Но Канада не Англия, а слишком многие канадцы не хотят с этим согласиться. По большей части эти многие богаты, и у них есть деньги, чтобы навязывать другим свои взгляды. Ну скажите на милость, разве наша западная прерия хоть чем-то напоминает Англию? Тогда чего ради застраивать эту прерию на английский лад? — Он пожал плечами.— Увидите, скоро их осенит новая идея. Они вообразят, что мы — точь-в-точь Штаты. И начнут заимствовать американский стиль. Но разве в Штатах есть что-нибудь сходное с долиной Святого Лаврентия? И, если уж на то пошло, что в Штатах вообще похоже на нас, на всех нас в целом?
У Кэтлин голова шла кругом, и она сочла за лучшее просто улыбнуться.
— Не знаю,— сказала она.— А при чем тут ваша жена?
— Ни при чем.— Голос его сразу стал глухим и тусклым.— И при всем. Она прекрасная женщина. Простите, я уже это говорил, верно? Пять раз в неделю она кормит нас ростбифом с картошкой. По воскресеньям дважды ходит в церковь. Она — член Союза Дочерей Британской Империи и занимается благотворительностью. На мое военное жалованье она определила наших троих детей в хорошие школы и ради них отказывает себе во всех удовольствиях. Я ни разу не слышал от нее ни одной жалобы. Она считает искусство и архитектуру моим изысканным хобби, но полагает, что у нас нет средств на покупку картин. И она права. У нас их никогда не было. Перед войной она купила на аукционе голову лося и повесила в холле. Всю жизнь она надеется, что я угомонюсь. Она ни разу не поступила непорядочно и ни о ком не сказала дурногр слова. Даже обо мне. Ей тридцать пять лет, и она весьма недурна собой. У нее нет ни капли воображения и полностью отсутствует юмор, но все равно она прекрасная женщина, и я говорю это без всякой издевки.
Он резко поднялся и порывисто отодвинул столик.
— Пошли,— сказал он.— Вернемся в отель.
Кэтлин не двигалась, ей не хотелось спешить. Волшебство, только что завораживавшее их, вдруг рассеялось, а она надеялась ощутить его снова.
— Забыл вам сказать,— проговорил он будничным тоном, все еще опираясь на отодвинутый стол,— что до войны я был отнюдь не архитектором. Я только хотел им стать. Я пробовал быть фермером, страховым агентом, служил в компаниях Канадской Тихоокеанской железной дороги и Гудзонова залива, делал ставки на хлебной бирже. Понятия не имею, чем займусь, когда демобилизуюсь, но чем бы ни занялся, вряд ли буду доволен. Завтра возвращаюсь домой. Пошли, Китти, автобиография окончена.
Он взял со стола счет, взглянул на него, бросил на скатерть несколько бумажек, кивнул официанту и пошел за Кэтлин к дверям. Взяв в гардеробе фуражку, он свел Кэтлин с лестницы, нежно поддерживая под руку, и они еще постояли на пустой улице под деревьями, глядя на небо. Ночное, темно-фиолетовое, оно было усеяно звездами. Морей наклонился и поцеловал Кэтлин в ухо.
— Вы замечательная, Китти. Больше я не буду болтать. Теперь вы знаете обо мне все.
Кэтлин ничего не ответила, он все держал ее под руку, и, шагая в ногу, они дошли до угла. В такси никто из них не произнес ни слова. Войдя в вестибюль гостиницы, он вынул из кармана ключ от своего номера.
— Поднимайтесь первая,— сказал он.— Пойдем ко мне?
У Кэтлин сделались круглые глаза.
— Но я...
— Не надо ничего говорить.
Она повела глазами вокруг, словно желая обратиться в бегство от него, от себя, от бушевавшего в ней безудержного волнения.
— Давайте выпьем кофе и поговорим еще,;— предложила она.
— Ну что ж, посидим у меня в номере и поговорим,— он улыбнулся ей сверху вниз.— Все будет, как вы захотите, Китти.
— Я не... только не у вас в номере, я к вам не пойду.
Он спрятал ключ в карман и весело улыбнулся.
— Ладно. Я не забыл номер вашей комнаты. Я только куплю сигарет.
Кэтлин направилась к лифтам, а он — в другой конец вестибюля к газетному киоску. Запасшись пачкой сигарет, он выбрал из стопки на прилавке «Газетт» и начал ее просматривать. Союзников продолжают теснить. Английские войска отступают по тем самым местам, которые не вытравишь из памяти, проживи он хоть сто лет. Снова увидев знакомые названия, он даже почуял тамошний запах.
— Пошли они все к черту,— проговорил он.
Часом позже Кэтлин в свете ночника на столике разглядывала его голову: она казалась высеченной из камня. Его губы задвигались, сначала беззвучно, потом он тихо произнес своим низким голосом:
— Ты потрясающая! С тобой это всегда так?
— Ас тобой?
— Нет.
— И со мной тоже.
— В тебе звучит музыка. Я почувствовал это сразу, как только тебя увидел. Ты даже не представляешь, какая ты чудесная!
— Чудесней всех, кто был до меня?
— Чудесней всех вообще. А ведь это большое искусство, все равно что уметь хорошо танцевать.
— Ты хочешь сказать, что мы созданы друг для друга?
Он повернул голову, посмотрел на нее и приложил к ее губам палец.
— Не надо так говорить. Вообще не надо говорить. Никто ни для кого не создан.
— А по-моему, именно созданы.
— Такие, как ты и я... может, нам суждено встретиться всего на минуту, но ради этой минуты стоит жить. И дальше жить будет легче. Только и всего.
Его мощное тело рядом с ней напряглось, плечи заслонили свет лампы, потом он снова спокойно вытянулся. Кэтлин чувствовала, как по всему ее телу разливается умиротворение, в голове, словно облака над озером, легко скользили мысли, память уже старательно упрятывала в свои тайники эту встречу, властную силу этого человека, ощущение его железных пальцев на ее податливых плечах, вдоль позвонков на спине. Потом заскользили мысли-упреки, напоминающие, что она совершила грех, и, пожалуй, самый страшный из всех грехов. Но за этими мыслями, подобно облакам, наплыли другие. Кэтлин сознавала, что все случившееся неизбежно, и пусть в глазах других это грех, для нее сейчас это — благо, а если никто ничего не узнает, значит, она никому не причинила вреда.
Деннис, казалось, уснул, и ей приятно было просто лежать рядом с ним. И вдруг с невероятным удивлением, в полной растерянности Кэтлин поймала себя на том, что за весь вечер ни разу не вспомнила о Поле.
13
Поезд оставил за собой остров Монреаль и въехал на мост, в вагон ворвался оглушительный, тяжелый грохот. Сидячий вагон был заполнен лишь наполовину, он гремел и содрогался, в окна светило заходящее солнце, и в его красноватых лучах плясали пылинки. Кэтлин не отрывала глаз от заката. В кресле напротив, за развернутой «Ля пресс» сидел Атанас.
Тело Кэтлин было налито сонным покоем, и к чувству физической легкости примешивалось радостное сознание того, что, когда она встретилась с мужем, он ничего не заметил по ее виду. Атанас был увлечен мыслями о фабрике и ни о чем другом думать не мог. Приехав из Оттавы утром, он просидел весь день у Макквина. Ему удалось выкроить всего полчаса на осмотр дома, и, ни слова не говоря, он подписал договор.
Железный грохот вдруг оборвался, река осталась позади, поезд вырвался на равнину, за окнами замелькали фермы, сараи, заборы, от них тянулись к востоку тени. Река пылала в лучах заката, и деревья, окаймляющие берега, казались издали хрупкими и тонкими, как стебли пшеницы. Атанас свернул газету и положил ее на сиденье рядом с собой. Наклонившись вперед, он похлопал Кэтлин по коленям, она улыбнулась в ответ и на какой-то миг их можно было принять за старых добрых друзей. В Атанасе вновь проснулась его былая веселость, уверенность в своих силах, и он сразу помолодел. Он постучал по раздутому портфелю и пошутил:
— Впору снова идти в школу, Макквин завалил меня материалами. И во все надо вникнуть.— Он потер руки.— Как приятно для разнообразия поразбираться в цифрах, а не в людях.
Кэтлин не мешала ему говорить. Пройдет несколько дней, и воспоминания о ночи, проведенной с Деннисом Мореем, такие яркие и греющие душу, начнут бледнеть, а через несколько недель все станет настолько далеким, будто случилось с кем-то другим, а не с нею. Если бы сейчас ей пришлось разговаривать с Атанасом, сознание неверности мучило бы ее, но, как ни странно, оттого, что можно было просто сидеть и слушать, на душе у нее становилось легче. Глядя на Атанаса, такого оживленного и бодрого, она понимала, что ничем не обделила его, проведя ночь с Мореем.
Когда Атанас впервые заговорил с ней о фабрике, Кэтлин испугалась, что обречена навсегда остаться в Сен-Марке. Но когда она поняла, что контроль и за финансами, и за рынком сбыта будет осуществляться в Монреале, она вздохнула с облегчением. В самом Сен-Марке предстоит жить только инженерам.
— Конечно,— уже в третий раз объяснял Атанас,— мне часто придется бывать в Сен-Марке. Ведь для меня это будет не какой-то там заводишко.
И он продолжал ей рассказывать, что заложит все владения Талларов. Он уже перевел часть своих бумаг в фонд строительной компании. Когда создадут акционерное общество, он будет в нем вторым по количеству акций.
Кэтлин делала вид, что слушает, но из всех его речей уловила только одно: в ее жизни наконец-то произошел счастливый поворот. В Монреале она сможет быть самой собой. Через некоторое время она убедит Атанаса отправиться путешествовать. Она уже представляла себе лучшие отели Нью-Йорка и как она танцует в лунном свете под звуки оркестра в Палм-Бич. Может быть, они побывают даже в Калифорнии.
Когда по тополевой аллее они подъезжали к дому, Кэтлин уже радовалась, что вернулась и что вокруг все как было, это как бы убеждало ее, что на прошлой неделе с ней ничего не произошло, просто они съездили в Монреаль. Поль еще не спал и горел нетерпением рассказать матери обо всем, что делал, пока ее не было. Кэтлин поднялась с ним в его комнату, и пока он готовился ко сну, рассказывала ему про музыкальную комедию, которую видела в городе. Поль умылся, почистил зубы, залез в постель, улегся на спину и слушал мать, гадая, что ждет его в следующем году в незнакомом городе и в новой школе. Сейчас-то, когда мать вернулась, жизнь снова стала радостной и полной
чудес.
14
В этом году весна сразу перешла в жаркое лето. В один прекрасный день люди проснулись и увидели вместо грязи рыхлую землю, а на деревьях вместо почек — листья. Весь приход не знал отдыха, пока шел сев. Не успел он закончиться, как в дальнем лесу, в ельнике, появились черные мошки, потом их заметили и в кленовой роще на вершине холма, в конце владений Таллара. К двадцать четвертому мая, ко Дню рождения королевы ', наступила жара, как в середине лета. Зной, словно легкая паутина, дрожал над землей, по утрам над рекой выстраивались отряды облаков, а к полудню они уже величаво плыли по небу. Из семян, освященных в день Св. Марка, потянулись к солнечному свету первые ростки.
Однажды Поль явился днем домой и сразу побежал к Жюльенне за помощью: уши у него распухли от укусов мошек. Жюльенна промыла укусы лавровишневой водой, не переставая ворчать и браниться. В первые жаркие дни она всегда жаловалась на головные боли и постоянно грела на плите настой ромашки, который пила стакан за стаканом. Протирая Полю уши, она все спрашивала, не болят ли они, и была явно разочарована, когда он отвечал, что нет. У самой Жюль-енны уже много лет в декабре, как только ртуть на термометре опускалась ниже нуля, начинали болеть уши, и она лечила их, закладывая внутрь жареный лук и затыкая ватой. Застав ее за этой процедурой, Атанас всякий раз возмущался и грозился отвести ее к доктору, пока она совсем не оглохла. Но к концу их споров боль в ушах проходила.
В июне жара усиливалась с каждым днем. В праздник Тела Господня алтарь устроили на свежем воздухе за деревней, чуть в стороне от идущей вдоль реки дороги, соорудив над ним беседку из зеленых веток
1 День рождения королевы Виктории
и садовых цветов. Туда направилось шествие с хоругвями. Собрался весь приход, впереди шли дети и мальчики из церковного хора, за ними — женщины, причем впереди — незамужние. За женщинами в одиночестве шагал отец Бобьен, а за ним церковные старосты несли Святые дары. Поликарпа Друзна и Фре-нетта было не узнать, оба подстриглись и надели свои лучшие костюмы. За ними шли мальчики постарше и мужчины. Когда колонна вышла из деревни и двинулась по дороге, мальчишки-певчие затянули церковные гимны. Среди широкой долины, под громадами облаков эта нестройная процессия казалась ничтожно маленькой. Когда наконец дошли до алтаря, все опустились на колени прямо на землю, а Святые дары подняли высоко над головами. После службы все той же дорогой вернулись в церковь. В ту ночь пролился теплый дождь, и приход вздохнул с облегчением, теперь урожай был в руках Божьих.
Июнь сменился июлем. За сараем, в маленьком огороде Поля дружно росли горох, бобы, морковь и лук, семена которых дал Полю Бланшар. В полях колосились на просторе овес, ячмень и кормовые травы. Бланшар был доволен. В это лето он впервые пекся не только о полях Таллара, но и о собственном урожае. Обходя десять акров, выделенные ему Атанасом, он то и дело подбирал комья земли и растирал их пальцами, а если вечерний колокол заставал его в поле, Бланшар смиренно склонял голову и ему казалось, что теперь колокол звонит специально для него.
И на ферме Джона Ярдли вызревал первый урожай. Капитан испытывал радостное удовлетворение. По его подсчетам, через год ферма окупится. При первой же возможности он увеличит свое маленькое стадо джерсейских коров, а на будущий год разведет побольше кур. Неплохо завести еще и несколько свиней. Каждый вечер, подоив коров, капитан вооружался старой подзорной трубой и, стоя на крыльце, обозревал реку и пароходы. Их в этом году было необычно много. Ярдли рассматривал палубы и пытался определить, в порядке ли содержится пароход, куда идет, какой груз в трюме. Иногда, глядя на проходящие мимо суда, он больно чувствовал одиночество, но, несмотря на это, был вполне доволен жизнью. Дженит обещала провести у него лето, скоро она и девочки будут здесь. За зиму капитан заново обставил для дочери одну из верхних спален, установил рядом ванну, а соседнюю комнату отвел под детскую. Перед севом он специально съездил в город за новой кроватью для Дженит и, пока был в магазине у Моргана, попросил продавщицу подобрать заодно занавески и покрывало, которые понравились бы разборчивой женщине с тонким вкусом, Внучкам он накупил кукол, таких, чтобы помещались в кукольный дом, собственноручно им выстроенный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65