Так обделывает всякие делишки, что его друзья за полцены скупают французскую землю. И мой отец ему помогает,— Мариус театрально развел руками.— А как же? Он и сам не прочь купить по дешевке.
— Ты с ума сошел! Твой отец сделками не занимается*
— При чем тут сделки! Вас же он купил!
Они зло и напряженно смотрели друг другу в глаза. Какую-то долю секунды Мариусу казалось, что мачеха сейчас ударит его, он отшатнулся и схватил Кэтлин за поднятую руку. Кэтлин потеряла равновесие, и Мариус почувствовал, как ее мягкое тело прижалось к нему, а глаза оказались у самых его глаз, и на мгновение он забыл об отце. Он стоял, сжимая ее запястье. Потом опустил взгляд, оттолкнул Кэтлин прочь и, ощущая, как краска стыда заливает лицо, кинулся к двери.
На галерее зазвучали шаги.
— Кто это?— резко спросил Мариус, уже схватившись за дверную ручку.
Кэтлин спокойно посмотрела на него. Ее безмятежность после всего, что он ей наговорил, была невыносима. Даже голос Кэтлин звучал совершенно ровно:
— Наверно, капитан Ярдли. Мы ждем его к обеду.
— Где он живет, этот капитан, у себя или у нас?
— Ему нравится твой отец,— Кэтлин двинулась к двери.— Отец сегодня возвращается из Оттавы. После обеда они с капитаном будут играть в шахматы. Они часто играют.
Мариус открыл дверь и ринулся к лестнице. По дороге он налетел на Жюльенну — она шла из кухни, чтобы открыть входную дверь. Жюльенна уставилась на него, удивленная тем, что он дома. Мариус схватил ее за руку:
— Никому не говори, что я был здесь. Слышишь? Я уезжаю.
Жюльенна смотрела ему вслед, пока он взбегал по лестнице. Потом покачала головой и поджала губы. Мариус и хозяин вечно ссорятся. Ну, это не ее дело. Она пошла к дверям, за которыми на фоне снега чернел силуэт подтянутой фигуры капитана.
Наверху, у себя в комнате, Мариус остановился в темноте. Он весь дрожал. Влекущий образ Кэтлин все еще стоял у него перед глазами, и его мутило от стыда. Он чиркнул спичку и прошел через комнату, прикрывая пламя ладонями. В дальнем углу он зажег свечу. Потом чиркнул другую спичку, зажег пять свечей, и желтое пламя озарило самодельный алтарь, который он соорудил три года назад, когда учился в семинарии, собираясь стать священником. Над алтарем висело маленькое распятие.
Мариус постоял, глядя на него, потом медленно отвернулся, глаза его были полны слез. Он перевел взгляд на портрет, висевший сбоку на стене. С портрета смотрело узкое женское лицо, черные волосы гладко зачесаны со лба и разделены аккуратным прямым пробором, глаза опущены, словно снимавшаяся стеснялась фотоаппарата. Эта женщина с девичьим, почти монашеским лицом была его матерью.
Жалость к самому себе, сознание одиночества охватили Мариуса, он залился слезами, упал на колени перед алтарем и стиснул руки. Перед глазами плыли огоньки свечей. Голова наливалась болью от мысли о том, как он несчастен. Ненависть к отцу сменилась жаждой услышать от него хоть одно доброе слово, но утолить эту жажду было невозможно. Ведь из-за гордыни и упрямства Мариус всячески избегал делать то, что могло порадовать отца. Мерзкие мысли, которые пробуждались у него при виде мачехи, жгли его адским огнем, по крайней мере он считал, что в аду огонь жжет именно так, только адские пытки терзают еще и тело.
Мариус долго стоял, склонившись, и шептал молитвы, пока постепенно не пришел в себя. Все еще на коленях, уже окончив молиться, он пытался успокоиться и подумать. Вот и до него добралась война. Мысли об армии будили в нем страх и злобу на англичан, которые втягивают его в горнило войны. Но страх и злоба скоро погасили мучивший его стыд.
В сгущающихся сумерках душной комнаты плечи Мариуса, освещенные пламенем свечей, казались темным силуэтом. Он поднялся и посмотрел на часы. Поезд из города пришел в Сент-Жюстин час тому назад, и отец будет дома с минуты на минуту. А ему придется возвращаться в город ни с чем, хоть он и проделал весь этот путь, только чтобы раздобыть денег. И надо спешить, иначе не успеешь на обратный поезд.
Спускаясь на цыпочках по лестнице, одеваясь в холле и укутывая шею шарфом, Мариус прислушивался к голосам, раздававшимся из-за полуоткрытой двери в библиотеку. Было слышно, как звякнула бутылка о край бокала и прозвучал тихий смех Кэтлин, потом голос Ярдли громко проговорил:
— Дома у нас больше всего любили демарару, и когда я был куда моложе, чем теперь, я ужасно переживал, что не могу пить ее, как все, неразбавленную. Только чтобы наливаться чистой демарарой, надр иметь воловий желудок.
Мариус не слышал, что ответила Кэтлин, но голос Ярдли прозвучал ясно:
— Барбадос — это ром для джентльменов. Потом они помолчали, и Ярдли спросил:
— Мистер Таллар опять задерживается? Наверно, Кэтлин подошла ближе к двери, так как
Мариусу стало слышно, что она говорит.
— Я о нем никогда не беспокоюсь. Скоро вернется.
Мариус, покачиваясь на носках, стоял в темном холле и внимательно вслушивался. Он рисковал опоздать на поезд, но никак не мог уйти. Его завораживали уютные голоса и свет, лившийся из комнаты.
— А вот Атанас теперь часто беспокоится,— продолжала Кэтлин,— слишком часто. Знаете, он стал совсем другой. Совсем не такой, как в ту пору, когда мы встретились. Тогда он был веселый.
— Это, Кэтлин, война виновата, из-за нее у всех беспокойств хватает.
Так, значит, он зовет ее по имени, подумал Мариус. А почему бы и нет? Кэтлин из тех, кого мужчины сразу начинают звать по имени.
— Ну что, вы все по городу скучаете?— спросил Ярдли.
— Скучаю, только что проку?
— Сен-Марк совсем неплохое место, бывают куда хуже.
— Где?
Мариус переступал с ноги на ногу. Снова раздался голос Кэтлин:
— Одного не могу понять, вы-то могли ехать, куда хотите, отчего вы сюда забрались?
—- И не жалею,— ответил Ярдли,— хотя правду сказать, никогда не думал, что на седьмом десятке буду так гнуть спину. Хорошо еще, здоровье у меня крепкое.
Голос Кэтлин прозвучал в ответ лениво и добродушно:
—- Что ж, мне-то повезло, что вы здесь! Атанас ведь теперь обо мне совсем не думает. Наверно, все люди так. Просто кому как повезет, кого куда прибьет волной,— она тихонько засмеялась,— но и у меня были счастливые денечки.
Мариус сделал шаг к выходу и уже взялся за ручку двери, как голос Ярдли вдруг опять пригвоздил его к месту:
— А что слышно о фабрике, которую Макквин хочет здесь построить? У вашего мужа есть к этому интерес?
— Да, он об этом все время толкует.
Молчание, которое наступило после этих слов, вывело Мариуса из себя. Как это похоже на Кэтлин — не заинтересоваться самым важным из всего, что сказал Ярдли! Что еще за фабрика? Где?
— Здесь у нас любят разводить разговоры, только дальше болтовни дело вряд ли пойдет,— проговорила Кэтлин.
— Ну, про мистера Таллара этого не скажешь. Вон как он сразу за дело берется, чуть только речь заходит о мобилизации. На это надо большую смелость!
Мариус представил себе, как Кэтлин пожимает плечами. Гибкое медленное движение, будто она хочет высвободиться из-под тяжкой ноши.
— Может, он и разбирается в войне. А я нет,— сказала она,— одно мне ясно — из-за этой войны я его совсем не вижу и маюсь тут, не зная, куда себя девать. Сегодня здесь был Мариус. Он меня не терпит, мне и всегда-то было трудно с ним, а теперь ему надо идти в армию, и он винит в этом отца, ну и выходит, что я во всем виновата, так он рассуждает.
Мариусу внезапно почудилось, что большие часы в холле вдруг застучали очень громко. >!х почти не было видно в темноте, блестел лишь уголок циферблата, на который падал луч света.
— Я поверю в фабрику, только когда увижу ее,— сказала Кэтлин.—Но мне бы хотелось, чтобы ее построили. Хоть какие-то новые люди появятся. Одному приходу не справиться.
— Знаете, Кэтлин,— голос Ярдли звучал сдержанно,— правду сказать, мне жалко, что в здешних местах начнут строить. И все же я сходил, посмотрел на этот водопад хорошенько. Его надо использовать. Хочешь не хочешь, а фабрику здесь наверняка построят.
Мариус весь напрягся. Он замер и слушал. В душе его нарастала новая волна ярости. Превратить такой чудесный старинный приход, как Сен-Марк, в промышленный город! Он уже представлял себе, как это будет. Черный дым из труб застилает поля, деревня застроена наспех сколоченными жалкими лачугами, ее наводнят жалкие людишки, привезенные сюда работать. А в стороне выстроились в ряд свежевыкрашенные коттеджи, в которых, словно избранники божьи, живут англичане-управляющие. Да это же новое нашествие! Сначала англичане захватили управление страной, теперь начнут использовать нас как дешевую рабочую силу на своих заводах!
Вдруг ноздри Мариуса дрогнули, он машинально втянул в себя аромат жареной свинины — это Жюль-енна в кухне вынула жаркое из духовки. Только тут он почувствовал, что страшно голоден. И не может остаться поесть в собственном доме! Он бесшумно открыл парадную дверь, закрыл ее за собой и вышел в вечерний сад. Солнце село, тучи уплыли, и небо очистилось. На западе оно оставалось чуть желтоватым, а над замерзшей рекой гасли последние отблески света. Звезды казались близкими, яркими, и в воздухе пахло весной. Ее можно ждать со дня на день.
Мариус забыл, что ему нужно успеть на монреальский поезд. Насупив темные брови, он зашагал по дороге. Надо поговорить с отцом Бобьеном. Священник сумеет воспротивиться строительству этой фабрики. Он найдет что сказать, не допустит, чтобы такое случилось.
А в библиотеке Кэтлин, подняв бокал, рассматривала на свет густую золотистую влагу.
— Я уверена, Мариус ведет себя так со мной не только потому, что я мачеха,— проговорила она.— У него какая-то старая обида на отца. Хотела бы я знать какая. Больно смотреть, как он мучается.
6
Мариус Таллар был в упоении. Он словно заново родился. Чуть покачиваясь на широко расставленных ногах, скрестив на груди руки, он стоял в большом зале перед огромным скопищем людей. Время от времени он вскидывал правую руку вверх и чертил что-то длинными пальцами в воздухе. На бледном лице изредка сверкали в желчной усмешке белые зубы. Он черпал силу от толпы и сам заражал ее силой.
Мариус не отдавал себе отчета, как это у него получается, не сознавал даже, что говорит. За десять лет в его душе накопилось столько обид и разочарований, что теперь ему казалось, он мог бы выплескивать их без конца. Толпа слушателей тянулась к нему и в награду за слова дарила ему неизъяснимое наслаждание. Они любили друг друга — Мариус и это множество незнакомых людей.
Иногда толпа как бы расчленялась перед ним на группы, и он обращался к каждой по очереди. В пятом ряду сидела Эмили, и ее широкое наивное лицо то и дело всплывало у него перед глазами, выделяясь из толпы. Эмили смотрела на Мариуса, как юные девушки на первом причастии смотрят на священника. Мариус снова и снова обращался к ней, избегая глядеть на сидящих позади нее студентов. В конце зала стояли четверо полицейских, сложив руки на белых патронташах, 'которые крест-накрест перепоясывали им грудь. Громадного роста, в широких черных плащах, в больших меховых шапках, они чем-то напоминали наполеоновских гвардейцев.
Мариус отвел взгляд от Эмили и поверх голов сидящих обратил свои слова к полицейским. Он сродни им, они — ему. Они узнали друг друга, и это страшно важно.
За спиной Мариуса сидел грузный председатель собрания и насмешливо, с интересом смотрел на обращенный к нему профиль юноши. У председателя, носившего фамилию Маршан, было изрядное брюшко, блестящая лысина и серая, как свинец, кожа, а губы и глаза узкие, как у всех политиков-профессионалов. Это он обратился в дискуссионный клуб университета с просьбой прислать выступающего на митинг против всеобщей воинской повинности. Маршан действовал по наитию, сначала предполагалось залучить сюда Анри Бурасса 1 — известного вожака националистов, но Бу-расса был занят. Случайное решение пригласить кого-нибудь из студентов обернулось неожиданной удачей. Маршан улыбнулся. Каков студент! Кто мог подумать, что он окажется сыном Атанаса Таллара!
А Мариус продолжал с жаром:
— Здесь, в Квебеке,— звучал его голос,— на берегах нашей великой реки, мы, франко-канадцы, у себя дома. Мы об этом уже говорили. Мы будете об этом говорить. Мы будем повторять это, повторять без устали, и тогда, может быть, англичане поймут нас! Здесь наш дом, наша вера. Нам много не надо. Мы просим одного — оставьте нас в покое. Когда мы говорим: «Долой мобилизацию!», мы не хотим сказать, что боимся воевать. Мы хотим сказать: «Долой тиранию и вмешательство иностранцев!» Мы хотим...
Маршан наизусть знал, что скажет Мариус дальше. Он и сам уже выступил на этом митинге. Для него здешнее собрание было всего лишь маленьким сборищем в грязном зале на окраине Монреаля. Сотни подобных митингов прокатились по провинции в тысяча девятьсот семнадцатом и в тысяча девятьсот восемнадцатом годах, все они созывались в знак протеста против закона о всеобщей мобилизации, который английские провинции навязывали Квебеку. Если бы сегодня смог выступить Бурасса, митинг стал бы событием, ведь Бурасса — великолепный оратор и служит символом движения. А без него сборище ничем не отличалось от обычной сходки, и речи, которые здесь произносились, призваны были служить обезболивающим, то есть заглушать горечь, снедающую франкоканадцев оттого, что они — национальное меньшинство в собственной стране, оттого, что они словно стянуты смирительной рубашкой, так как с востока и с запада на них оказывают нажим восемь англоязычных провинций, а с юга — Соединенные Штаты, и оттого еще,
1 Бурасса Анри (1868—1952) — политик, журналист, выразитель интересов франко-канадцев, ярый противник призыва франко-канадцев в армию Великобритании.
что теперь, когда весь мир сошел с ума, они, франкоканадцы, почти беззащитны перед лицом чуждых им людей, которые, именуя себя их соотечественниками, не понимают и не желают понять особое достоинство французской нации.
Все это Маршан прекрасно сознавал и не сомневался, что толку от этого митинга будет мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65