И не мелкие сошки воду мутят, а сам первый секретарь Попков. В Москве его поддерживают Вознесенский, Родионов и Кузнецов — последний всему голова. Есть данные, что антипартийная группа контактирует с английской разведкой — этой версией занимается сейчас Абакумов.
Георгий Максимилианович натиску не поддался, занял выжидательную позицию. «Маланья не мычит и не телится», — досадовал Лаврентий Павлович. А суть была в том, что Маленков ещё недавно сам попадал в опалу в связи с так называемым «делом авиационных работников» и по «делу работников Госплана». Убедился: следствие могут начать, но могут и закрыть по указанию свыше, и неизвестно, кому больше достанется, фигурантам этих «дел» или тем, кто создавал оные. К тому же и Кузнецова рекомендовал в секретари ЦК Георгий Максимилианович — вместо себя, уходя на повышение. Если теперь сразу согласиться с тем, что Кузнецов враг, то как же будет выглядеть рекомендатель?
Маленков оказался единственным членом Политбюро, выступившим против немедленного ареста Алексея Александровича Кузнецова. Вопрос не совсем, дескать, ясен, разобраться надо. Этим сразу воспользовался хитроумный Берия. Предложил направить Маленкова в северную столицу, чтобы довёл до конца «Ленинградское дело». Георгий Максимилианович человек, дескать, принципиальный, к ленинградцам, как все видят, относится непредвзято, сможет разобраться объективно, по справедливости… Подбросил, значит, своему приятелю задачку с подготовленным решением. Когда Маленков прибыл в северную столицу, вина ленинградцев была уже доказана следствием. Получены соответствующие признания. И Политбюро осудило уже организаторов «вражеской антипартийной группы», санкционировав их арест. Оставалось только выявить и привлечь к ответственности всех сторонников Кузнецова и Попкова. Вот пусть Маленков и выявляет, и привлекает. Ему тернии, а Лаврентию Павловичу лавры. Ну, и повязаны они будут ещё одной верёвкой, надёжней станет содружество.
22 февраля 1949 года в Лепном зале Смольного открылся объединённый пленум Ленинградского обкома и горкома партии. В президиум тяжеловесно проследовал Маленков, сопровождаемый двумя охранявшими генералами. Председательствующий предоставил ему слово. Георгий Максимилианович зачитал принятое неделю назад постановление Политбюро об антипартийных действиях члена ЦК ВКП(б) Кузнецова и кандидатов в члены ЦК Родионова и Попкова. Довёл до сведения и сошёл с трибуны, ничего от себя не прибавив.
Последовал скорый суд. Военная коллегия приговорила всех вышеназванных к расстрелу с конфискацией имущества. Такая же участь постигла ещё троих: Капустина, Лазутина и, увы, Вознесенского, который тоже проходил по «Ленинградскому делу». Остальные участники «антипартийной банды» получили разные сроки. Таковых оказалось около пятисот человек.
Как ни странно, отправить в небытие нашего замечательного экономиста, организатора промышленности Николая Алексеевича Вознесенского, столь авторитетного в глазах Сталина, оказалось не очень сложно. Отдадим должное изворотливости и ловкости Лаврентия Павловича. Сам он ни словом не обмолвился противу Вознесенского, даже похваливал. Но не по его ли наущению секретарь Сталина Поскребышев, досконально знавший все оттенки состояния Иосифа Виссарионовича, выбирал самые «удобные» моменты, чтобы сообщать о недовольстве Вознесенского тем, что Сталин якобы использует идеи из его трудов, не ссылаясь на настоящего автора. Знал Поскребышев, как уязвить самолюбие Сталина, ударить по больному месту, вызвать раздражение. Вознесенского, короче говоря, Иосиф Виссарионович не защитил.
Почему я до сих пор умалчиваю о человеке, которого и у нас, и за рубежом считали вторым в государстве, почти несомненным преемником Сталина, — о Вячеславе Михайловиче Молотове? Соратник Ленина, друг Иосифа Виссарионовича, проработавший на высших постах (председатель СНК, нарком иностранных дел, заместитель Верховного главнокомандующего в Государственном комитете обороны, член Политбюро), — ему и карты в руки. В узком кругу, подчёркивая особую близость со Сталиным, Вячеслава Михайловича называли «друг Вече» или ещё прямолинейней — Молотошвили. Все так: и мировая известность, и расположение Сталина, но… Иосиф Виссарионович считал, что Молотов проявляет свои способности именно на второй роли, а первой скрипкой быть не может. Вернее, может, но не очень. Мягковат, дипломатичен, медлит с принятием важных срочных решений. Это мнение Сталина было известно Берии. И хотя Молотов оставался его соперником (мало ли как повернутся события), однако первостепенной опасности не представлял. Но некоторые меры против Молотова Лаврентий Павлович все же принял — об этом скажу к месту.
Так анализировал я для себя обстановку, обдумывая, когда познакомить Сталина с письмом о безобразиях растлителя Берии. На какую чашу весов оно ляжет: пользу принесёт или вред?!
Иосиф Виссарионович понимал, конечно, что юбилей любого высокопоставленного руководителя — хорошая возможность для людей, оного руководителя уважающих и любящих, не стесняясь, не опасаясь упрёков в подхалимстве, проявить свои чувства. Но ещё больше возможностей такой повод представляет карьеристам, лизоблюдам и прочей дряни продемонстрировать свою прямо-таки несусветную преданность, замаскировать показухой истинное отношение и намерения. «Группа товарищей», среди которых значились Каганович, Маленков, предположительно Микоян и другие деятели, повела разговоры о том, что следовало бы переименовать Тбилиси в город Сталин. Это была бы большая честь для грузин. Дошло до Иосифа Виссарионовича. Он отреагировал равнодушно: «Не надо. Будет, наоборот, обидно для моих земляков». Потом, когда ехал в машине со мной и Власиком, усмехнулся скептически: «Теряют чувство реальности… Политический нюх притупился». — «А может, наоборот, обострился?» — предположил я.
Дальше всех продвинулся Берия, явно намеревавшийся в индивидуальном порядке перещеголять всех других. По его инициативе был подготовлен проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о переименовании аж самой Москвы. Столица мира должна, дескать, носить имя величайшего из великих. Надеялся ли Лаврентий Павлович на успех или нет — это не имело значения: выдвигая своё предложение, он не терял ничего, а приобрести кое-что мог. Старательность его, безусловно, станет известна Иосифу Виссарионовичу. Хотя бы потому, что для принятия подобного указа председатель Президиума Верховного Совета Николай Михайлович Шверник обязательно должен согласовать его в Бюро Президиума ЦК, то есть с тем же Сталиным.
А такая инициатива, надо понимать, не обязательно наказуема. Лаврентий Павлович мог даже проявить характер, повозражать Иосифу Виссарионовичу, упрекая его в чрезмерной скромности, в недооценке великой исторической роли. Ну и вышло так, или почти так. Ознакомившись с проектом, Сталин спросил:
— Твоя работа?
— Это выражение народного мнения.
— Значит ты, Лаврентий, выражаешь мнение широких масс. Не будем уточнять сейчас, кто дал тебе такие полномочия. Лучше скажи: кому мы, по воле народа, поставили недавно хороший памятник напротив Моссовета?
— Юрию Долгорукому, основателю…
— Тогда почему бы нам не переименовать Москву в город Долгорукий? Не торопись с ответом, — Иосиф Виссарионович жестом остановил собеседника. — Потому, Лаврентий, что тебе от этого нет никакой выгоды.
— Но…
— Помолчи и послушай. Москва — это символ, это объединяющий центр, вокруг которого сплотились народы нашей страны. Название её неизменно и бессмертно, как бессмертен сам город. Не как мы с тобой… Что-нибудь одно, Лаврентий: или ты недооцениваешь значение Москвы, или опять, как с прыганьем в пустой бассейн, сознательно хочешь скомпрометировать товарища Сталина и ту идею, которой мы служим.
— Хотел сделать полезное и приятное… А массы поддержат.
— Люди могут смолчать, но наш авторитет будет подмочен. Изрядно подмочен. Ми-и никогда не допустим таких глупостей.
Отказ прозвучал, по Берия остался доволен: ещё раз продемонстрировал всем свою преданность вождю и заботу о его возвеличивании. Сумел использовать юбилей.
На торжественном заседании в Большом театре в честь семидесятилетия случилась неприятность, испортившая Иосифу Виссарионовичу настроение. Все было хорошо, празднично: букеты, улыбки, музыка. Руководители партии и правительства, наши и иностранные гости степенно и чинно занимали места в президиуме. Иосиф Виссарионович оглядел сцену и вдруг нахмурился. Недоумение промелькнуло на лице. Шевельнул пальцами правой руки — призывающий жест. Из-за кулис появился Власик, склонившись к уху Сталина что-то произнёс. Иосиф Виссарионович встал и ушёл со сцены. Зал замер в тревожном ожидании. Через несколько минут Сталин вернулся и все облегчённо вздохнули. Торжество продолжалось по программе.
А случилось вот что. За столом президиума не оказалось одного из самых надёжных соратников вождя — Андрея Андреевича Андреева, место которого было возле Иосифа Виссарионовича. В отличие от других присутствующих, Сталин сразу заметил это и выяснил причину. Оказалось, что у Андрея Андреевича приступ — спазм сосудов головного мозга, он потерял сознание. На Сталина это подействовало угнетающе: почему приступ случился именно сейчас, в торжественный момент? Андрей Андреевич на полтора десятка лет моложе, на здоровье, кроме слуха, не жаловался. Опять чьи-то происки: не могут ударить непосредственно по Сталину, но выбивают его друзей?!
Покинул Большой театр до окончания концерта. Проходя через фойе, увидел свой бюст на красивой подставке, обрамлённый цветами. Проворчал: «Этот здесь, а кого нужно не привезли».
Увы, даже не гнев, а старческое брюзжание, лишённое логики.
Вскорости, когда не стало Иосифа Виссарионовича, обнаружился среди его бумаг лист со стихотворением, написанным по-грузински, и тут же перевод. Последнее четверостишие было помечено красным карандашом. Острый сталинский почерк: «Это любимая песня царя Георгия Лаши».
И жизнь, как птица, улетит,
Ища далёких тёплых стран,
А там, где прежде жили мы,
Из пепла вырастет бурьян.
Задумывался, значит, о вечном.
17
Итак, 21 декабря 1949 года наша страна и наши друзья за рубежом торжественно отметили семидесятилетие Иосифа Виссарионовича Сталина. Были праздничные собрания и заседания, банкеты и застолья, речи и здравицы. Со всех концов Советского Союза и даже со всех концов мира поступали самые разнообразные подарки от коллективов и отдельных лиц, от коммунистов и капиталистов, от политических партий и государственных деятелей, по достоинству ценивших способности и свершения Сталина. А сам Иосиф Виссарионович держался в тени, будто и не его чествовали. К подаркам был равнодушен, осматривал лишь самые уникальные: их потом вместе с остальными дарами, иногда очень ценными, отправляли в государственный фонд, в музей, на специальную выставку.
Равнодушие Сталина не было притворным, не являлось ханжеством или «показухой». Подарки, восхваления, славословие мало трогали его, во всяком случае, гораздо меньше, чем при шестидесятилетней годовщине. Все это уже было. Когда-то радовало, теперь утомляло. К тому же имелась и ещё одна важная причина, которую я сейчас не спеша постараюсь раскрыть.
Семидесятилетний юбилей — это не только возрастной, по и резкий психологический рубеж, по крайней мере, для нормальных мужчин. Полсотни лет для такого мужчины — возраст безущербный как в трудовой деятельности, так и в личной жизни. На шестидесятой ступени человек начинает сдавать, но ещё полноценно работает и бодрится: какие наши годы! Шестьдесят девять тоже вроде ничего. А вот цифра семьдесят сразу обрушивает на психику тяжёлый груз, который начинает определять не только настроение, но и физическое состояние. Восьмой десяток — это много, как бы ты ни хорохорился: лимит почти исчерпан, вышел на финишную прямую. Актуальным становится четверостишие:
Страсть была, и был задор,
Сотрясались спальни,
А теперь его прибор
Прекратился в чайник.
Если не ошибаюсь, это от Козьмы Пруткова, непосредственно от Алексея Константиновича Толстого, у которого немало подобных частушечных творений, почти скабрёзных, но по сути своей жизненно-точных. Чего уж там: есть время обниматься и время уклоняться от объятий. Тем более что Сталин был на год старше, даже более чем на год старше официально отмечаемого возраста, в юбилейные дни ему шёл уже семьдесят второй год. То есть трудный рубеж был уже пройден — со всеми вытекающими последствиями.
Дело в том, что Иосиф Джугашвили появился на белый свет не 21 декабря 1879 года по новому стилю, а 6 декабря 1878 года по старому стилю. О чем имеется запись в метрической книге Успенской соборной церкви села Гори Тифлисской губернии. Эта же дата наличествует и в свидетельстве о том, что вышеназванный Джугашвили в 1894 году окончил духовное училище — с отличными, кстати, оценками. И лишь в начале нашего XX века в документах Джугашвили-Сталина появилась новая, общеизвестная теперь, дата.
На мой вопрос, как это случилось, Иосиф Виссарионович ответил не очень охотно и не очень определённо. Чиновники, дескать, где-то напутали, а он не стал связываться, возражать… Может, разумею, не придал значения, а может, в его интересах это было. Заметались старые следы революционера Джугашвили, появился новый человек — Сталин. Да и откажет ли себе поживший мужчина, заглядывающийся на юных девиц, в том, чтобы его считали моложе! Какой-никакой, а козырь, к примеру, перед красивой гимназисткой Надей Аллилуевой. Вот и сделался Иосиф Сталин на год и несколько дней моложе, чем Сосо Джугашвили. Новая дата прочно утвердилась в его биографии. О другой дате знали — и каменно молчали — лишь несколько человек. Сам по себе факт особого общественного значения не имел, но все же лучше, если вождь во всех проявлениях монолитен и безупречен.
Как мы уже говорили, Иосиф Виссарионович не был оголтелым атеистом, не поощрял преследования церковнослужителей, разрушения храмов, хотя и не вступался решительно за них, не желая идти против ленинской линии, которую последовательно вели Троцкий, Зиновьев, Каганович, Мехлис, Хрущёв… Ссориться с соратниками, терять сотоварищей не хотел, да и не очень-то и удобно было ему, едва не ставшему священником, защищать церковь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344