До рассвета Тигран пробыл в батальонах полка Козакова, беседовал с офицерами и бойцами. Во многих ротах он встречал ветеранов, которые помнили его еще с осени 1941 года. Старых бойцов легко было отличить от новичков. Бывалый солдат оставался спокоен, казался даже безразличным в ожидании надвигающихся боевых событий. Для бывалого бойца война была работой, обстрелянный солдат привык к работе войны. А новички лихорадочно воодушевлялись либо томились, охваченные тревогой,— это видно было по их беспокойным движениям, по глазам.
К рассвету советские войска заняли исходные рубежи.
Обойдя батальоны, Тигран вернулся в блиндаж Козакова. Козаков, уже одетый, только что побрившийся, собирался идти на свой КП.
— Вы ложитесь на часок, отдохните,— сказал он Тиграну,— я пришлю за вами вестового, он разбудит вас.
В блиндаже было жарко. Озябшему Тиграну показалось, что он попал в рай, он с наслаждением улегся на койку. Козаков вышел, приказав ординарцу следить за печкой.
Тигран закрыл глаза, попытался заснуть. Во сне появилась Люсик, потом бойцы, с которыми он недавно разговаривал. А вот он снова сидит в санях, и луна освещает степь. А вот он рядом с Дементьевым, и тот говорит ему: «Все дети хороши...» Тревожная ночь, последняя ночь перед наступлением! Артиллерийские батареи занимают сейчас огневые позиции, гвардейские минометы сняли брезентовые покрывала с «катюш», стрелковые роты вышли из теплых блиндажей, солдаты идут по промерзшим окопам. Какой мороз, какая морозная зима! Прошло девятое января, сейчас уже десятое.
Десятое января 1943 года... Тигран потянулся, открыл глаза.
— Не спится, товарищ батальонный комиссар? — спросил ординарец командира полка.
— Дай, пожалуйста, попить, Фирсов.
Фирсов вышел и вернулся через минуту, поставил на раскаленную докрасна печку котелок, наполненный снегом.
— Жуткий мороз, товарищ батальонный комиссар! Нет немцам спасения!
— Мороз для всех.
— Нам все же мороз не так страшен, зима наша, русская.
Аршакян сделал несколько глотков холодной воды, вода освежила его, сон прошел. Тигран достал из кармана фотографию и при дрожащем, колеблющемся свете взглянул на лицо сына. Сидевший у печки Фирсов украдкой наблюдал за комиссаром.
Тигран надел полушубок и вышел из блиндажа.
«Сейчас начнется великое»,— подумал он, глядя на усыпанное предутренними звездами небо.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
Перед рассветом, когда ушла луна, над зимней, скованной холодом степью встал серый туман. Морозный день шел на смену морозной ночи. Генерал Геладзе, закутанный в длинную до пят шубу, стоял на склоне холма перед снежным валом и молча всматривался в предрассветный сумрак. Прямо на снегу стояли телефонные аппараты, провода от них тянулись к полкам и батальонам, к дивизионным тылам. Никто из стоявших рядом с Геладзе командиров не смотрел на часы, словно время в эти минуты измерялось лишь биением сердца. Все ждали начала великого наступления. И оно началось. Загрохотали тысячи могучих орудий,— белое пламя, вырываясь из многих тысяч орудийных стволов, образовывало в предутренней мгле яркую, огненную дугу. Артиллерия действовала на всем западном выступе охватывавшего немцев кольца.
Человек, в чьей власти распоряжаться судьбой многих тысяч солдат, должен всегда волноваться за вверенные ему жизни, всегда испытывать сомнения и колебания. Ведь победа, доставшаяся ценой большой солдатской крови, не может принести душевного удовлетворения и радости подлинно народному полководцу; такая победа должна угнетать его, терзать его совесть.
Но на этот раз Геладзе был спокоен. Он был спокоен, подобно крестьянину, который наблюдает, как уходят с неба тучи, грозившие градом его посевам,— вот-вот над полями встанет солнце.
Генерал приказал вызвать к телефону подполковника Козакова.
— Как ведет себя немец? — спросил он. дыша морозным паром в телефонную трубку.
Но Козаков не расслышал.
— Я спрашиваю, как «он» ведет себя,— повторил громче генерал.— Он, противник, как ведет себя?.. Молчит, никакого движения?.. Ага... Ну вот, знай, в первую очередь будут отмечены те командиры, у которых окажется меньше потерь... Слышал? Береги людей...
Генерал положил трубку. Уже совсем рассвело. Вглядываясь в туманный горизонт, Геладзе вдруг спросил себя самого: а не следовало ли начать артподготовку ночью? Ведь противник очень боится темноты, может быть, надо было поднять пехоту в атаку еще в сумерки?
— Хорошо бьют, очень хорошо бьют,— сказал генерал, обращаясь к стоявшим рядом офицерам штаба. Он поднес бинокль к глазам и долго смотрел в сторону немецких позиций; там рвались тысячи советских снарядов, туда стремился огонь «катюш».
— Вряд ли противник устоит против такой силы. На что же он надеется?
Капитан из оперативного отдела штаба доложил Геладзе, что его вызывает по телефону командарм. Геладзе пошел в блиндаж.
— Ну как? Довольны работой бога войны, князь? — послышался в трубке голос Чистякова.
— Огонь хорош,— ответил Геладзе,— но противник пока не отвечает, молчит.
— Снова напоминаю,— сказал командарм,— берегите пехоту. Возможности нашей артиллерии огромны. Повторяю: беречь, беречь и еще раз беречь пехоту! Понятно, князь?
— Понятно, товарищ командарм.
— Ну, действуйте.
Положив трубку, Геладзе вышел из блиндажа, снова вернулся на свой наблюдательный пункт. Близился час атаки.
И вот в небе вспыхнули красные ракеты. Пехота поднялась в атаку! Со своего наблюдательного пункта Геладзе не мог видеть всех подразделений дивизии, но ему хорошо был виден полк Козакова; Козакову предстояло выбить противника из передовых окопов и перерезать дорогу, ведущую из села Карповки к селу Дмитровке. Дмитровка была главным опорным пунктом немцев. Геладзе хотел лишить противника возможности подбрасывать в сторону Дмитровки войсковые подкрепления и боеприпасы.
Геладзе наблюдал, как батальоны пошли вперед к черной полосе немецких окопов. Бойцы бежали быстро, видимо, немцы пока не сопротивлялись. Но вот продвижение красноармейцев замедлилось, приостановилось. Генерал увидел, что навстречу атакующим движется толпа немецких солдат.
— Запросите Козакова,— приказал генерал.— Спросите его, что происходит.
— Немцы сдаются,— доложил генералу капитан из оперативного отдела.— Козаков сказал: идут, размахивая белыми тряпками, с поднятыми руками.
Генерал взял у капитана трубку:
— Козаков! Будь настороже, дорогой, возможна любая провокация.
Спокойствие в эти минуты покинуло генерала, он принялся нетерпеливо шагать вдоль снежного вала.
Через несколько минут его предчувствия оправдались,— неожиданно бойцы Козакова залегли.
Генерал бросился к телефону.
— Козаков, Козаков! — закричал он в трубку. Командир полка не отвечал.
— Козаков!
Генерал бросил молчавшую трубку, взялся за бинокль. Руки у него слегка дрожали. Оказалось, что залегли и немецкие солдаты. И как раз в этот момент начали бить вражеские тяжелые минометы. Генерал подозвал начальника артиллерии.
— Прикажите дивизионной артиллерии ударить осколочными. Сию же секунду, без промедления!
— Товарищ генерал, на проводе Козаков! — крикнул телефонист.
Генерал взял трубку.
— Что случилось, подполковник?! Что, что?.. А вы что, ослепли? Ты ответишь за это!.. Как это почти нет жертв? Что означает «почти»? Горе тебе, если окончательно потеряешь мое доверие. Слышишь, ты знаешь меня! Кто там у тебя из политотдела? Аршакян? Погоню вас обоих драться рядовыми, если повторится еще раз такое! В штрафную роту загоню!
Все, слышавшие этот разговор, были удивлены. Никто еще в дивизии не слышал от Геладзе таких жестких слов, никто не видел его в таком бешенстве. Положив трубку, Геладзе хмуро сказал начальнику артиллерии:
— Как это мы, имея такой горький опыт, не научились до сих пор понимать врага. Немцы шли, говорит Козаков, с поднятыми руками, размахивали белыми тряпками, а потом вдруг вытащили из-под шинелей автоматы... Хорошо еще, что наши не ударились в панику.
Снова зазвонил телефон.
Майор Баланко сообщал, что выбил неприятеля из первой линии окопов и захватил в плен сто двадцать немецких солдат и офицеров. Выслушав это донесение, генерал сказал:
— Продвигайся вперед и ударь в тыл противнику, противостоящему Козакову. Дай Козакову знать о себе белыми ракетами. Так? Вслед за пехотой продвигай орудия и минометы. Ясно? Действуй, дорогой.
Этот приказ был передан также и Козакову.
И опять зазвонил телефон. Кобуров докладывал, что противник сильным огнем пулеметов и шестиствольных минометов мешает продвижению его полка.
Генерал с насмешкой закричал в трубку:
— А ты что же, хотел, товарищ стратег, чтобы враг встречал тебя белыми лилиями? Ничего не хочу слышать, Кобуров! Приказываю тебе выполнять задачу!
Генерал положил трубку и, покачав головой, поглядел на начальника артиллерии. Тот понял немой укор Геладзе и, сняв телефонную трубку, приказал «катюшам» и дивизиону 105-миллиметровых орудий открыть огонь по немецким окопам.
Геладзе снова подошел к снежному валу. Рядом с ним встал начальник артиллерии.
— Опозорились Козаков и Кобуров, оба опозорились,— пробормотал генерал,— молодцом оказался Баланко. А я-то возлагал все надежды на Козакова.
Из блиндажа вышел Дементьев и поспешно подошел к генералу:
— Противник атакует Баланко с тыла, товарищ генерал. Он слишком выдвинулся вперед, могут его отрезать.
— Окружить? — спросил Геладзе с насмешкой.
— Да, могут окружить,— повторил полковник. Генерал деланно засмеялся. Но видно было, что
смеялся он только для того, чтобы сдержать гнев и скрыть досаду.
— И это говоришь ты, Дементьев, о немцах, которые сами окружены, дорогой? Окружить? Кого они могут окружить? Где мы находимся? Какие сейчас времена? Испугался, значит, Баланко? Вот тебе и Баланко! Сколько танков в заслоне в нашем распоряжении? Пять? Хватит. Прикажи, пусть все пять танков двигаются по следам Баланко. А Баланко пусть не оглядывается назад.
— Может быть, разрешите ввести в бой резервный батальон? — спросил Дементьев.
Генерал задумался.
— Нет. Не надо. Для такого дела и трех танков достаточно. Как видишь, у немцев ни одного танка и кончился бензин.
В этот момент послышались оглушительно громкие разрывы немецких снарядов и мин.
— Значит, еще жив немец,— сказал генерал, наблюдая за разрывами вражеских снарядов. Он крикнул своему адъютанту:
— Сани!
Адъютант бросился вызывать из лощины генеральские сани. Начальник штаба пошел в блиндаж передать приказ о выступлении танков.
Тревога генерала передалась всем работникам штаба; офицеры насторожились. Дементьев, вернувшись в блиндаж, склонился над картой, чтобы проследить движение полка Баланко. Три немецких снаряда один за другим разорвались у снежного вала. Трижды содрогнулась земля. Сквозь щели между бревнами на Дементьева посыпалась древесная труха, комки заледенелой глины. Взрывная волна погасила коптилку. Дементьев ощупью отыскал дверь и вышел из блиндажа. Он увидел окровавленное тело связиста возле телефонов. Потом Дементьев увидел офицеров, столпившихся возле лежавшего на снегу генерала Геладзе. По телу Дементьева пробежал мороз: неужели убит? Дементьев подбежал к генералу, подхватил его своими могучими руками и поудобнее усадил среди снеговых комьев. Генерал раскрыл глаза, удивленно посмотрел вокруг.
— Что случилось? — спросил он.
Дементьев хотел расстегнуть ворот его шубы, но Геладзе жестом отстранил Дементьева, встал на ноги.
Подбежала девушка-телефонистка, отряхнула с шубы генерала снег. Зажмурив глаза, генерал с силой потер лоб. Дементьев спросил:
— Как вы себя чувствуете, Тариэль Отарович? Генерал усмехнулся.
— Что, думаешь, убит? Дудки! Пошли танки? Где мои сани? Готовы? Я поеду на КП Кобурова, вы пока останетесь здесь, а потом перенесем командный пункт вперед.
Садясь в сани, Геладзе громко крикнул:
— Дементьев! Держи со мной связь. При любых осложнениях немедленно звони мне в полк Кобурова.
II
Генерал уехал. Убитого наповал телефониста унесли. Германские снаряды в районе командного пункта дивизии больше не разрывались. Видимо, это было шальное попадание — немцы вели неприцельный огонь. Полковник Дементьев сообщил по телефону Кобурову, что генерал направился к нему в полк.
Едва Дементьев положил трубку, как раздался телефонный звонок. Это Козаков доложил, что Баланко дерется в тылу противника: Козаков атакует его с фронта. Немцы в окопах вновь размахивают белыми тряпками.
— Не прекращать огня! — приказал Дементьев после мгновенного раздумья.— Не ходить в лобовую атаку. Артиллерия помогает? Потребуйте от командира дивизиона, чтобы бил осколочными.
Через несколько минут позвонил Баланко, с которым до этого времени не было связи Он сообщил, что немцы сдаются в плен.
— Будьте настороже,— сказал Дементьев.— Может быть, это новая провокация.
— Они выбрасывают из окопов автоматы и пулеметы,— ответил Баланко.
Начальник штаба позвонил Кобурову, чтобы передать генералу сообщение Баланко, но генерал еще не приехал в полк Кобурова. Козаков подтвердил слова Баланко: немецкие солдаты машут белыми тряпками и выбрасывают из окопов автоматы и пулеметы.
— Что же вы предлагаете? — спросил Дементьев.
— Прекратить огонь и приказать противнику выйти из окопов.
— Смотри, Геладзе снесет тебе голову,— сказал Дементьев.— Продолжайте вести огонь! Я доложу сейчас новую обстановку генералу.
Прошло несколько минут, и генерал сам позвонил от Кобурова.
Дементьев рассказал о донесениях Баланко и Козакова.
— Прекратить огонь и приказать, чтобы немцы выходили из окопов,— сказал после недолгого размышления Геладзе.— Быстро, не мешкая! Сообщи мой приказ Козакову и Баланко: пленных отправить в тыл и двигаться к дороге, ведущей от Карповки на Дмитровку. Действуй, Дементьев!
«Действуй!» было любимым словом генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101