На склоне холма батарея остановилась. Бойцы быстро вырыли ямы, разместили в них орудия, и через несколько минут батарея открыла огонь. При каждом залпе Шура затыкала пальцами уши, ей казалось, что она оглохнет от грохота.
— Ты не отходи от нас,— сказал командир,— Ираклий — мой товарищ. А я старший лейтенант Садыхов. Так что ты попала точно по адресу.
Артиллерийская батарея несколько раз меняла позиции, постепенно продвигаясь вперед, и все стреляла, стреляла. Шура не видела противника и ничего не понимала в происходящем. Вечером, при очередном марше, им встретилось много трупов немецких солдат, исковерканные пулеметы, шестиствольные минометы.
— Смотри, Шура, это работа нашего огня, мы били именно сюда,— сказал с гордостью Садыхов.— Теперь, Шура, понятно, почему артиллерию называют «богом войны»?
Садыхов с серьезным видом обратился к бойцам:
— Есть предложение, товарищи, принять эту красивую девушку в семью артиллеристов. Согласны?
— Согласны, согласны,— смеясь откликнулись бойцы.
Шура уже давно привыкла к игривой любезности военных. Все они восхищались ее красотой, говорили ей комплименты. Сначала это ей нравилось, потом она стала обижаться. Теперь она относилась к этому безразлично.
Было темно. Батарея остановилась на ночевку. Противник освещал степь ракетами. Затрещал телефон. Садыхов взял трубку.
— Привет, приветствую. Доволен моей помощью? Да? Слава аллаху, а то всегда ругаете, чудаки, Гамзу Садыхова. Прийти к тебе? Пожалуйста. Сейчас приведу с собой спустившуюся с неба гурию. Знаешь, что такое гурия?.. Ага, знаешь. Вот сейчас приведу ее.
Положив трубку, Садыхов широко раскинул руки и свободно, всей грудью вздохнул. Он сейчас походил на огромного белого медведя.
— Ну, Шура, пошли.
— Куда?
— В батальон, где находится наш общий друг Ираклий Микаберидзе. Пошли. Помогу исполнению вашей заветной мечты. Когда благословляют молодых, говорят: пусть исполнится их заветная мечта. Наверное, какой-нибудь чистый человек своими непорочными устами благословил тебя и Ираклия.
Майор Малышев очень удивился, увидев Садыхова вместе с незнакомой красивой девушкой.
— Не верил, что приведу с собой гурию, товарищ майор? Теперь прошу, смотри и восхищайся.
Находившиеся в блиндаже красноармейцы, Аник Зулалян и майор Малышев с интересом разглядывали девушку.
— Шура! — узнала Аник. Девушки обнялись.
— А где Ираклий? — спустя несколько мгновений спросила Шура.
— Пошел к танкистам,— сказал Малышев.
— К танкистам?
Судьба снова посмеялась над Шурой... Аник вывела Шуру из командирского блиндажа. Они шли по окопам, захваченным у фашистов.
— Мы с тобой идем в ту роту, куда должны прийти наши ребята от танкистов,— сказала Аник.— Представляю, что будет с Ираклием, когда он тебя увидит.
— Я вчера видела ваших ребят. Они, наверное, уже рассказали Ираклию. Это по их вине я отстала от своей части. Если бы ты знала, как меня обманули.
И Шура рассказала о том, что с ней случилось.
Они шли медленно, иногда останавливались и смотрели на темную степь. Шурин рассказ развеселил Аник, она от души смеялась над проделкой Ухабова.
— Ухабова ранило в бою, его принесли в медсанбат. А один из лучших ребят нашего батальона, Миша Веселый, убит.
— Какая ужасная вещь — война,— сказала Шура,— я ненавижу ее.
— А кто любит? Войну ненавидят даже те, у кого слава героя. Кому нравится играть со смертью?
— Что-то незаметно, чтобы ты боялась смерти. Ты здесь как у себя дома.
— Привыкла.
Они вошли в немецкий блиндаж. На тахте лежал командир роты. Какой-то боец налаживал телефонный аппарат, другой растапливал печку.
Увидев девушек, командир быстро поднялся, одернул гимнастерку.
— Аник!
Это был Арташес Кюрегян. Его издали можно было узнать по острому длинному носу. Кюрегян предложил девушкам сесть. Не успели они усесться, как в блиндаж вошла группа бойцов.
— Ивчук! — удивленно воскликнул один из вошедших.— Шура Ивчук! Як це вы попали к нам?
Это был Бурденко.
— Как будто не знаете,— вмешалась Аник,— сами же украли девушку у танкистов да еще удивляются.
— Это все проделки Ухабова, Анна, его замыслы.
— А колы танкисты пришлют нашему генералу ноту протеста, какой ответ мы дамо? — шутливо обратился к бойцам Бурденко.— Ясно, скажем, что она добровольно сменила гражданство.
— А где Ираклий? — спросила Аник.
— Пошли к командиру батальона,— ответил Бурденко.
— Мы только что оттуда. Ничак ты с Ираклием встроешься.
XVIII
Бойцы расположились вокруг печки.
Тоноян, с лицом, заросшим щетиной, казался пожилым и по виду годился своим товарищам в отцы. А Гамидов сильно похудел и от этого выглядел еще моложе. Только Мусраилов изменился мало. У Бурденко глаза были опухшими, покраснели. Люди тотчас же замечают изменения в лицах близких, если не видят их хотя бы несколько дней.
В теплой землянке отработавших тяжелую фронтовую упряжку бойцов одолевала дремота. Некоторые, привалившись к стене, сразу же заснули. В эти минуты молчание казалось особенно приятным, хотя все радовались встрече, о многом могли сказать друг другу. Молчал и Микола Бурденко, а он всегда находил слова, которые прогоняли усталость, веселили душу. Сколько событий произошло за эти два дня, чего только не видели бойцы: и разбитые танки, и орудия, брошенные врагом, и тысячи немецких автоматов и пулеметов на снегу, и автомашины, и брошенные склады вооружения, и бесконечные потоки пленных, и тысячи трупов отвоевавшихся навек врагов. Такой победы с начала войны еще не видели советские солдаты. Так почему же молчат они, почему не шутят, не смеются, как обычно? Страшна усталость после тяжелого фронтового труда. Да и не выразишь пережитого первыми попавшимися словами.
— Эх, товарищи...— проговорил наконец Бурденко,— велыкий день мы пережили... и все же на сердце смутно у меня. Нема с нами Миши Веселого. Много добрых хлопцев ушло в чей день от нас... Сидимо вот рядом, мечтаем о победе. Эх, Миша, Миша...
— Я тоже думал о нем,— сказал Мусраилов,— никак не верю, что его нет на свете. Думал — придем сюда в блиндаж, а Миша уже здесь.
Снова стало тихо. Всем вспомнился Миша Веселый, его красивое и печальное лицо, его грустные глаза.
— Совесть мучает меня,— сказал Бурденко,— что его прием в партию отложили. Он был коммунистом душой и сердцем. И не умер наш Миша: с нами прошагает, пока мы воюем и живем!
Солдаты печально усмехнулись. Так обычно говорят на торжественных похоронах. «С нами он, всегда будет с нами...»
Бурденко почувствовал, что его слова показались товарищам «агитацией», резко переменил разговор.
— А подумайте, хлопцы, сколько мы пробыли сегодня для Совинформбюро. А то пришлось бы цему бюро опять дудеть в старую дудку: «В течение вчерашнего дня наши войска вели бои местного значения». А зараз напишут — наступление, разгром, пленные, трофеи!
— А сколько же всего взяли в плен, сосчитали ли всех? — оживленно спросил Гамидов.— Интересно, наступит день, когда и Гитлера возьмем в плен?
Парню, видимо, очень хотелось взять в плен Гитлера, и он часто говорил об этом.
— Сьогодни пол-Гитлера в плену,— сказал Бурденко,— половину тела мы у него оторвали.
— Голова его нужна, давай голову! — крикнул один из бойцов.
— Придет час — и голову отрубим,— ответил Гамидов.
— Хватит разговоров, отдохните немного,— сказал Кюрегян,— на рассвете мы выступаем.
Он вышел из блиндажа. Бойцы замолчали. Бурденко собрался пойти в штаб батальона. Но Гамидов вдруг завел разговор, заинтересовавший всех бойцов.
— Знаете, ребята, о чем я сейчас думаю? Вот война, сидим на танках, смерть кругом, а любовь все равно существует на свете. В таком страшном огне Шура Ивчук все же ищет своего парня. Это сильное дело — любовь, а, ребята?
— Любовь — это и есть жизнь,— сказал негромко кто-то.— А из-за чего воюешь ты, из-за чего воюет народ?
— Из-за любви? — удивился Гамидов.— Из-за любви или за коммунизм?
Бурденко отложил свой поход в штаб батальона пустился в философию.
— Коммунизм — это любовь.
— Как это?
— А вот так. Коммунизм — это любовь человечества, всих людей. Слухай добре...
Но в это время вошли майор Атоян, Малышев и политрук Микаберидзе.
— Где командир роты? — спросил Малышев.
— Пошел по окопам,— ответил Бурденко.
— Разыщите его и позовите сюда,— приказал Малышев Гамидову.
Гамидов выскочил из блиндажа, побежал по окопу. В зимнем ночном небе висела необыкновенно большая белая ракета, освещала степь ослепительным светом. Гамидов увидел командира роты — тот стоял возле пулеметчиков.
«Бедняга Ираклий,— подумал Гамидов, идя к блиндажу следом за Кюрегяном,— война не дает ему даже слова сказать со своей девушкой».
— Бойцы, участвовавшие в танковом бою, могут отдохнуть два часа,— приказал Малышев,— а остальной состав роты должен быть готов продолжать наступление. Задача твоей роты, Кюрегян, следующая...
Кюрегян поднес коптилку к маленькому столу,— командиры склонились над картой.
— Вот здесь, по этой лощине, ты будешь двигаться вслед за танками; справа у тебя — вторая рота, слева — соседний батальон. Ты должен занять вот эту безымянную высоту, установить пулеметы и взять под обстрел эту долину. Вот твоя ближайшая задача. О дальнейшем получишь приказ.
— Пройдем по взводам,— сказал Атоян.
— Пошли.
«Танкисты» пытались заснуть, как было велено. Но сон не шел к Гамидову. В его ушах звучали слова Малышева: «Наступление продолжаем». Гамидова стало клонить ко сну, и вдруг перед ним возник Миша Веселый. Это он, а не Малышев сказал: «Наступление продолжается...»
XIX
Тигран проснулся на рассвете. Угасающая коптилка едва освещала палатку медсанбата. В первую минуту Тиграну показалось, что он лежит в поле, а над ним раскинулось небо молочного цвета, и день удивительно теплый.
Чья-то рука погладила его по лбу, по щеке. Тигран тихонько сжал эту Милую, так хорошо знакомую ему РУку.
— Люсик?
— Я, Тигран.
Он осторожно обнял Люсик, привлек ее к себе и поцеловал. Потом, тихонько отстранив жену, он заглянул ей в глаза и виновато улыбнулся.
— Спал как убитый.
— Хорошо, что поспал спокойно.
— Милая, хорошая ты моя.
Только сейчас Тигран по-настоящему вгляделся в лицо Люсик. Он обнял ее и крепко прижал к груди. Казалось, не вчера вечером, а сейчас, вот в эту минуту, он действительно ощутил счастье встречи с женой.
— Люсик... Люсик...
Был мягкий зимний день. Пушистый снег покрывал землю.
Люсик помогла Тиграну умыться.
Вернувшись в палатку, она вынула из внутреннего кармана гимнастерки фотографию сына. Тиграну показалось, что жена показывает фотокарточку, на которой он сам, Тигран, снят ребенком: те же курчавые волосы, те же губы, тот же необычный для ребенка строгий взгляд и даже та же детская Тигранова одежда.
— Неужели это Овик?
— Да. Видишь — вылитый отец.
Люсик протянула мужу вторую фотографию — на ней были сняты Овик и шестилетняя русская девочка.
—- А это Овик со своей маленькой тетей, с твоей младшей сестричкой.
Это была та девочка, которую удочерила мать Тиграна, она писала об этом еще весной. С фотографии глядели два веселых смеющихся личика.
Тигран долго разглядывал фотографии.
— Все тебе написали письма,— сказала Люсик,— целых тридцать два письма я тебе привезла.
— Дай мне прежде всего мамино письмо.
Мать писала подробно и обстоятельно не только о себе, но и о близких, друзьях. Остальные письма Тигран, не читая, положил в свою сумку. Сейчас у него не было времени их читать. Он не торопясь прочтет их в свободный час.
Тигран спросил у жены о здоровье ее родителей.
Люсик молчала, на глазах у нее выступили слезы. Тигран понял — она думала об Аргаме.
В палатку запыхавшись вбежала Мария Вовк.
— Товарищ батальонный комиссар!
— Что случилось? — встревоженно спросил Тигран.
— Прибыл генерал Луганской. По пути в полки он остановился у нас. Разговаривает сейчас с Иваном Кирилловичем.
Тигран торопливо зашагал к палатке главного хирурга. Люсик, вспомнив, что привезла генералу письмо от свекрови, разыскала письмо в своей сумке и вместе с Вовк пошла за Тиграном.
«Пришел товарищ Максим из депо»,— пронеслось у нее в голове.
Свекровь много говорила о Луганском, и Люсик стало казаться, что и она с ним давно знакома. А недавно Люсик послала ему письмо, которое ей продиктовал умирающий боец Веселый. В представлении Люсик имя Луганского было связано с легендарными событиями, и вот сейчас она увидит этого необычайного человека.
Стоя у палатки главврача, генерал разговаривал с Тиграном. Он оказался человеком лет шестидесяти, с лицом рабочего, со спокойными движениями и усталыми глазами.
— Вот и она, товарищ генерал,— сказал Тигран, показывая на Люсик,— ей очень хотелось видеть вас.
— Это наша невестка? — приветливо, но без улыбки спросил генерал.— Ну что ж, добро пожаловать к нам. Какие добрые вести привезли из Армении? Кажется, есть такая армянская песня.
Слова песни генерал произнес по-армянски, и это тронуло Тиграна и Люсик. Его простота ободрила Люсик, она тихо сказала:
— Я привезла вам приветы, товарищ генерал. Вас многие знают и помнят. И письмо вам привезла от Арусяк Гегамовны.
Взяв письмо, генерал сказал:
— Спасибо, спасибо. Обязательно отвечу.
— Особенно просил передать вам привет Серго Мартикян, товарищ генерал, о тень просил, чтобы я не забыла. Значит, жив? И ему я напишу, как только будет время. Спасибо, невесточка, спасибо!
Люсик хотела еще о чем-то спросить генерала, но все не решалась.
— Товарищ генерал!
Генерал вопросительно поглядел на нее.
— Один раненый боец продиктовал мне письмо на ваше имя...
— Веселый? Я получил это письмо.
Генерал нахмурился. После продолжительного молчания он спросил:
— У вас еще лежит в медсанбате бывший лейтенант Ухабов или его уже эвакуировали в тыл?
Сердце Маруси забилось. Прежде чем кто-либо из врачей успел ответить, она сказала:
— У нас он, товарищ генерал, рана у него легкая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101