Английскую газету он отпихнул в сторону, а француз-
3* ) скую «Ля пресс» начал читать, водя пальцем по заголовкам и громко произнося каждое слово.
— Плохо дело, а?— сказал он.— Понимаешь? Эти англичане загнали всех в армию, а сами знай проигрывают войну.
Френетт отдал газеты Полю, тот свернул их и снова сунул под мышку. Дверь открылась, и в лавку вошли еще двое: фермер, живший на краю прихода, и работник с фермы, расположенной неподалеку от Ярдли. Оба худые, с землистыми лицами, унылыми усами и прищуренными, как от солнца, глазами. Кивнув всем, они тяжело навалились на стойку, стараясь расположиться поудобнее.
— Ну и погодка, черт бы ее побрал,— заметил один из них.
Друэн взял с полки две пачки жевательного табака и бросил на прилавок. Оба полезли в карманы и вынули по монете в десять центов, отдали деньги Друэну, подняли пачки, откусили по дольке и спрятали оставшееся в карманы. Все это они проделали бездумно и почти одновременно.
— Три фунта сахара,— сказал фермер.
Друэн поставил на весы чашку и начал насыпать в нее сахар из большого белого мешка, стоявшего за стойкой, а фермер, не отрывая глаз от весов, внимательно следил, как бы Друэн, взвешивая, не подложил палец. Сахар был пересыпан в бумажный пакет и вручен фермеру. Тот заплатил деньги* и оставил пакет на стойке.
— Слыхали, что было в Сент-Жюстине?— спросил работник.
Друэн медленно покачал головой, а Френетт выжидательно вздернул подбородок. Бизоннетт не проявил никакого интереса.
— Вчера вечером туда приехало несколько солдат. Шатались по городу, вызывали всех на разговор. Потом начали угощать выпивкой. А потом, уже к полуночи шло, нагрянули в дом Этьена Лафлама и забрали Наполеона, это у Этьена старший. Прямо из постели.
— Вот скоты!— воскликнул Френетт.
— Ага,— продолжал работник,— старуха, жена Этьена, бросилась на тех солдат, как дикая кошка, а они, мерзавцы, начали толковать о повестке. И увели Наполеона прямо в подштанниках.
— Негодяи! — заорал Френетт, размахивая руками.
— Старуха все в себя не придет. Как же! Ее сыночка увели в одних подштанниках. Другая пара у нее в стирке, так что он ушел в старых. Вот она и бесится!
Френетт стукнул кулаком по стойке и разразился проклятиями. В прежние дни, когда он нанимался лесорубом, его по субботам остерегались. И до сих пор, выпив шЫзкеу Ыапс, он не прочь был подраться, если объявлялся желающий.
— Пусть только эти англичане сюда сунутся! — твердил он.— Посмотрим, что с ними будет, если захотят забрать меня.
— Да,— сказал фермер,— теперь уж Этьен ничего не сделает. Наполеона, поди, уж в форму вырядили.
— Все вы мерзавцы,— сказал Френетт,— сидите здесь и повторяете: «Ничего не поделаешь! Ничего не поделаешь!» Что-нибудь мы все-таки придумаем.
Друэн подался вперед, нагнувшись над стойкой:
— А не поможет ли господин Таллар? — Он огляделся, ища глазами Поля и, увидев его, смолк.
Когда появились два незнакомых ему человека, мальчик тихонько отошел от стойки. Посреди лавки стояло чучело жеребца-першерона 1 в натуральную величину и в полной упряжи. Друэн купил его по дешевке на распродаже после пожара в Сент-Жюстине. Он очень гордился чучелом и считал, что его лошадь красивее, чем статуи в церкви. Поль ощупывал сбрую, но ушки у него были на макушке. Не в первый раз в лавке заводили разговор про его отца, но, увидев Поля, замолкали. Френетт сказал:
— Слушай, Поль, а что с твоим братом? Я слыхал, Мариус тоже скоро пойдет в армию?
Друэн кашлянул, но Френетт не обратил на это внимания. Поль смущенно вышел из-за чучела.
— Мариус в колледже,— ответил он.
— Ясно, ясно,— согласился Френетт,— но все же?
— Эх,— заметил Друэн,— думаете, господин Таллар допустит, чтоб его сына забрали в армию?—он развел руки, как бы отмеряя материю.— Господина Таллара вот на столько можно сдвинуть,— он показал руками на сколько,— а дальше не суйтесь!
1 Першероны — порода тяжеловозов, выведенная во Франции в начале XIX в.
Вдруг проснулся Овид Бизоннетт, дремавший на столе.
— Что вы там говорите?— проверещал он высоким надтреснутым голосом.—-Что с господином Талларом?
Поль смотрел на него, как зачарованный. Все знали, что Овид — сумасшедший. Много лет назад он был охотником далеко на севере и, говорили, повредился от одиночества. Теперь он все дни торчал в лавке, а по понедельникам должен был утром сметать обгорелые спички со степеней церкви. Иногда, не обращая ни на кого внимания, он начинал читать молитвы, перебирая четки, но чаще всего спал на столе с рабочей одеждой, и глаза при этом всегда были широко раскрыты. Сейчас он тыкал костлявой рукой в группу мужчин у стойки:
— Про господина Таллара не скажу, но жене его ада не миновать, уж это точно!
— Заткнись!— прикрикнул Друэн. Он улыбнулся Полю и покрутил пальцем у виска.— Не слушай его, Поль, он сам не знает, что несет.
Но Поль все слышал и огорчился. Священник подробно рассказывал ему про ад и про то, что пламя там настоящее, но только человек сгорит в нем и тут же снова делается целый, потому грешники и горят вечно. Полю хотелось, чтобы скорей пришел капитан Ярдли. Он снова укрылся за першероном в надежде, что про него забудут. В этой части лавки были выставлены инструменты, и он начал их рассматривать: топоры, серпы, лопаты, грабли, резаки, мотыги, даже мастерки. Он взял в руки тесло. Капитан Ярдли ловко им управляется. Поль видел однажды, как он, мастеря кораблик, обрабатывал теслом киль.
— Пора бы войне кончиться,— сказал кто-то.
— Да уж!
— Взять хотя бы госпожу Питр с дальнего участка...
— А что с ней?
— А то, что перед войной у нее было семеро детей, и все живы, а как война началась, она родила трех, и все померли. Нет, пора войне кончаться.
— У англичан если в чем беда, так никакого удержу не знают,— сказал Друэн.— Вот возьмите меня. Я не против войны, но чтобы не чересчур.
Поль подошел к окну и снова выглянул на улицу. На этот раз он увидел, что по дороге, подпрыгивая на своем протезе, идет капитан Ярдли. Поль пошел к дверям и стал ждать. Войдя в лавку вместе с мальчиком, капитан дружески поздоровался с собравшимися и поинтересовался, есть ли почта. Друэн вручил ему письмо и газету и вежливо спросил:
— Новости сегодня вроде неважные, верно, капитан?
Ярдли пробежал глазами заголовки в «Газетт», и губы его сжались.
— Похоже, мы проигрываем войну, а, капитан?— спросил Френетт.
Ярдли потряс головой.
— Ну нет, тут ты ошибаешься.
— Не я один, многие так считают.
Ярдли посмотрел на кузнеца и усмехнулся. Он быстро заговорил на своем ужасающем французском:
— Послушай, Алсид. Вы ведь заводите такие разговоры, только чтобы меня позлить. Вы же сами прекрасно знаете, что мы войну не проигрываем, да небось и не хотите ее проиграть.
Френетт ухмыльнулся. От другого англичанина он бы таких слов не стерпел. Но с капитаном он уже был хорошо знаком, и капитан ему нравился, так что это меняло дело. А Ярдли считал само собой разумеющимся, что все к нему расположены.
— Я разве говорю, капитан, что хочу, чтоб войну проиграли? Нет! Но вот растолкуйте мне, какая разница? Что будет, если мы проиграем?
— Я тебе скажу,— отозвался фермер. Он не знал капитана Ярдли и считал его чужаком.— Я объясню, а ты слушай.
— Ладно,— сказал Ярдли,— давай объясняй.
— Вот сейчас, как зима приходит,— фермер говорил медленно, подыскивая слова,— я с моим старшим парнем ухожу на север заготавливать лес для английской лесопильной компании. Парень мой на одном конце пилы, я на другом, так, значит, и пилим для англичан.
— Не для англичан, а чтобы загребать полтора доллара в день,— вмешался Друэн.
Фермер, не обращая внимания на то, что его перебили, продолжал говорить резким голосом, жуя табак:
— Скажем, мы выиграем войну, что тогда? Я и мой старший все равно будем пилить, как и сейчас.— Он помолчал, потом заговорил снова: — А если мы войну проиграем? Может, я и буду пилить, как раньше. Но уж тогда со мной в паре придется пилить англичанину, помяните мое слово.
Ярдли улыбнулся, а остальные загоготали.
— Я на вас не обижаюсь, ребята,— сказал капитан.— Понятно, вы рассуждаете по-своему. Наверно, на вашем месте и я бы тоже так считал. Только я-то не на вашем месте, вот оно что.
Он двинулся к дверям, и Поль вышел вместе с ним на улицу. В лавке за их спинами молчали. Ярдли посмотрел на облака, летящие по небу, втянул запах сырой земли и пожалел, что пахнет землей, а не соленой водой. Капитан тосковал по запаху моря. К чему он никак не мог привыкнуть в Квебеке, так это к скачкам погоды. В Новой Шотландии перемену в погоде угадывали за несколько часов. Посмотришь, бывало, на вымпел на мачте или на дым из трубы, сообразишь, какой ветер, и все ясно. А здесь даже барометру верить нельзя.
Капитан обратился к Полю.
— Еще два месяца, и подадимся мы все на рыбалку. Ты, я, Дафна и Хетер. Это мои внучки. Они приедут ко мне погостить.
Смуглое лицо Поля оставалось серьезным.
— Папа не пустит.
— Ему просто невдомек, что ты уже большой. Когда мне было столько, сколько тебе, я уже был наживщиком.
— А что это?
— Мы выходили в море в таких больших желтых плоскодонках, я и еще парни. Все в свитерах, зюйдвестках, дождевиках. Ходили мы за треской, ловили ее у рифов. Парни ловили, а я наживлял. Я все больше моллюсками пользовался. Да чего там, ты уже вполне взрослый, можешь и сам с лодкой управиться.
Поль обрадовался. Раз капитан говорит, что все будет в порядке, значит, так и есть.
Деревенские дома остались позади, и ветер был . такой сильный, что у Поля с головы чуть не сдуло шапку.
— Капитан Ярдли...— начал было он, пытаясь одной рукой придержать шапку, другой — отцовские газеты. Поскольку он замолчал, капитан заглянул ему в лицо и понял, что мальчик чем-то встревожен. Казалось, он прячет огорчение, желая, чтобы его уговорили открыться, с детской хитростью хочет убедиться, что, если он расскажет, о чем беспокоится, ему ничего не будет.
— Выкладывай, Поль! Ты ведь знаешь, мне можно все рассказать.
Еще некоторое время они шли молча, потом Поль сказал:
— В лавке говорили про Мариуса. Про Мариуса и про папу.
— Ну и что? Наверно, ничего нового.
— Мариусу придется идти в солдаты?
— Сейчас многие идут в армию. Не так уж и плохо быть солдатом.
Капитан ускорил шаги и сам почувствовал беспокойство, хоть мальчик ничего толком не сказал. В последнее время он замечал, что к Атанасу в деревне стали относиться хуже. Призовут Мариуса, и недовольство вспыхнет в открытую. Даже Ярдли понимал, что здесь никто не разделяет отношения Атанаса к войне. Если Мариуса заберут в солдаты и Атанас ничего не сделает, чтобы освободить сына от армии, приход расценит это как предательство семьи, а такой грех не прощают. Ярдли предпочел бы не говорить с Полем о Мариусе. Он только раз мельком видел старшего сына Таллара, но успел понять, что Мариус — один из тех немногих людей, кто готов на все, лишь бы никому не нравиться. Ярдли подумал, что Мариуса можно считать прямым порождением конфликта, происходящего в стране и в его собственной семье.
— Знаете, Мариус ненавидит англичан,— сказал Поль.— Он и маму поэтому ненавидит.
— Ну что ты, Поль. Разве он может ненавидеть твою мать?
— Да, да, я знаю. Наверно, он и папу ненавидит, только он его боится. Капитан Ярдли, а как вы думаете?
— О чем?
— Мариус не убьет никого из англичан, если его будут забирать в армию?
— Он даже не знает, как это делается.
— Убивать трудно?
— Ну, во всяком случае, это надо уметь. — Вы кого-нибудь убивали, капитан Ярдли?
— Нет, не пришлось. А вот тот негр, с которым я плавал на востоке, он при мне убил одного парня.
Поль остановился посреди дороги.
— Как?
Ярдли обрадовался, что разговор отклонился от семейства Теш л аров.
— Понимаешь, у этого негра были длиннющие усы. Такие длинные, что, когда он ложился спать, ему приходилось закладывать эти усы за уши и концы завязывать рифовым узлом на затылке. А то бы они ему мешали спать в подвесной койке. И вот один раз среди ночи...
Поль с подозрением спросил:
— У негра усы?
— Ну я же тебе рассказываю. Поль рассмеялся:
— Но у негров не бывает усов, капитан Ярдли. У чернокожих нет усов. Я про это читал. Он был чернокожий?
— Чернокожий? Да он был до того черный, что его ночью и корабельная кошка не разглядела бы. И вот раз, когда он спал, один грязный итальяшка вынул нож и отхватил ему пол-уса. Негр проснулся, ему на вахту идти, сунулся он развязать усы, а у него всего пол-уса осталось. Он как заорет. А уж орать он умел, ты бы только слышал! Он семь лет эти усы отращивал.— Ярдли посмотрел на мальчика и улыбнулся.— Ну и как увидел он, что итальяшка над ним смеется, унять его уже нельзя было, бросился на итальяшку, так что у того шея сразу хрясь, шкипер сам слышал.
Поль тоже засмеялся, капитан так рассказал об этом случае, что даже страшно не было. Он начал приставать к капитану с вопросами^ чтобы проверить, не шутит ли тот, и вдруг увидел, что навстречу им по дороге шагает отец Бобьен. Его черная сутана развевалась на ветру, на плоском животе покачивался крест. Поравнявшись со священником, капитан Ярдли поздоровался, и отец Бобьен сдержанно кивнул, но даже не улыбнулся.
Когда священник был далеко и не мог их услышать, Поль сказал:
— В прошлый раз в лавке говорили, что отец Бобьен не любит папу.
Ярдли засмеялся, чтобы скрыть снова шевельнувшееся в нем беспокойство.
— Это он меня не любит, а не мистера Таллара.
— А они сказали — папу.
— А думали, наверно, про меня.
— Почему про вас?— Поль смотрел на капитана очень серьезно.— Вас все любят.
— Ну, отцу Бобьену положение не велит хорошо ко мне относиться. Понимаешь, Поль, я же не католик. Я пресвитерианец. Никак не привыкну, что из-за одного этого человека могут не любить.
— Как вы думаете, мне бы понравилось быть пресвитерианцем?
— Трудно сказать,— ответил Ярдли.— Тут не приходится выбирать, нравится или не нравится.
Теперь они уже довольно далеко прошли по дороге вдоль реки, и на них порывами налетал северный ветер, дыша сыростью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65