Взбешен-
ный этим <доказательством> Стрепсиад поджигает <мыслильню>
Сократа.
(См.: К . Ж о л ь . Под знаком вечности)
3. УЧЕНИЕ
ОБЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О САМОБЫТНОСТИ
В молодые годы у меня была настоящая страсть к тому виду
мудрости, который называют познанием природы. Мне пред-
ставлялось удивительным и необыкновенным знать причину
каждого явления - почему что рождается, и почему погибает,
и почему существует. И я часто метался из крайности в край-
ность и вот какого рода вопросы задавал себе в первую оче-
редь: когда теплое и холодное, взаимодействуя, вызывают
гниение, не тогда ли, как судили некоторые, образуются живые
существа? Чем мы мыслим - кровью, воздухом или огнем?
Размышлял я и о разрушении всего существующего, и о пере-
менах. которые происходят в небе и на земле, и все для того,
чтобы в конце концов счесть себя совершенно непригодным к
такому исследованию.
О Сократовском демонии:
Однажды шел Сократ со своими друзьями; им дальше надо
было идти по той же улице. На перекрестке Сократ вдруг оста-
новился, углубился в себя, а затем, ссылаясь на указания демо-
ния, свернул на другую улицу, позвав с собой остальных. Одна-
ко некоторые из спутников не послушали его и, желая доказать
лживость демония, пошли прежним путем. Внезапно дорогу им
177LUKFA1 {4ЬЧ -- )W гг. до н. 1.:
преградило стадо покрытых грязью свиней, одних свиньи он
рокинули, других выпачкали грязью.
Сократ, говорят, послушав, как Платон читал <Лисия>, вос-
кликнул: <Клянусь Гераклом! Сколько же навыдумал на меня
этот юнец!> - ибо Платон написал много такого, чего CoKpai
вовсе не говорил.
Занятия его казались странными. Однажды на улице он встре-
тил юношу Ксенофонта, показавшегося ему даровитым, и по-
сохом загородил ему дорогу.
- Скажи мне, - - спросил Сократ, - где покупают муку?
- На рынке, - ответил Ксенофонт.
- А масло?
-- Там же.
- А куда надо пойти за мудростью и добродетелью?
Юноша задумался.
- Иди за мной, я покажу, - сказал Сократ.
Так Ксенофонт стал спутником и участником бесед Сократа, а
после смерти учителя, так же как и Платон, воспроизвел для
потомства некоторые из них.
Алкивиад приводит такой случай из походной жизни Сократа
во время осады Потидеи: <Как-то утром он о чем-то задумался
и, погрузившись в свои мысли, застыл на месте, и, так как дело
у него не шло на лад, он не прекращал своих поисков и все
стоял и стоял. Наступил уж полдень, и люди, которым это
бросалось в глаза, удивленно говорили друг другу, что Сокра т
с самого утра стоит на одном месте и о чем-то раздумывает.
Наконец вечером, уже поужинав, некоторые ионийцы - дело
было летом - вынесли свои подстилки на воздух, чтобы по-
спать в прохладе и заодно понаблюдать за Сократом, будет ли
он стоять на том же месте и ночью. И оказалось, что он просто-
ял там до рассвета и до восхода солнца, а потом, помолившись
солнцу, ушел>.
Однажды Алкивиад предложил Сократу большой участок зем-
ли, чтобы выстроить дом; Сократ ответил: <Если бы мне нуж-
ны были сандалии, а ты предложил бы мне для них целую
бычью кожу, разве не смешон бы я стал с таким подарком?>
Однажды Ксантиппа сперва разругала Сократа, а потом окати-
ла водой. <Так я и говорил, промолвил он. у Ксантиппы
сперва гром, а потом дождь>. Алкивиад твердил ему, что ру-
гань Ксантиппы непереносима; Сократ ответил: <А я к ней
привык, как к вечному скрипу колеса. Переносишь ведь ты
178
СОКРАТ (469 - 399 гг. до н. э.)
гусиный гогот?> - <Но от гусей я получаю яйца и птенцов к
столу>, - сказал Алкивиад. <А Ксантиппа рожает мне де-
тей>, - отвечал Сократ.
Сократ говорил, что сварливая жена для него - то же, что
норовистые кони для наездников: <Как они, одолев норови-
стых, легко справляются с остальными, так и я на Ксантиппе
учусь обхождению с другими людьми>.
ф К Сократу пришел юноша Эвтидем, желающий стать государ-
ственным человеком. И Сократ завел с ним разговор о справед-
ливых и несправедливых делах.
Сократ: Не таковы ли действия справедливых, как, напри-
мер, действия ремесленников?
[...]
Но подобно тому как ремесленники показывают
свои произведения, могут ли также показать свои
произведения и справедливые?
[...]
Так вот... здесь мы напишем Д, а здесь А; затем то, что
признаем делом справедливости, будем относить к Д,
а что признаем делом несправедливости - к А.
Между людьми встречается ложь?
Эвтидем: Разумеется.
Сократ: Куда ее причислить?
Эвтидем: Конечно, к несправедливости.
Сократ: Обман тоже встречается?
Эвтидем: И очень.
Сократ: Его куда причислить?
Эвтидем: Тоже к несправедливости.
[...]
Сократ: И к справедливости ничего из этого не будет при-
числено?
Эвтидем: Да и странно было бы, если бы было иначе.
Сократ: Теперь, если стратег обращает в рабство жителей
враждебного неприятельского города и во время
войны прибег к обману?
Эвтидем: Это справедливо. Но только в отношении врагов.
[...]
Сократ: Если стратег, видя малодушие солдат, сообщит им
ложные сведения, будто приближаются союзники и
этой ложью прекратит их малодушие, куда ты при-
числишь этот обман?
179СОКРАТ (469 - 399 гг. до н. э.)
LUKfAl (469 - 399 гг. до н. э.)
Эвтидем: К справедливости.
Сократ: А если кто обманет своего сына, нуждающегося в
лекарстве и не принимающего его, и даст ему ле-
карство под видом обычной пищи и этой ложью
сделает сына здоровым?
[и т. д.]
- Я, - сказал Агафон, - не в силах спорить с тобой, Сократ.
Пусть будет по-твоему,
- Нет, милый мой Агафон, ты не в силах спорить с истиной, а
спорить с Сократом - дело нехитрое.
<Ты умираешь безвинно>, - говорила ему жена; он возразил:
<А ты бы хотела, чтобы заслуженно?>
ПОЗИЦИЯ МУДРОСТИ
<Ты знаешь, - - замечает Сократ Гиппию, - что Ликург Лаке-
демонский нисколько не возвысил бы Спарты над прочими
государствами, если бы главным образом не ввел в ней повино-
вения законам? Разве тебе не известно, что в государствах те
правители самые лучшие, которым граждане наиболее обяза-:
ны повиновением законам? И то государство, в котором граж-
дане наиболее повинуются законам, счастливо во время мира и
незыблемо во время войны>.
Править должны знающие.
Цари и правители - не те, которые носят скипетры, не те,
которые избраны известными вельможами, и не те, которые
достигли власти посредством жребия или насилием, обманом,
но те, которые умеют править.
Тирания - это власть, основывающаяся не на законах, а на
произволе правителя, такая власть - против народа.
Мудрецы учат, что небо и землю, богов и людей объединяют
общение, дружба, порядочность, воздержанность, справедли-
вость, по этой причине они и зовут нашу Вселенную <поряд-
ком>, <космосом>, а не <беспорядком> и не <бесчинством>.
Но если, рождаясь, мы теряем то, чем владеем до рождения,
а потом с помощью чувств восстанавливаем прежние зна-
ния, тогда, по-моему, <познавать> означает восстанавли-
вать знание, тебе уже принадлежавшее. И, называя это при-
поминанием, мы бы, пожалуй, употребили правильное
слово.
Душа человека причастна божеству.
Сократ в беседе с Меноном:
180
<Я похож на ската, который, приводя в оцепенение других, и сам
приходит в оцепенение. Ведь не то, что я, путая других, сам ясно
во всем разбираюсь, - нет: я и сам путаюсь, и других запутываю.
Так и сейчас - о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, а
ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь
стал очень похож на невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе
с тобой поразмыслить и поискать, что она такое>.
Те, кто подлинно преданы философии, заняты, по сути вещей,
только одним - умиранием и смертью. Люди, как правило,
этого не замечают, но если это все же так, было бы, разумеется,
нелепо всю жизнь стремиться к одной цели, а потом, когда она
оказывается рядом, негодовать на то, в чем так долго и с таким
рвением упражнялся!
Философ занимает промежуточное положение между мудре-
цом и невеждой.
Этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба
ничего дельного и нужного не знаем, но он, не зная, вообража-
ет, будто что-то знает, а я, если уж не знаю, то и не воображаю.
Существует только один бог - знания, и только один дья-
вол - невежество.
Знание, отделенное от справедливости и другой добродетели,
представляется плутовством, а не мудростью.
Дурная особенность письменности поистине сходна с живопи-
сью: ее порождения стоят как живые, а спроси их - они вели-
чаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями.
Диалог как образ жизни и способ философствования был
причиной литературного безмолвия Сократа, его сознательно-
го отказа от письменных сочинений. Такой вывод находит
подтверждение и в платоновской <Федре>, где Сократ говорит,
что письменное сочинение н<е только не может воспроизвести
настоящего диалога и заменять его, но даже становится пре-
градой на пути общения людей: ведь книгу не спросишь, как
спрашиваешь живого человека, а если и спросишь, то она отве-
чает <одно и то же>. Письменные сочинения, создавая иллю-
зию власти над памятью, при вивают <забывчивость>, так как в
этом случае <будет лишена упражнения память>. Поэтому тек-
сты - средство не <для памяти, а для припоминания>; они
предоставляют людям возможность <много знать понаслыш-
ке>, повторяя то, что было сказано в чужих сочинениях. Пись-
менная форма, лишая потребшости в самостоятельном поиске,
позволяет обучающимся казаться <многознающими>, остав-
18!1- -1У7 11 . AU M. J.f
ляя большинство невеждами. Более того, письменные сочине-
ния грозят существованию общения, если не сказать, что они
делают его излишним в той степени, в какой они претендуют на
замещение диалога, без которого невозможно живое общение.
Диалог - это подлинная, <живая и одушевленная речь знаю-
щего человека>; письменность же - это всего лишь <подража-
ние> диалогу.
Для Сократа диалектика, вопросно-ответный способ обна-
ружения истины, была прежде всего методом определения
этических понятий, то есть методом нахождения в данном
понятии общих и существенных признаков, выражающих
его сущность. В ранних (<сократических>) диалогах Плато-
на встречается много примеров диалектики Сократа, его
попыток дать определение общепринятым этическим поня-
тиям и поступкам с помощью вопросов и ответов, посредст-
вом <испытания> собеседника. Вот один из таких примеров,
посвященный определению понятия <мужество> в диалоге
раннего периода творчества Платона <Лахес>.
Сократ в этом диалоге начинает с общей мысли о том, что
приобретение добродетели предполагает знание (хотя бы час-
тичное) того, что такое добродетель. Учитывая, однако, что
рассмотрение столь общего понятия является достаточно слож-
ным и трудным, он предлагает гфедварительно обратиться к
выяснению одного из видов добродетели - мужества.
Приведем основные моменты диалога <Лахес> в вольном пере-
воде Феохария Харлампиевича Кессиди, посвященного опре-
делению мужества, выяснению содержания этого понятия.
Сократ: Тебе, Лахес, как полководцу ведь известно, что л а-
кое мужество.
Лахес: Конечно. И, клянусь Зевсом, вопрос не трудный
Не долго думая, отвечу: мужествен тот, кто, остава-
ясь на своем месте в строю, сражается с неприяте-
лем и не бежит с поля боя.
Сократ: Это ты верно говоришь, Лахес, если, правда, иметь в
виду один из примеров мужественного поступка. Воз-
можно, моя вина в том, что ты свел мужество к еди-
ничному случаю, поэтому уточним вопрос: я прошу
тебя определить существо добродетели мужества, най-
ти то, что есть <одно и то же во всем>, то есть то общее
и существенное, которое охватывает все случаи и все
примеры мужественных поступков. Твой же ответ слс-
182
СОКРАТ (469 - 399 гг. до н. э.)
дует признать опрометчивым потому, что существу-
ют поступки и образы действий, которые по внешне-
му проявлению противоположны твоему пониманию
мужества, но которые всеми должны быть признаны
за мужественные. Так, скифы, убегая, сражаются не
менее мужественно, чем преследуя.
Да и Гомер называет Энея <мастером бегства>. Бегст-
во само по себе не обязательно есть признак малоду-
шия или отсутствия мужества. Ведь во время сражения
при Платее гоплиты лакедемонян, столкнувшись с пер-
- сидскими щитоносцами, побежали, не утратив при этом
мужества. Когда же из-за этого бегства ряды персов
расстроились, лакедемоняне неожиданно обернулись
назад, стали сражаться как конные и таким образом
одержали победу. Собственно говоря, я хотел бы уз-
нать от тебя, Лахес, о мужественных не только в пехо-
те, но и в коннице и вообще в военном деле, и не только
на войне, а также во время опасностей на море, в болез-
нях, в бедности или в государственных делах и опять
еще не о тех только, что мужественны относительно
скорбей и страхов, но и кто силен в борьбе с вожделе-
ниями и удовольствиями, на месте ли он остается или
обнажает тыл; ведь бывают, Лахес, мужественные и в
таких вещах.
Лахес: Если, Сократ, от меня требуется определение муже-
ства, то есть нахождение того существенного при-
знака, присущего всем его проявлениям, то я бы
сказал, что это --своего рода стойкость души, твер-
дость характера, словом, упорство.
Сократ: Ты говоришь так, как нужно. Но мне кажется, что не
всякое упорство представляется тебе мужеством. Та-
кое заключение делаю из того, что почти уверен, что
ты, Лахес, относишь мужество к прекрасным вещам.
Лахес: Да, несомненно, к прекрасным.
Сократ: Упорство, соединенное с благоразумием, не будет
ли прекрасной и хорошей вещью?
Лахес: Конечно.
Сократ: Каково же оно будет без благоразумия? Очевидно,
противоположной вещью, то есть дурной и плохой?
Лахес: Да.
183LUKfAl (4ЙЧ - iW ГГ. ДО Н. Э.)
Сократ: Стало быть, ты не назовешь нечто дурное и плохое
хорошим?
Л а х е с : Не назову, Сократ.
Сократ: Следовательно, ты не признаешь такое упорство за
мужество, поскольку оно нечто плохое, а мужест-
во - деле хорошее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79