Ура! Еду!
О том, что представляли тогда разрушенные войной Малоярославец, Юхнов, сам музей Сталина в шести километрах от Юхнова, ограждённая проволокой от лесного массива усадьба, если так можно назвать место, где находились здания: дом для директора, гостиница в полтора этажа, хозпостройки, гараж, банька да неподалёку, в глухом бору, домик, где ночевал вождь, — обо всем этом я хорошо помню. А сейчас хочу описать встречу с интереснейшим человеком.
Я удивлялась себе сама. На меня так подействовала обстановка, природа, что, во-первых, не собираясь, не взвешивая за и против, бросила курить. Во-вторых, стала заниматься физкультурой, в-третьих, решила основательно перечитать три первые тома Горького, пять его пьес и последний роман «Клим Самгин». И делать записи для себя, для 10-го класса, который мне надлежало в предстоящем году вести. Затем — насушить и насолить много грибов, собрать брусники для приправы на зиму.
Вставала рано, уходила в лес. После завтрака садилась на веранде гостиницы в плетёное кресло, рядом такой же столик (все это чистое, новое, красивое) и работала часа 4-5. После обеда снова прогулка и опять чтение в полное удовольствие.
Елена Яковлевна целый день была занята по хозяйству и с детьми. Их у неё четверо. Изредка помогала ей, но, извинившись заранее, предупредила, что буду только отдыхать и ей — плохая помощница. Да она и сама меня не подпускала ни к чему, понимая, какую ношу на плечах несу в учебном году. Вечером изредка общалась с Наденькой (научный сотрудник при музее), хотя она самостоятельно, без директора Дмитрия Ивановича ничего не делала. Анекдот — не иначе: он без себя не разрешал провести со мной посещение Дома-музея. А я сама посетила, посмотрела, послушала старика сторожа, дежурившего по ночам. А караулить-то было нечего и не от кого. Вот только я посетила музей рано утром. И как же рассердился Дмитрий Иванович, узнав, что я, не дождавшись его, взяла себе в качестве гида старика сторожа. Оказывается, что этот домик новый, а тот, где ночь провёл Сталин, сгорел. Вот с тех пор и караулили, а что — сами не знали. Ночную вазу, что ли.
Дмитрий Иванович был увлечён своим хозяйством. С утра пораньше он в Юхнове на строительстве собственного дома (за что потом имел неприятности по службе), затем запасал сено для коровы и телки. Кроме того, у него были две свиньи, стадо кур, гусей. Телка, огромная и нахальная, оставляла большие лепёшки на клумбе. Вечерами я бесцеремонно разъясняла Дмитрию Ивановичу, что он не прав, уделяя много внимания своим нуждам, что из Москвы, из ПУРа приезжают товарищи, спрашивают директора, а его никогда нет на месте. Что скотина на участке — безобразное явление, что в музее за две недели, проведённых много, я видела лишь несколько посетителей. Были муж и жена — москвичи. Приехали на машине и даже не ночевали в гостинице, а Наденька скупо и сухо рассказала о музее только то, что разрешил Дмитрий Иванович. Не показала окрестностей, а они являли собою свежие раны войны. Земля вся была изрыта (дзоты, окопы). И вторые посетители — семья молодогвардейца Радика Юркина (жена его из Юхнова) да двое их детишек. Мы с ними поиграли в волейбол, погуляли — и они уехали домой в Юхнов. Был ещё отряд пионеров из лагеря.
На моё недоумение Дмитрий Иванович не реагировал, ссылаясь на то, что послан сюда из-за ранений на поправку, что скоро возьмётся за дело. Кончилось тем, что его освободили и перевели куда-то в военное училище, не знаю в качество кого.
Однажды сидела и работала на веранде, в гостинице. Ясное утро. Легко и весело на душе. Беззаботно. Люблю ранние рассказы Горького, его смелых, стремящихся к свободе и труду героев. Увлечённо читала. Услышала обращённые ко мне слова: «Вы что же, здесь отдыхаете? Не знаете ли случайно, где директор?»
Передо мною стоял в военной форме без погон довольно высокий пожилой мужчина. Какая-то неуловимая приятность в голосе, в манерах привлекли моё внимание. Я ответила вежливо, смягчив свой резкий, чрезмерно громкий голос. Разговор приобрёл лёгкий, непринуждённый характер. Человек не торопился. Видимо, рад был побеседовать и расслабиться.
Бывает, правда, очень редко, когда вдруг без видимых причин почувствуешь необыкновенное расположение к впервые увиденному человеку, с которым и разговаривать приятно, и просто быть, общаться хорошо. Так случается: не ждёшь, не гадаешь, а неожиданно находишь. Как-то все вписывалось тогда в единую картину спокойствия, благостности. И гостиница — чистая, свежестью насыщенная, пахнущая берёзой и сосной, не тронутая ещё рукой человека, только приготовленная для него. И плетёные кресла, и столики на веранде, опоясывающей здание, и цветы на клумбе, яркие и душистые, и банька с берёзовыми вениками, где одно наслаждение было попариться, и «шоколадный» домик (три комнаты) директора, и, наконец, каждое утро букетик свежих цветов на раскрытом окошке Наденьки (она, конечно, знала, кто их приносил, хотя и отнекивалась) — все создавало особую обстановку романтичности, праздничности, располагало к доверию, к тихой грусти и радости.
Сначала симпатия. Слово забытое почти, но справедливо отображающее чувство, которое возникло между нами (мною и человеком, обратившимся ко мне). Потом — доверие. Потом желание рассказать друг другу, приоткрыть краешек завесы из прожитой жизни.
Буду называть его Николаем Алексеевичем, раз он сам выбрал такое имя для книги. Хорошо воспитанный и образованный. Надо подчеркнуть большие познания его, огромный разносторонний кругозор, осведомлённость в области искусства, литературы. Приходилось напрягаться при разговоре, чтобы не оказаться ниже его. Однако его такт, умение вести беседу выручали: он избегал сложностей, затруднений, часто придавая беседе шутливый характер. Несколько вечеров мы провели вместе.
Проклятое моё свойство — свойство педагога-литератора: все замечать, видеть, даже ненужные мелочи. Так или близко к этому сказал Горький. Это утомляет. Мои сокурсницы ворчали, когда например, по пути в институт, да ещё на госэкзамен, я говорила, обращаясь к ним: «Смотрите, какие шикарные косы у девушки!» «Ну, о чем ты думаешь! — удивлялись они. — Ведь экзамен идёшь сдавать».
— Такая наблюдательная, а меня не заметила, как я подошёл, — пошутил Николай Алексеевич. — Ну, волшебница-наблюдательница, скажите, есть ли что во мне отличающее от других?
— Скажу. Грусть в глазах, задумчивость, озабоченность.
— Вы угадали. Думал, что застегнут на все пуговицы, на все крючки, ан нет. Какой-то крючочек выскочил из петли… Знаете, как хочется поговорить по-дружески. Или уже к старости годы клонятся, одиночество тяготит. Уходят друзья. Совсем уходят. У дочери все больше своих интересов и проблем.
— Она взрослая?
— Да. Кончила университет.
— А жена?
— Были жены. Схоронил…
Ощущая моё сочувствие, Николай Алексеевич начал говорить, часто прерывая рассказ долгим молчанием. «И поведаю печаль свою». Зачем только я эгоистично всполошила в его памяти ту страшную, даже теперь, после мучений военных лет, душу раздирающую картину насильственной смерти первой жены и неродившегося ребёнка. Сцена прощания с ней и с дитем настолько потрясла меня, что я разрыдалась.
— Не надо, не надо дальше! — Я об этом уже писала на листочках и отдала сыну, поэтому не стану повторять, так как и теперь мне страшна та безумная ночь Николая Алексеевича у разрытой могилы.
Обхватив его голову, я поцеловала его.
О той ночи он, оказывается, прежде не говорил никому. Об этом можно было рассказать только человеку постороннему, с которым, наверное, больше не встретишься. Слабину такую себе не простишь… Мы стали близки друг другу. Но надо было расставаться.
— Я снова, — сказал он на следующий день, — застегнут на все крючки. Они в своих привычных петлях. Спасибо, что способствовали в какой-то мере восстановлению душевного равновесия.
Мы вместе позавтракали — двое в пустой гостинице. Он заранее, оказывается, договорился с поваром обо всем. Ни о чем вчерашнем не было помянуто. Но глаза, полные грусти и тревоги, не отпускали меня. Они и потом мне долго-долго вспоминались и снились.
Посмотрев на часы, Николай Алексеевич сказал, что через два часа за ним придёт машина, и предложил в последний раз пройтись к домику Сталина, погулять. Решили не искать друг друга. Рассказала ему о дочке-студентке, о сыне-журналисте, который писал тогда книгу о войне в Корее. Это его особенно заинтересовало. Спросил, где будет напечатана книжка. Лишь теперь, спустя много лет, я поняла, что ему уже тогда, вскоре после смерти Сталина, хотелось поведать людям о виденном и пережитом.
И все. Больше мы не встречались, хотя мысли мои тянулись к нему и часто расстояние, разделявшее нас, было очень коротким.
Много лет подряд мссяц-полтора проводила я в Петрово-Дальнем, в пансионате на высоком берегу, где Истра впадает в Москву-реку. С этим местом у меня связаны разные воспоминания. Любила голубую беседку над обрывом. Из неё далеко просматривались расположенные на том берегу реки Москвы окрестности. Зеленели и пестрели разноцветьем заливные луга, шумели, водопадом низвергаясь, каскады на большой плотине, выстроенной при Хрущёве. Летели брызги, сверкая на солнце. Великолепное зрелище. Вдали темнеют густые леса. Там расположены за зелёными заборами правительственные дачи в Усове, Жуковке, Ильинском, там жил дорогой человек Николай Алексесвич. Слышал ли он приветы мои, долетали ли до него мои жалобы на тяготы жизни, желание увидеться?.. Постарел, конечно. Ведь многое после Сталина коснулось лично его.
Густые леса — если смотришь из беседки чуть влево. А если взглянешь прямо, то увидишь на том берегу, за лугом, село Знаменское, церковь, избу, которую год за годом снимал на лето сын с семьёй. Однажды сидела в беседке и думала о своём. Увидела какое-то движение на том берегу по направлению к кладбищу. Видимо, хоронили военного, при спуске гроба в могилу произвели салют. Вскоре стремительно подъехали несколько казённых машин, всполошились охранники особого района, но они опоздали. На земле остался лишь свежий холмик. Люди, отдав должное, расходились. Позже узнала, что на старом кладбище схоронили какого-то подполковника. Были только пожилые мужчины да одна женщина. И видели все это мои внучки, Маша и Катя. Недаром так щемило тогда моё сердце…"
Автор счастлив тем, что и сейчас, в девяностых годах, работая над этой книгой, имеет возможность посоветоваться с матерью, Ниной Николаевной, что-то выяснить, уточнить. Несколько раз задавала она мне вопрос: будет ли названа настоящая фамилия Лукашова? Когда? Этот же вопрос повторяется и на читательских конференциях, и в тысячах писем, получаемых автором. Мне даже странно, почему такой интерес. Ведь настоящая фамилия почти ничего не даст, разве что историкам знакома она да людям весьма пожилым. Тем не менее одна женщина, например, кандидат наук, обращалась ко мне раз за разом, обосновывая предполагаемые кандидатуры. Я отвечал коротко: нет. Потом сообразил: она идёт методом исключения, математического отбора. Все ближе, ближе. Как в детской игре: тепло, ещё теплее. Когда получил от неё двадцать четвёртое (!) письмо, понял — ещё немного и будет совсем горячо. Переписку пришлось прекратить.
Прошу многочисленных корреспондентов понять и извинить меня; ответить на все вопросы, просто на письма, на просьбы выслать книгу нет никакой возможности. Если бы я занимался только письмами, и то не управился бы, а ведь надо и книгу продолжать, и жить. А на встречах с читателями, когда речь заходит о Лукашове, я отвечаю так. Прообраз Николая Алексеевича, если хотите точности, это семьдесят три процента реального. Остальное — от автора. Ведь это все же не сухое жизнеописание, а роман для широкого круга читателей. С выверенными фактами.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
1
Весна 1942 года. В кабинете Сталина находились только мы с Шапошниковым, когда Иосиф Виссарионович попросил уточнить, сколько же сейчас у немцев наших военнопленных. Шапошников, предпочитавший выражению «сдались в плен» выражение «оказались в плену», повторил уже известную цифру: с начала войны, главным образом в первые месяцы, противник захватил около четырех миллионов наших бойцов и командиров, считая тех, кто был только что мобилизован, но не успел получить оружия. Часть этих людей, чьи семьи находились на оккупированной территории, была отпущена по домам. Многие скончались от ран, от голода и холода в пунктах сбора пленных за колючей проволокой под открытым небом. Слабых и больных добивали немцы. Кому-то удалось бежать.
— Нам важно знать, сколько сейчас, — повторил Сталин.
— Полных данных нет. Однако можно считать, что в стационарных немецких концлагерях находится примерно два с половиной миллиона наших военнопленных.
— Такая сила пропадает без всякой пользы для нас… Пытаются ли фашисты использовать эту силу в военных целях?
— Полицейские формирования на добровольной основе. Есть сведения, что в глубоком тылу противника появились небольшие подразделения, укомплектованные пленными. Используются для охраны второстепенных объектов.
— Надо учитывать, что таких подразделений будет появляться все больше. Батальоны, а может быть, и полки, — сказал Иосиф Виссарионович. — Думаю, не много найдётся негодяев, которые будут служить гитлеровцам с оружием в руках. Но найдутся. Думаю также, что большинство пленных либо нейтральны, либо готовы искупить свою вину перед Родиной. Мы должны дать им такую возможность. Мы просто обязаны ради них и ради государства перехватить инициативу, использовать в дальнейшем эту силу в наших общих интересах. Но нужны люди, очень умные и самоотверженные люди, которые займутся этой работой Там, в немецком тылу, оказавшись среди пленных, не чураясь носить чужую форму. Способные убедить немцев, что будут добросовестно служить им, что другого пути у них нет.
Судя по тому, что слова Сталина не вызвали у Шапошникова ни малейшего удивления, можно было понять:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344