С наступлением сумерек окна закрыли плотными шторами: светомаскировка. Однако связисты, особенно девушки, обуреваемые любопытством, чуть-чуть приоткрывали шторы, подглядывая в щёлки: что происходит на улице? И я, грешный, тоже не удержался, посмотрел разок-другой. Помолодел, что ли, среди молодых, расшалился.
Телеграфный канал был полностью готов к работе. По просьбе американцев наши радисты установили связь с Парижем, где находилась Ставка Верховного главнокомандующего силами союзников в Западной Европе американского генерала Дуайта Эйзенхауэра. Росло напряжённое ожидание. Связисты, свободные от службы, не уходили на отдых. И лишь после полуночи принесли, наконец, срочное сообщение.
Возле аппарата — симпатичная телеграфистка Мария Летишенко с двумя лычками на погонах (я записал для памяти её фамилию). Привычно, не глядя на клавиши, отстучала кодовую фразу, без которой не начиналась никакая связь. Своеобразная проверка. И вдруг, в нарушение всех правил, приказов, инструкций, прозвучал ответ, поразивший всех присутствовавших. Без шифра, открытым текстом: «Я — Москва, я — Москва, я — Москва». Телеграфистка от неожиданности даже откачнулась от аппарата. Впервые за всю войну услышала такое!
Когда прошёл шок, вызванный случившимся, словно прорвался давно сдерживавшийся поток чувств. Молодые смеялись и обнимались. Кто-то пустился в пляс, кто-то, из старших, заплакал. Подполковник Чериицкий, комкая в левой руке носовой платок, ладонью правой плавно поводил над головой телеграфистки, чуть касаясь её волос: успокойся, работай.
«Верховному главнокомандующему, — отстукивал аппарат. — О полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии»… Подполковник Черницкий шагнул к окну и резким движением сорвал штору. Необычная открылась картина: в корпусах военного училища двумя рядами сияли все окна. Там тоже сняли светомаскировку. И именно этот момент: чёткий стук клавишей аппарата, счастливый смех, перемежавшийся всхлипываньем, шорох падающих тяжёлых штор — именно этот момент врезался в память.
— Ми-и-и тоже запомнили эту минуту, прочувствованно произнёс Иосиф Виссарионович. — Ту минуту, когда я приказал телеграфисту ответить Берлину открытым текстом.
— Значит, опять мы с вами переживали совместно, хотя один в Москве, а другой в Германии.
— Да, вы на одном конце провода, а я на другом. Но это не имеет никакого значения. А значение имеет только то, что и в горе, и в радости мы всегда вместе.
Такова присказка. А главное — впереди. Иосиф Виссарионович перевёл разговор в новое русло. Да, все мы пережили восторг победы, определённую эйфорию, особенно войска, услышавшие, наконец, тишину, получившие возможность отдохнуть. Но вот наши воины, отвыкшие от строгих требований Устава внутренней службы, ушли в казармы и лагеря. Люди выспались, побанились, постирали портянки, надраили сапоги, а дальше что? Нудные будни, твёрдый распорядок дня, дисциплина. Строевые занятия на плацу, наряды на кухню, уоорка помещений, стрижка с учётом года призыва: кто помоложе, тех наголо. В бою все равны перед смертью, а в казарме солдат под сержантом, сержант под офицером. Как не затосковать по вольготной фронтовой жизни, по остроте ощущений, по той романтике, которая, несмотря ни на что, всегда есть на войне.
Я согласился с тем, что высказал Иосиф Виссарионович. Сам видел, насколько труден был перелом, особенно для тех; кто не имел раньше гражданской специальности, собственной семьи, кто шагнул из юности сразу в войну, свыкся с ней, досконально овладев всеми её премудростями, стал военным профессионалом, не зная и не умея ничего другого. И таких миллионы. Забылись тяготы, ужасы нашего отхода до самой Волги, а солдаты 1925 — 1926 годов рождения и вообще не испили той горькой чаши, привыкли только наступать и побеждать, ощущая свою силу. Да, гибли. Да, страдали от ран, недосыпали и недоедали. Но вчерашние беды-напасти заслонялись нынешними успехами, каждодневным разнообразием, новизной. Тем более, когда вступили на территорию других стран, вошли в Германию. Прав Тёркин:
И война — не та работа,
Ясно даже простаку,
Если по три самолёта
В помощь придано штыку.
Наш солдат почувствовал себя своевольным хозяином-господином освобождённых земель. Вот город, из которого выбили немцев. Сегодня один, завтра другой. Брошенные магазины, дома, склады. Делай что хочешь, бери что желаешь. Почитай, все обзавелись наручными часами, прочей ценной мелочью: в вещевом мешке много не унесёшь, да и не к чему — впереди новый бой. Сегодня мёрзнешь в мокром окопе, а завтра спишь на роскошной перине возле горящего камина, сегодня в обед запиваешь речной водой чёрствый сухарь, а завтра за просторным столом под белой скатертью ешь наваристый борщ, уплетаешь жареную свинину и всякие деликатесы, присущие данной местности. Ну и заграничные расчётливые женщины встречались, конечно, готовые к мимолётным сближениям от страха перед завоевателями или для прямой своей выгоды.
Жилось в общем хорошо: разгульно, остро, раскованно — дышалось в полную грудь. И горделивость: дома, где-нибудь под Рязанью, ты паренёк, каких много, а здесь — герой-освободитель, перед которым шляпы снимают. И вдруг — казарма! Будто тюрьма, будто клетка для птицы! Недели не прошло, а уже затосковали ребята. Эх, топать бы дальше, до самого конца этой Европы, поглазеть на неё, пощупать, тем более что впереди лето, до холодной зимы, остужающей боевой пыл, далеко-далече. Только гуляй!
Такое настроение владело и солдатами, и многими фронтовыми офицерами. Разговаривал я с капитаном Владленом Ан…ным, командиром дивизиона тяжёлых миномётов (фамилию не называю, чтобы его не обвинили в агрессивности). Он прямо сказал: и сам, и его люди готовы идти вперёд до упора.
До Атлантики. Был бы приказ. Англичане и американцы не преграда. По сравнению с немцами они не вояки, тряхни разок — они и посыплются.
Иосиф Виссарионович слушал очень внимательно. А едва я закончил рассуждения, удивил меня тем, что прочитал вдруг несколько четверостиший из стихотворения Константина Симонова, написанного в сорок третьем году. Начало, немного из середины и конец. Я же, для лучшего понимания, приведу это малоизвестное стихотворение полностью.
Кружится испанская пластинка.
Изогнувшись в тонкую дугу,
Женщина под чёрною косынкой
Пляшет на вертящемся кругу.
Одержима яростною верой
В то, что он когда-нибудь придёт,
Вечные слова «Yo te quiero»
Пляшущая женщина поёт.
В дымной промерзающей землянке,
Под накатом брёвен и земли,
Человек в тулупе и ушанке
Говорит, чтоб снова завели.
У огня, где жарятся консервы,
Греет раны он свои сейчас,
Под Мадридом продырявлен в первый,
А под Сталинградом — в пятый раз.
Он глаза устало закрывает,
Он да песня — больше никого…
Он тоскует? Может быть. Кто знает?
Кто спросить посмеет у него?
Проволоку молча прогрызая,
По снегу ползут его полки.
Южная пластинка, замерзая,
Делает последние круги,
Светит догорающая лампа,
Выстрелы да снега синева…
На одной из улочек Дель-Кампо,
Если ты сейчас ещё жива,
Если бы неведомою силой
Вдруг тебя в землянку залучить,
Где он, тот голубоглазый, милый,
Тот, кого любила ты, спросить.
Ты, подняв опущенные веки,
Не узнала б прежнего, того,
В грузном поседевшем человеке,
В новом, грозном имени его.
Что ж, пора. Поправив автоматы,
Встанут все. Но, подойдя к дверям,
Вдруг он вспомнит и кивнёт солдату:
— Ну-ка, заведи вдогонку нам.
Тонкий луч за ним блеснёт из двери,
И метель их сразу обовьёт.
Но, как прежде, радуясь и веря,
Женщина послед им запоёт.
Потеряв в снегах его из вида,
Пусть она поёт ещё и ждёт —
Генерал упрям, он до Мадрида
Все равно когда-нибудь дойдёт!
— Девять десятых, — сказал я. — Мы прошли девять десятых пути, остался один бросок от Эльбы, от Праги до столицы Испании. Один большой бросок, и наши воины вернутся туда, где в тридцать шестом начинали битву с фашизмом Франко, Гитлера, Муссолини. Чтобы замкнуть кольцо. Там могилы боевых друзей, там их молодость и любовь. Насчёт девяти десятых — это не мои слова. Помните Семена Кривошеина из Первой Конной?
— Мы достаточно знаем генерал-лейтенанта Кривошеина, командира гвардейского танкового корпуса. Он неплохо воюет.
— В сентябре тридцать девятого танковая бригада Кривошеина первой вошла в Брест, там мы встретились. А недавно увиделись снова — в Берлине. Не о нем ли стихи? В Испании его звали «коронель Мелле», он со своими танкистами насмерть стоял в Каса-дель-Кампо, защищая революционный Мадрид. А потом прошёл всю Отечественную. Назад до Волги и вперёд до Шпрее.
— У нас много таких героев, — кивнул Сталин.
— Насчёт последнего броска — это его слова. Гвардейцы готовы.
— У нас много людей, которые мыслят подобным образом. Много упрямых генералов, думающих о Мадриде. И адмиралов тоже. Товарищ Кузнецов начал называться адмиралом там, в Испании, хотя у нас был ещё капитаном первого ранга. Он тоже упрям. И тоже считает, что последний корень фашизма в Европе, диктатор Франко, должен быть вырван.
— Он прав.
— Возможно, возможно. — Иосиф Виссарионович надолго умолк, размеренно шагая по аллее. Тяжело вздохнув, заговорил вновь: — Когда вы, Николай Алексеевич, были в Берлине, когда там ещё шли бои, мы в Ставке обсуждали проблему дальнейшего продвижения на запад. Докладывал товарищ Антонов, с учётом мнения командующих фронтами и флотами. «Вперёд до Ла-Манша!» — как выразился один наш маршал. Некоторые товарищи поддержали его.
— И что же?
— Мы не хотим продолжения войны, но сейчас появилась единственная, может быть, за всю историю реальная возможность высвободить из оков империализма все народы Европы, помочь им встать на рельсы социалистического развития. Больше того, если до сорок первого года мы были единственным в мире социалистическим государством…
— С дружественной Монголией.
— Да, конечно, — усмехнулся Сталин. — Если мы были единственным государством, то теперь можем создать вместе с Китаем великую социалистическую Евразию. Сложилось самое благоприятное сочетание всех военных и политических факторов. Наши войска сейчас самые сильные, самые опытные в мире. Уверены в себе. Хорошо вооружены. Занимают выгодные стратегические позиции в центре Европы. У нас в резерве полтора миллиона обученного контингента двадцать седьмого года рождения и возвратных раненых. С нами две польские армии, сильная югославская армия, чехословаки, румыны, болгары, даже финны. И немцы. На нынешний день мы имеем до полумиллиона пленных, склонных воевать против англосаксов. Только вооружи и двинь вперёд к берегам ненавистной им Великобритании. Немцы дисциплинированны, умелы, будут сражаться добросовестно, чтобы потом спокойно вернуться домой… Короче говоря, наши резервы велики, а у союзников их практически нет. Американцы, англичане, австралийцы и иже с ними завязли на Тихом океане, без нашей помощи им не справиться с Японией года полтора-два. Тем более, если мы дадим возможность японцам снять с наших границ миллионную Квантунскую армию. Англосаксам не позавидуешь.
— Рухнет лев, и лапы врозь… У меня никаких возражений по существу.
— Фактор политический, — продолжал Сталин. — В Соединённых Штатах и в Англии разброд, обе страны обезглавлены. Рузвельт скончался, Черчилля в июле ожидают выборы, не сулящие ему успеха: у лейбористов большие шансы сбросить его. Премьер на шатких ходулях. И, напротив, наш авторитет в мире, особенно в Европе, огромен. Кто-то уважает, кто-то боится нас, одолевших Гитлера. Отсюда повсеместный рост влияния коммунистических и рабочих партий, готовых и способных взять власть в свои руки в Греции, в Италии, во Франции. Надо лишь посодействовать им, и вся Европа будет с нами.
— И что же? — повторил я вопрос.
— А то, что с военной точки зрения у нас нет сомнений в быстром и безусловном успехе. Но насколько долговечным и выгодным будет успех политический, чем он со временем обернётся для нас? Не промахнуться бы.
— На мой взгляд, лучше пожалеть о сделанном, чем о несделанном. Нынешние возможности уникальны.
— Мы не хотим больших осложнений. Надо взвесить все по всем направлениям. Поговорите, Николай Алексеевич, с генерал-лейтенантом Игнатьевым, не раскрывая всех карт. Он долго жил во Франции, даже мать его, насколько помню, осталась там. Какова была бы реакция французов, других народов?
— Встречусь сегодня же.
Свернули на аллею, ведущую к дому. Вечерняя заря догорела, со стороны Москвы-реки потянуло прохладой. Сталин зябко повёл плечами. И опять сменил тему:
— Знаю, что вы ездили в Цоссен.
— Провёл там двое суток.
— Общее впечатление?
— Огромность, монументальность, целесообразие.
— А подробнее?
— Командный пункт германского Генерального штаба в районе Цоссена создан в тридцать шестом — тридцать восьмом годах. Это целый город площадью двести гектаров с комплексом надземных и подземных сооружений. Всего сто шестьдесят отдельных строений, более трех тысяч комнат и кабинетов на разных уровнях. Подъезжаешь — обычный для окрестностей Берлина дачный населённый пункт. Ухоженный лес, красивые поляны, сады. Аккуратные двухэтажные дома с высокими крышами. Для офицеров Генштаба и охраны. Под каждым домом ещё два-три этажа: помещения для работы и отдыха. Стены в полтора метра бетона и почти такие же межэтажные перекрытия. Все входные двери бронированные, герметичные. На всякий случай таких городков там два: «Майбах-1» и «Майбах-2». Они почти идентичны. Первый немного побольше и имеет мощный узел связи — на всю Европу и на Северную Африку. О первом я и рассказываю. Он опоясан кольцевой бетонной дорогой. Тоже дело обычное. Однако под этой дорогой на глубине примерно семь метров тянется подземный ход, такая же дорога, ответвления которой подходят ко всем зданиям «Майбаха-1». От этого хода проложен осевой тоннель, который плавно спускается на третий, четвёртый подземные этажи с рабочими помещениями. На шестом этаже — столовые, амбулатория, библиотека, кинозал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344