приказ будет отдан, атаковать Наро-Фоминск будем, но надежды на успех мало. Однако Булганин проявил в тот раз редкую для него настойчивость. Сам съездил в Генштаб, поговорил с глазу на глаз с Борисом Михайловичем Шапошниковым. Тот, добрая души, понял состояние политработника, наполовину сумел выполнить его просьбу, не привлекая к этому делу внимания Сталина. И я оказался втянутым в эту акцию благодаря Борису Михайловичу. Но чтобы яснее было — немного предыстории.
Через несколько недель после начала войны ЦК Коммунистической партии Латвии обратился в Государственный Комитет Обороны с просьбой сформировать дивизию из латышей, эвакуировавшихся в глубинные районы нашей страны. Иосиф Виссарионович дал согласие. Создавалась дивизия на добровольной основе. Среди комсостава было немало ветеранов из числа латышских стрелков — участников гражданской войны. Были те, кто сражался с фашистами в интернациональных бригадах в Испании, были молодые ребята — выпускники Рижского пехотного училища. Из госпиталей направляли лучших русских командиров-фронтовиков. Рядовой состав — партийные и советские работники, студенты, рабочие и служащие, успевшие уйти из оккупированной республики.
Поскольку подобная национальная дивизия была у нас первой. Сталин особенно интересовался ею, требовал хорошо вооружить, обеспечить всем, что положено по штату. Ну и беспокоился: как поведёт она себя в бою? не будет ли перебежчиков? Съездить к латышам у меня не нашлось времени, но я был в курсе всех дел и готов был ответить Сталину на любые вопросы. Дивизия именовалась 201-й Латышской, хотя я лично назвал бы её интернациональной. В ней много было белорусов, поляков. Один из трех стрелковых полков, а именно 122-й, в значительной мере состоял из литовцев. Основу артиллерийского полка этой дивизии составляли русские. Но во всяком случае это соединение являлось притягательной, объединяющей силой для латышей, в ней они чувствовали себя как дома. Из 11 тысяч бойцов и командиров 1100 были коммунистами. Несколько больше — комсомольцев. Это был надёжный костяк.
По намёткам Генштаба Латышская дивизия должна была в середине декабря войти в состав Западного фронта и использоваться в полосе наступления 1-й ударной армии для развития её успеха. Так оно и осуществлялось. Дивизия выгрузилась на станции Мытищи и своим ходом двинулась к городу Клин. Дороги были заснежены, мороз — за двадцать. Пулемёты и миномёты несли на руках. Конные обозы отстали, артиллерия тоже. Люди основательно вымотались, пока добрались до линии фронта. Но вступить в бой не успели. Едва расположились на отдых — поступил приказ повернуть обратно. Выгадали те, кто больше отстал.
Люди недоумевали: в чем дело? А это Булганин уговорил-таки Шапошникова использовать прибывшую из резерва дивизию на другом направлении. Ну, день рождения Сталина — это не тот аргумент, который решительным образом подействовал бы на Бориса Михайловича. Суть была в том, что 1-я ударная армия справлялась пока и без подкреплений, тесня немцев, а под Наро-Фоминском фашист упёрся — и ни с места. До Москвы рукой подать. Один раз противник уже ударил оттуда, вышел в район Голицыне. Где гарантия, что не ударит ещё? И у Жукова не было возражений по той же причине. Пока в Наро-Фоминске немцы — штаб Западного фронта под угрозой.
Во время вечернего (ночного) доклада Шапошников предложил Сталину направить в Латышскую дивизию меня, чтобы проконтролировать переброску и на месте оценить боеспособность нового соединения. А мне потом сказал по телефону, что преследовал ещё и другую цель. Командир дивизии полковник Я. Я. Вейкин и комиссар Э. А. Бирзит люди новые, не разобрались ещё в обстановке, я должен помочь им организовать марш. Очень быстрый марш, иначе переброска лишается смысла. Выделены грузовики. Их надо направить навстречу дивизии, обеспечить не один рейс каждой машины, а несколько. Это в мороз-то, по заснеженным дорогам… Я поблагодарил Бориса Михайловича за дополнительную нагрузку. А как мне ещё было реагировать?
Короче говоря, в срок мы уложились. Передовые подразделения дивизии начали прибывать под Наро-Фоминск вечером 19 декабря. А утром предстояла атака. Я решил понаблюдать, как действует 122-й стрелковый полк, первым прибывший к месту сосредоточения. Он должен был наступать в районе населённого пункта Елагино, в полосе 1-й гвардейской мотострелковой дивизии, обескровленной в предыдущих боях. Едва забрезжил рассвет и потускнели звезды, мы с командиром полка поднялись на чердак дачного дома среди высоких елей на краю леса. Вдоль опушки суетились командиры подразделений, вытягивая цепи бойцов. Люди в маскхалатах поверх полушубков были ещё едва различимы. Но вот и краешек солнца показался в морозном тумане. Цепи зашевелились, пошли: за каждым бойцом тянулась полоска в глубоком снегу. А снег был голубовато-белый, девственно-чистый, а поле ровное-ровное, без кустарника, без бугорков, без укрытий. Вдали виднелись высотки-холмы, поросшие молодым берёзовым лесом. Там — противник. За холмами, недоступная взору, тянулась железная дорога, связывавшая немцев в Наро-Фоминске с их тылом. Латыши, то есть, извините, подразделения Латышской дивизии, должны были перерезать эту дорогу. Я понимал то, что ещё не осознал, наверное, командир полка: фашисты ничего не пожалеют, чтобы сохранить для себя эту жизненную артерию.
Между тем бойцы шли, как на учении, несколькими длинными, во все поле, цепями, умудряясь выдерживать даже некоторое равнение. Враг молчал. Полная тишина. Напряжение нарастало. Вот цепи на середине поля. Чего ждут фашисты? Неужели покинули рубеж?!
И тут грянули взрывы. Не выстрелы, только взрывы. Взметнулись чёрные комья, окутанные серым дымом. Наступающие попали на минное поле. Замедлилось движение, особенно в центре. Некоторые бойцы останавливались, залегали, другие выбирались на следы ушедших вперёд командиров, цепи разомкнулись, преобразуясь в коротенькие колонны-цепочки.
Я резко спросил, была ли проведена разведка, на что командир полка огорчённо ответил: только на левом фланге, больше не хватило времени. Упрекать его не было смысла.
Белое поле, как язвами, покрылось чёрными воронками, в бинокль видны были на снегу большие красные пятна. И лежащие люди. Не поймёшь, кто живой, кто мёртвый. А немцы, дождавшись, когда наши втянулись на минное поле, ударили из миномётов и винтовок. Пулемётов у них, к счастью для нас, оказалось мало. Зато миномётчики били прицельно, расстреливая тех, кто пытался двигаться. Люди зарывались в снег. Гибли без пользы. Мины вокруг, на земле. Мины с характерным мяукающим звуком сыпались сверху. Жуткая ситуация для коченевших в снегу бойцов. Как сказал фронтовой поэт:
Снег минами изрыт вокруг
И почернел от пыли минной.
Разрыв — и умирает друг,
И смерть опять проходит мимо.
Сейчас настанет мой черёд,
За мной одним идёт охота.
Будь проклят сорок первый год
И вмёрзшая в снега пехота.
Да, будь проклят этот год с его страшной фронтовой зимой! И во веки веков пусть славятся наши воины, одержавшие победу в великом сражении!
Командир полка уже не управлял боем, утратил связь с залёгшими подразделениями. Но там, в цепях, под огнём, нашлись мужественные командиры, опытные бойцы, принявшие правильное решение. А оно могло быть только одно: хочешь жить — броском вперёд, на сближение с врагом, чтобы выйти из-под обстрела, чтобы с ненавистью — штык в горло! И пошли, побежали бойцы по склонам высот вверх; первая, поредевшая, волна захлестнула немецкие траншеи, исчезла из вида, но за первой волной накатилась вторая, и приближалась уже третья волна, не понёсшая потерь от миномётов. Сигнальные ракеты взлетели над березняком, показывая, что холмы в наших руках. Характер боя изменился. Немцы били теперь по оставленным позициям, готовя контратаку. Подключилась их артиллерия. Снаряды крупных калибров рвались на опушке леса и глубже, в наших тылах. Командиру полка нечего было противопоставить фашистам, вся артиллерия Латышской дивизии находилась ещё в пути. Я посоветовал вывести в захваченные траншеи пулемётные роты, не участвовавшие в атаке (в трех пульротах полка насчитывалось восемнадцать станкачей), чтобы надёжно закрепиться на высотах. А пехоту проталкивать дальше — к железнодорожной насыпи, к путевым сооружениям. Там она меньше будет страдать от вражеского огня. Командир полка не понял меня, пришлось пояснить: контратаковать немцы, безусловно, будут, но снаряды и мины кидать на железнодорожное полотно не станут. Оно им нужно неповреждённое. У них в Наро-Фоминске эшелоны с боеприпасами, с техникой, вагоны с ранеными.
Позже я узнал, что так оно и было. В тот день узкая полоса возле железной дороги двенадцать (!) раз переходила от одних к другим. Полк потерял треть личного состава, причём большинство в первой атаке через минное поле. Получил ранение и выбыл из строя командир Латышской дивизии. Погиб комиссар дивизии. Трудным был тот бой, но люди выдержали испытание. Вскоре дивизия будет преобразована в гвардейскую.
Атака возле населённого пункта Елагино припомнится мне со всеми подробностями три года спустя, далеко от Подмосковья, в Восточной Пруссии. Выполнив там, в штабе фронта, очередное поручение Иосифа Виссарионовича, я подумал о том, что давно не был на передовой, слежу за событиями из высоких штабов и как-то утратил ощущение реальной войны. Попросил подбросить меня на передовую, никого не предупреждая, ничего не подготавливая, чтобы все как есть. В ту пору шли бои местного значения. Полк, в который мы приехали, день за днём продвигался на несколько километров. И опять был чердак — в кирпичном доме под красночерепичной крышей, но не на краю леса, а на окраине маленькою разбитого городка. И было просторное заснеженное поле, за которым виднелись какие-то постройки, наполовину рухнувшая заводская труба. Оттуда постреливали немцы.
Командир батальона, капитан лет двадцати пяти, обосновавшийся на чердаке, не очень-то обрадовался, когда привалило начальство — со мной были командир полка и ещё три офицера. Давно известно: чем больше руководителей, тем хуже. Стеснённо чувствовал себя капитан. Сухо доложил обстановку. Здесь мы — там немцы. К двадцати четырём приказано взять маслозавод. Обороняется пехотная рота с тремя орудиями. На её флангах — фольксштурм. Утром к немцам прибыло подкрепление неустановленной численности. Перед самим заводом, где труба, — минное поле. Определив во мне главную фигуру, залётного гостя (по слишком уж аккуратной, «столичной» форме, по солидному возрасту), капитан вежливо, но решительно попросил тех, кому «необязательно здесь находиться», покинуть чердак, а то одним случайным снарядом стольких накроют… Он был прав, и я потребовал от сопровождавших спуститься в надёжный подвал соседнего дома, а командира полка заниматься своими делами. Тот ушёл, оставив на первом этаже на всякий случай отделение автоматчиков. А на чердаке со мной — комбат, телефонисты, артиллерийские наблюдатели и застенчивый юноша-лейтенант, командир приданного танкового взвода.
Обо мне «хозяева» позаботились. Предложили место у слухового окна на диване, принесённом из комнат. Укрыли колени тёплым ковриком. Спрашивали, не нужно ли ещё чего-нибудь, с определённым намёком. Я ответил: стопка после боя, а сейчас только хороший бинокль. И пусть не обращают внимания, делают то, что делали бы без меня. Они так и поступили. Капитан уточнял с каким-то старшиной, сколько тот доставит завтра патронов. Артиллеристы определяли ориентиры, согласовывали их по телефону с батареями. Телефонист, приглушив голос и косясь на меня, жаловался кому-то, что опять, третий раз подряд, не получил «наркомовские» сто грамм. А день между тем заканчивался, близились сумерки. Я спросил капитана: успеет ли до полуночи взять завод?
Куда он денется, — ответил командир батальона. — Вчера ферму, сегодня это заведение, завтра железнодорожную станцию… Сработаем. — Глянул на часы. — Отдохнули мои. Скоро подойдут.
Через несколько минут действительно тремя группами, тремя ротами, подошли бойцы. В шинелях, в ватниках, кое-кто успел уже обзавестись белым маскхалатом. Две роты привычно, без команд, растворились на рубеже, среди руин, в подвалах, в домах. Третья задержалась за стеной большого кирпичного, выгоревшего изнутри дома. Бойцы перекурили, проверили обувку, оружие. Рассыпались в реденькую цепь, метров на пятнадцать один от другого, и вышли в поле. Офицеры, одинаково с рядовыми одетые и в общей линии, — не различишь, не выбьешь.
Заработали немецкие миномёты. Но такой жидкой цепи урон нанести трудно, да к тому же миномётчиков сразу, нащупали наши пушкари, ударили на подавление. Ответила вражья батарея. Бухнули танковые орудия. Густел пулемётный треск. Бойцы двигались короткими перебежками. Многие лежали не шевелясь. Было такое впечатление, что немцы выкосили роту и только сгущавшиеся сумерки укроют, спасут уцелевших. Все ярче становились вспышки выстрелов, и от этого казалось, что их — все больше. А капитан будто забыл про свою перебитую роту, уточнял с танкистом, куда выдвинуть машины, намечал маршруты артиллеристам, чтобы сопровождали пехоту колёсами и били прямой наводкой. Все он делал правильно, однако я не выдержал и посоветовал спасти остатки гибнувшей под огнём роты. «Какие остатки?! — удивился капитан. — Они огонь вызвали на себя, оборону немца раскрыли, а теперь лежат, покуривают в кулаки. Ждут, когда огневые точки подавим и весь батальон в атаку пойдёт. Сегодня не холодно, не простудятся».
Вот так-то, не сорок первый год. О простуде задумывались.
Дальше все было деловито и просто. Немецкие пулемёты были уничтожены нашими артиллеристами в самом начале атаки. Такая же участь постигла вражескую батарею и два оказавшихся у немцев танка. Батальон обошёл справа и слева минное поле перед заводом и выбил фашистов с их рубежа. Бой продолжался всего лишь полтора часа. Наши потери:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344