу, казалось розовым в свете печного огня.
Ухабов положил руку Марии себе на грудь, проговорил:
— Я о тебе думал. Сказать, что? Оба мы были покинуты всеми. Ни я, ни ты не ощущали, что есть на свете хоть один человек, который хочет услышать добрую весть о тебе, будет горевать, если с тобой случится несчастье.
— Неправда,— возразила Мария,— почему мы покинуты? За каждого из нас товарищи радуются и печалятся.
— Ты разговариваешь со мной, как агитатор, а я с тобой — просто как человек,— прервал ее Ухабов.— Конечно, успехам каждого из нас Родина радуется, и гибель солдата для нее потеря. Но я говорю о личном счастье и горе. Если бы меня сегодня убили, конечно, обо мне бы пожалели, но через год кто бы вспоминал меня? У меня нет преданного друга, который жил бы только для меня и ради которого жил бы я сам. Понимаешь меня, Мария? В пословице говорится, что и мир не люб, если ты никого не любишь. Для самого себя, для своей души что я имел? Чем, например, ты счастлива, скажи? Тем, что подписываешь в трибунале смертные приговоры, что спасаешь жизнь раненым и за это в газетке о тебе пишут хвалебные статьи? Этим, что ли, ты счастлива?
— А разве этого мало? — удивилась Мария.
— Ладно, пусть это очень много,— согласился Ухабов,— а вот как ты служишь своей душе, своему сердцу?
— А что же я могу делать? Что делаешь ты?
— Я же сказал, что ничего... Кажется, с сегодняшнего дня только и начал жить для себя. Сейчас, вот в эту секунду, когда ты рядом, я живу для себя. Но это недолго продлится... Я не хочу, чтобы ты думала обо мне только хорошее, Маруся. Во мне есть такое, что тебе не понравится, но я не хочу скрывать это от тебя. Ты, Мария, добрая, и люди к тебе хорошо относятся. А меня многие не любят, я вызываю в людях злобу. Поэтому я и сам озлобился и не любил всех тех, кто не любил меня. Хорошо еще, что у меня не было власти, а то бы им несдобровать.
— Кому несдобровать?
— Всем, над кем бы я имел власть. Таким ребяткам, как я, нельзя давать власть, наоборот, надо всегда держать их в узде. Запомни эти мои слова, Маруся. Если останемся живы и вместе заживем, помни эти мои слова и имей их в виду.
Мария рассмеялась. Ей казалось, что Ухабов притворяется плохим, чтобы испытать ее.
— Ты почему смеешься? — спросил Павел.
— А ты спроси меня: согласна ли я жить с тобой вместе? А уже даешь мне наставления.
— А почему бы тебе не согласиться,— сказал Ухабов,— ты уже сейчас согласна, я вижу по твоим глазам.
— Что же ты видишь в моих глазах?
— Твое согласие.
— Внушаешь себе.
— Давно внушил. Я знаю, что не найду лучшей жены, чем ты, Маруся, а если у тебя есть кто-нибудь лучше меня или ты можешь найти...
Весь этот разговор произошел так внезапно и так необычно, что Маруся растерялась.
— Я все тебе отдам, все сделаю, чтобы ты была счастлива. У нас будут дети, и они будут гораздо лучше меня, они будут такими же хорошими, как ты.
— Зачем ты стараешься доказать мне, что ты плохой? Зачем притворяешься?
— Я говорю правду, я знаю, что это так.
— Если знаешь, значит, исправишься.
— Вот это ты хорошо сказала. Злой я, Мария, а вижу тебя, и вроде какая-то доброта входит в мое сердце. Я никого не любил, пока не повстречал тебя. Не любил.
Ухабов нежно приложил ладони к голове девушки, приблизил ее лицо к своему и поцеловал ее в губы...
Марусе почудилось, что солнце вдруг осветило всю ночную, холодную военную землю от края до края.
— Не надо, Павка,— прошептала Маруся, когда Ухабов хотел снова поцеловать ее,— не надо.
Она вся была переполнена счастьем от первого в жизни поцелуя. Вдруг Маруся подумала, что раненые могут увидеть, как целуется медсестра. Она порывисто встала, подошла к печке, подкинула несколько поленьев в угасающий огонь. Лицо ее горело, руки от волнения дрожали, сердце бешено колотилось.
— Маруся, пойди сюда,— шепотом позвал Павел,— Машенька...
Она тихонько поднялась, вновь села рядом с ним.
— Маша, знаешь,— снова заговорил Павел,— я думаю, может быть, я не такой уж плохой, как кажется мне самому.
— А ты в самом деле думаешь, что ты плохой?
— Да... И знаешь, люди часто думают обо мне хуже, чем я есть. Они только лишь посмотрят на мою рожу, как сразу решают, что я вор и разбойник.
— А ты докажи, что это не так.
— Что ж это мне все время доказывать, что я человек, а не скотина?
— Не огорчайся, Павел. Почему ты без приказа поднял роту в атаку, загубил бойцов?
— Я не мог поступить иначе, понимаешь? Нельзя же всякий раз подчиняться чужой воле. Я по характеру человек гордый, чужой воле не подчиняюсь. Даже скотина и та неохотно подставляет свою шею под ярмо. Если большие люди командуют сотнями тысяч людей, таких, как они сами, чем я хуже их?
— Я не понимаю, что ты говоришь, Павел. Ты, видно, хочешь испытать, насколько я глупая? А я не хочу сдавать экзамен.
— Я с тобой говорю, как с самим собой. Ты слышала про такого поляка — Пшебышевского? Это писатель, интересно пишет. Я люблю, если писатель пишет с философией и закручивает сложно. Мне эту книгу продал один букинист. Ты читала «Пана» Гамсуна? Не читала? Томас Глан тоже лейтенант, вот я от него с ума сошел. Я из-за книг вообще бросил учиться. Дошел до девятого класса и сбежал с экзаменов. Потом поступил в техникум. Стал работать в трамвайном парке. По-моему, самоучки гораздо умнее людей с дипломом.
— Оправдываешь себя?
— Сколько хочешь есть примеров. Знаешь, Пушкин сказал: «Ученых много, умных мало» и еще: «Знакомых тьма, а друга нет». А здорово сказано: «Знакомых тьма, а друга нет!»
— Эй, трепило, хватит, дайте людям спать,— крикнул один из раненых.
Мария смутилась, сжала руку Ухабова.
— А ты, командующий, помалкивай,— ответил Ухабов.
Мария рукой зажала ему рот. Она поправила одеяло на постели Павла, разбудила санитара, велела ему следить за печкой, вышла из палатки.
Снег скрипел под ногами, подвывал холодный ветер. Зима удивила ее — она совсем позабыла про стужу, поземку, про мороз. Ведь ей казалось, что поля зеленеют.
В небе слышался гул советских самолетов, с юга и с запада доносились отдаленные раскаты артиллерии. Ах, как счастливы могли быть люди, если бы не было войны!
Над передовой висели в воздухе ракеты, их пристальный свет угасал и вновь вспыхивал. Внезапно сердце Марии заныло. Доживет ли Павел до конца войны, осуществятся ли их мечты? Слова Павла об их будущем, о детях взбудоражили Марусю... «Я все сделаю, чтобы ты была счастлива»,— вспоминалось ей.
Вся ухарская, горькая, колючая философия Ухабова исчезла из ее памяти, остались лишь эти слова.
«Нет, он хороший. Его не любили, и вот он ожесточился...» — думала она.
С этого дня Павел Ухабов вошел в жизнь Марии, вошел не робко, прося разрешения войти, а ворвался уверенно, властно. Должно быть, так и приходит любовь — заполняет сердце, как весеннее половодье, быстрое, безумное.
Теперь-то Маруся понимала Шуру Ивчук, которая, оставив мать, позабыв обо всем, ходила из одного госпиталя в другой в поисках Ираклия. И Люсик Аршакян она сейчас понимала.
Мария как-то по-особому, всей душой радовалась теперь чужому счастью. Вот Люсик и Тигран опять вместе после такой долгой разлуки. Нашла ли Шура своего любимого Ираклия? В самом деле, где сейчас Шура?
XVII
...Шура Ивчук и Аник Зулалян, сидя в блиндаже майора Малышева, ждали возвращения с передовой Ираклия.
Шура вспоминала, как она, покинув танкистов, попала в батальон, где служил Ираклий. Добравшись до Дона, она забралась в брошенные окопы возле моста. В этих окопах ее обнаружили бойцы тыловых подразделений, ждавшие начала наступления, чтобы перейти на западный берег Дона и двигаться вслед за своими полками.
— Вы из какой воинской части, сестра? — спросил ее темнолицый старшина с большим носом.
— Из танковой,— ответила Шура.
— А, танковой,— обрадовался старшина,— знаете, какое дело,— рота автоматчиков нашего полка готовится на танках прорывать немецкую оборону. Самых храбрых отобрали для этого.
— А ваш полк который? — спросила Шура старшину.
Парень с подозрением взглянул на нее...
— У меня есть брат пехотинец,— сказала Шура,— и из его полка как раз и направили людей к нашим танкистам.
— А как его фамилия?
— Ивчук.
— Ивчук? Он же из комендантского взвода нашего полка! Давайте, девушка, как только двинемся с места, сходим в штаб, там вам скажут, где танкисты.
Красивым девушкам все хотят помочь.
Когда наступление началось и фронт продвинулся вперед, тыловые подразделения двинулись через Дон. Ездовые гнали лошадей вовсю. Со сброшенными чехлами мчались «катюши». Как обыденно выглядели сейчас эти грозные орудия войны, укрепленные на рельсах в кузовах грузовых автомашин. Общая радость и ликование захватили Шуру. Она забыла о своих тревогах.
— Девушка, эй, девушка, садитесь в сани, подвезу! — сказал знакомый старшина.
Шура села в сани, груженные продовольствием. Сани быстро двигались в общем потоке обозов и машин. Неожиданно противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь по советским тылам.
Выпрыгнув со старшиной из саней, Шура залегла на обочине дороги. Машины, сани, тяжелые орудия рассеялись по полю, укрылись в лощинах. «Катюши» дали несколько залпов по противнику. Вся эта кутерьма длилась, вероятно, не больше десяти минут. Когда стрельба стихла, Шура побежала дальше.
— Куда ты бежишь, куда бежишь, девушка? — крикнул с восточным акцентом огромный артиллерист в белой шубе.
Гигант повернулся к орудиям, взмахнул рукой, как дирижер, прокричал команду. Четыре орудия грянули одновременно. Бойцы снова их зарядили. Командир в белой шубе посмотрел в бинокль в сторону противника, потом повернулся к Шуре, оглядел ее с головы до ног, улыбнулся:
— Куда бежишь, барышня?
— Я из танковой части. Отстала.
— Ты теперь их не догонишь, подруга милая,— сказал артиллерист, продолжая с восхищением разглядывать девушку.— Танкистов ты не догонишь, а идти вперед сейчас опасно, садись вон в том окопе.
— А где находится штаб подполковника Кобурова? — спросила Шура.
— Зачем он тебе нужен?
— Там мой брат и знакомый.
— А кто они такие? Я сам из полка Кобурова.
— Боец Ивчук и политрук Микаберидзе.
В это время артиллерийского командира позвали к телефону. Закончив разговор, он прокричал команду:
— Запрягать и двигаться вперед!
Ездовые вывели из укрытий лошадей, быстро впрягли их в орудия.
— Пойдем со мной, девушка, я доведу тебя до желанного места.
Шура побежала следом за орудиями. Время от времени оглядываясь, Шура видела, как движутся на запад советские орудия, машины, «катюши», пехотные подразделения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101