— В батальонах по штату переводчика не полагается, а нам бог послал.
Он позвонил командиру первой роты и велел послать бойца Вардуни на КП.
— Это та самая дивизия, что стояла против нас еще в Кочубеевском лесу,— сказал Аршакян,— один из ее батальонов мы разбили ночью возле Липовой рощи. Старые знакомые. А громкое имя ее командира тоже нам известно: Иоганн фон Роденбург.
Явился Аргам и сразу же приступил к переводу. Особо интересным оказалось неотправленное письмо Генриха Бейера к жене, написанное три дня назад.
Подобные письма уже печатались в советских газетах. Но одно дело читать их в газете, другое в ночной землянке слушать вот это, взятое у убитого врага письмо, неразборчиво написанное расплывшимися зелеными чернилами.
Аргам читал:
«...Напишу тебе правду, ничего не скрою. Когда это письмо дойдет до тебя, меня, быть может, уже не будет в живых. В тылу звучат военные трубы, бьют в барабаны, шумят газеты, а здесь повсюду смерть, жестокая и страшная зима. Нет больше Петера Линца и Альберта Шульца. Их поглотили поля России. А вчера убили Вилли Ротена. Ты помнишь его? Рыжий парень, который все ухаживал за девицами в Мюнхене, он и с тобой пытался заигрывать, пока не получил от меня взбучки, помнишь? Его посмертно представили к награде, потому что под огнем русских он поднялся во весь рост и бросился в атаку, но упал мертвым, пробежав несколько шагов.
Ужасна Россия, Марта. Это не Франция, не Бельгия. Как прекрасен был наш поход во Францию: мы входили в Париж церемониальным маршем.
А здесь страшно, Марта. Здесь нас люто ненавидят. Нам врали, когда говорили, что народ здесь против большевиков. Тут все большевики — дети, старики, женщины. А русский солдат нас не боится. Это ужаснее всего, что он не боится нас. Всю ночь стреляем, пускаем ракеты, но все равно неожиданностей не оберешься. Наших солдат среди ночи выкрадывают из окопов живыми и уносят. А русская артиллерия — жуть!
Зачем мы пришли в Россию? Только сейчас задаю себе этот вопрос: зачем, зачем мы пришли сюда?
Поздравляю тебя с Новым годом, Марта! Помолись за мою душу и не кори меня, что я так отчаялся. Искренне желал бы писать тебе бодрые письма, как из Парижа, но это было бы неправдой. Ничего не могу тебе написать в утешение. Если доживу до весны — это будет чудом. Страшнее всего для нас — русский миномет, русские зовут его «катюша». Он сводит нас с ума!
Пригнать бы сюда газетных писак, посмотрели бы мы здесь на них! Одним словом — здесь ад. Идем в бой, и если останусь в живых по воле провидения, тотчас напишу еще...»
— Это надо послать в Совинформбюро! — воскликнула Аник.
— Но прежде следует письмо перевести и прочесть всем нашим бойцам. Как он говорит? Ну-ка, прочти еще раз,— сказал Аршакян и повторил за Аргамом: — «Русский солдат нас не боится. Это ужаснее всего, что он не боится». Это о нас написано, товарищи!
Он тихо добавил:
— Это написано о капитане Юрченко... Пойду в роты, товарищ Малышев. Хочу поговорить с бойцами, посмотрю, кстати, как твои пулеметы стоят. Запиши перевод писем, Аргам, и размножьте его в нескольких экземплярах, раздайте по ротам, пусть бойцы читают.
Аршакян вышел из блиндажа, за ним пошел Хачикян.
— Разрешите и мне пойти,— обратилась Аник к командиру батальона.
— Не нужно, вам там нечего делать,— резко сказал Малышев.
...Тигран и Каро вернулись в штаб батальона поздно ночью, легли на еловые ветки, постеленные на полу. Аник лежала неподалеку, не спала. О многом ей надо было переговорить с Каро, но ведь они не были одни и потому молчали. Она чувствовала дыхание любимого человека. Он был так близко от нее и так далеко.
Лежа на спине, Тигран курил. Малышев сидел за маленьким столиком, склонив голову, и было непонятно, спит ли он, думает ли. Уснул ли Тигран или только забылся в полудремоте? Аршакян очнулся от громкого голоса Малышева, что-то кричавшего в телефон, и всем своим существом почувствовал, что в землянке царит тревога.
— Какие-то женщины гонят с немецкой стороны стадо коров на наши позиции,— сказал Малышев.— Пойдемте!
Они поспешно выбрались на поверхность земли.
Уже рассвело. По ходам сообщения Тигран побежал к позициям первой роты. Женщины гнали в сторону советских окопов стадо коров. Мотая головами, принюхиваясь, шла скотина, спотыкаясь и проваливаясь на обледенелом снежном насте. На позициях гитлеровцев не замечалось никакого движения. Неужели немцы отступили и население, воспользовавшись этим, идет со скотиной на советскую сторону? Вот стадо приблизилось к заминированной полосе переднего края советской обороны.
— Стрелять, стрелять по стаду! — крикнул властный командирский голос.
Но бойцы не стреляли.
Тоноян, положив палец на курок автомата, молча ждал.
— Не можу, не можу стрелять,— пробормотал Бурденко.
Пулеметчик рядом тоже молчал. Вдруг со стороны немцев раздался пронзительный мальчишеский голос:
— Стреляйте, коров гонят фашисты!
Бурденко и Арсен вздрогнули. Кто-то, стоявший над окопом, крикнул:
— Стрелять, стрелять! Немцы идут в атаку!
И тут начала стрелять вся рота, весь батальон.
Арсен еще никогда не слышал, чтоб коровы так страшно, надрывно, раздирая душу, мычали, даже когда теряли телят.
Вражеская атака захлебнулась. Пулеметы смолкли.
Фашисты, переодетые в женское платье, остались лежать на поле кровавой бойни.
— Хлопчик живой! — крикнул Бурденко и вылез из окопа, пополз по снегу.
Немцы заметили его, открыли сильный огонь. Бурденко спустился в окоп, прижимая к груди мертвого мальчика.
— На руках у мене умер,— всхлипывая сказал Бурденко.
Убитому русому пареньку было лет двенадцать — тринадцать. Кровь текла у него из ноздрей.
Бойцы и командиры в молчании смотрели на мертвого.
Тигран прислонился спиной к обледенелой стенке окопа, на глазах его выступили слезы.
Утро было ясным, небо безоблачным, и вдруг погода переменилась. Крупными хлопьями пошел снег, прикрыл кровавое поле.
XIII
Вернувшись из батальона в штаб полка, Аршакян прочел сообщение Совинформбюро «В последний час».
«...Группа войск Кавказского фронта при содействии военно-морских сил Черноморского флота высадила десант на Крымский полуостров и в результате упорных боев овладела городами Керчью и Феодосией».
Аршакян с волнением вчитывался в каждую строку этого сообщения. Он знал, что недавно сформированная армянская дивизия должна была действовать на юге, следовательно, в боях за Керчь и Феодосию принимали участие его знакомые, друзья, родные.
Тигран вошел в землянку командира полка. Дементьев двумя ручищами потряс руку Аршакяна.
— Поздравляю.
— Да, да, крымский десант!
— Отстаете от жизни, товарищ батальонный комиссар! Кое с чем и лично вас придется поздравить,— с получением звания батальонного комиссара и с назначением на должность заместителя начальника политотдела дивизии. От души поздравляю.
Оказалось, что пришел приказ о присвоении новых званий командирам.
В землянке собрались работники штаба. Начались поздравления, веселые разговоры. Поздравляли командира полка, получившего звание подполковника. С величавостью, с важностью принимал поздравления Кобуров, к нему теперь обращались: «товарищ майор».
Дементьев звонил в подразделения, поздравлял командиров с новыми званиями. Положив трубку, он обратился к Аршакяну:
— Так, значит, Кавказский фронт пробудился и действует. А армяне тоже там воюют.
— Обычно на сто человек найдется один армянин.
— Неужели такой процент? — удивился Дементьев,— я думал, что больше, армян везде можно встретить,— и добавил, чтобы сделать приятное Тигра-ну: — Воюют ведь не числом, а умением, товарищ батальонный комиссар.
Тигран пошутил:
— В прежние времена армяне говорили: «Нас мало, но мы армяне». В старину один армянский историк писал: «Мы — маленький народ, часто мы были теснимы большими тиранами, но совершили много храбрых дел, достойных упоминания в летописях». Возможно, это преувеличение, но не ошибка.
— Никакого преувеличения тут нет,— вмешался Микаберидзе.
— Вот возьмите хотя бы Тонояна и Хачикяна,— сказал Дементьев.— Отличные вояки! Но суть не в этом, суть в том, что Кавказский фронт действует!
— А мы топчемся на месте,— сказал Кобуров,— с коровами воюем.
Подполковник Дементьев сердито посмотрел на начальника штаба и произнес спокойным, медленным голосом:
— Все брюзжим, майор Кобуров? Назначат вас командовать фронтом, тогда и проявите ваш стратегический гений, будете пропесочивать Дементьева. А сейчас я бы хотел, чтобы начальник штаба моего полка майор Кобуров стал разумнее капитана Кобурова. Звание все же не формальность,— это вроде барометра для военного человека.
Смущенный Кобуров в молчании слушал командира полка.
Дементьев, перейдя на «ты», продолжал:
— Военные уставы ты, майор, знаешь наизусть,— молодец, это похвально! Но знай, что уставы не талмуд, не коран и не евангелие. Воюй так, чтоб и твой опыт стал новой статьей устава, а войну в устав не втиснешь! Кстати, имею честь сообщить, что вскоре мы получим новый устав пехотной службы, переработанный в связи с требованиями военной жизни. Известно тебе это, товарищ стратег?
Кобурова эта удивительная новость поразила,— меняются, стало быть, и уставы!
— Подполковник, вы когда-нибудь были педагогом? — спросил Тигран.
Командир полка улыбнулся.
— Был грех.
— Чувствуется.
— Смеетесь, батальонный комиссар! — проговорил Дементьев.— Я не учитель. Мы все ученики, все отвечаем урок перед самым строгим учителем. Этот учитель — история.
XIV
Несмотря на уговоры, Аршакян не остался встречать Новый год в полку Дементьева,— в новогодний вечер ему предстояло делать доклад для парторгов рот в полку Самвеляна.
Подполковник Баграт Самвелян был седой, крепко сложенный человек лет сорока пяти; по-армянски Самвелян говорил на зангезурском диалекте. Он с детства был рабочим в Баку и никогда не учился в армянской школе. Самвелян искренне обрадовался Аршакяну.
— Сколько лет, сколько зим, Тигран Иваныч! Я уже стосковался по тебе Но ты ведь обожаешь своего Дементьева, ты считаешь — он один воюет.
— Помолодел, красивым стал, Баграт Карпыч,— пошутил Тигран.
— Смеешься? Стареем, голова совсем белая.
— Ну, что ты, ни одна женщина перед тобой не устоит, как увидит — влюбится.
— Все шутишь!
Самвелян обнял Тиграна, повел его к себе в землянку.
— Сейчас придет Немченко, давай немного поговорим. Скажи, пожалуйста, что ты думаешь об этой войне?
Его лицо не было красиво, но отличалось удивительной привлекательностью — открытое лицо честного и сильного рабочего человека.
— Не мне тебя учить,— проговорил Тигран,— ты лучше моего войну знаешь. Прочитаю я тебе одно письмо.
И он прочел Самвеляну письмо немецкого солдата.
— Видишь? — спросил Тигран.— Немец уже пал духом. О блицкриге не помышляет. Советский боец даже после всех наших жестоких неудач не написал бы такого письма близким. Вот в чем наша сила!
— Верно! — сказал Самвелян.
Он посмотрел на сидевшего у дверей ординарца, и тот по взгляду командира полка понял, что надо сделать,— быстро встал, зажег коптилку.
У землянки послышался скрип сапог по снегу.
— Немченко идет,— обрадовался Самвелян,— я своего комиссара по походке узнаю!
Комиссар полка Немченко, увидев Аршакяна, громко сказал:
— Приветствую ваше появление в Лорийском полку!
Они крепко пожали друг другу руки.
— Приходите к нам почаще, товарищ Аршакян. Мне нелегко выполнять работу Липарита Мхчяна.
Помощь нужна... Честь полка не только в руках Баграта Караиетовича и моих, но и в ваших.
— Ну, вот я и пришел к вам на Новый год!
— Да, да, не такое уже легкое дело заменять Мхчяна.
В своей нолевой сумке Немченко постоянно носил историю полка, изданную до войны в Ереване. Он давал ее читать всем политрукам рот и поручил комиссарам батальонов вести подробные записи о боевых делах полка в Отечественной войне, мечтал впоследствии издать продолжение истории полка. Каждого нового политработника он ^ спрашивал: «Вы, вероятно, слышали, что наш полк называется Дорийским Краснознаменным? А почему он так называется, знаете? Лори — это область в горной Армении. Наш полк в двадцатом году воевал против дашнаков и меньшевиков, участвовал в установлении Советской власти в Армении и Грузии. Понятно? А кто такие дашнаки, знаете? Не знаете? Это враги трудового народа, как на Украине петлюровцы и махновцы. Понятно? Запоминайте историю полка, в котором служите. Первым командиром полка был бакинский рабочий Матвей Васильев, а первым боевым комиссаром — Липарит Мхчян. Он погиб во время освобождения Еревана от дашнаков. Мы наследники этих героев, не забывайте этого. Нынешний наш командир, Баграт Караиетович Самвелян, во время гражданской войны служил в Дорийском полку рядовым. Он лично помнит Васильева и Мхчяна. Тогда полк воевал за Армению, а сейчас воюет за Украину».
Немченко был скуп лишь на рассказы о себе.
На поля опустилась темень. Комиссар взглянул на часы: половина седьмого. До начала беседы оставалось полчаса.
— Не озаглавить ли вашу беседу так: «Новый год и новые перспективы»? А? Да вы и без моей подсказки обойдетесь. Пора, пошли. Пошли, Баграт Карапетович?
Самвелян сказал, что не сможет слушать доклад,— пойдет с начальником штаба в батальоны проверить линию обороны.
— Немного водки, конечно, следует припасти. Все же Новый год,— улыбаясь, сказал комиссар.
— Об этом Фирсов позаботится.
Ординарец ефрейтор Фирсов вытянулся перед командиром:
— Будет сделано все, что нужно, товарищ подполковник.
— Нам, кажется, доставили новогодние подарки, тащи сюда мою долю и Комиссарову,— распорядился Самвелян.
В эту новогоднюю ночь, шагая по притихшей фронтовой земле, Аршакян испытывал и торжественное волнение, и горечь, и ожидание счастья, и печаль, и тревогу. Он знал, что с особой, жгучей тоской о нем думают в эту ночь родные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101