Она пообещала через несколько минут присоединиться к играющим, и Флоренс Мердок удалилась. Старые дамы продолжали считать петли.
Когда Дженит повернулась к Хетер, она обнаружила, что дочь исчезла. Оставшись одна посреди гостиной, Дженит глубоко втянула в себя воздух и вздернула подбородок. Зажала сумочку под мышкой, стиснула в руке белый платок. Снова глубоко вздохнула и, не спеша, ровным шагом пошла к конторке, зная, что на нее устремлены все глаза. Когда она затворила с клерком, голос ее звучал как голос истой англичанки.
— Пожалуйста, закажите мне междугородный разговор,— распорядилась она.— С Хентли Машшином в Монреале. Я буду в солнечной гостиной, соедините меня.
47
Ночью Хетер спала плохо и на следующее утро проснулась в семь. Воздух был соленый от тумана, а за окном — сплошная серая пелена. С час Хетер лежала без сна, мысли лихорадочно сменяли одна другую, но постепенно она успокоилась и снова задремала. В половине десятого Хетер пробудилась окончательно. Она чувствовала себя отдохнувшей, но берег все еще тонул в тумане, и Хетер слышала за окном детские голоса, дети жаловались на погоду. Она быстро оделась и спустилась к завтраку.
Когда Хетер вошла в столовую, там почти никого не было. Она направилась к столику у окна, где они обычно завтракали с матерью, и вдруг остановилась: за столом вместе с Дженит сидел Хантли Макквин. Круглый, солидный, как всегда, он «ашно кивал каким-то словам Дженит. Тяжелое лицо состояло из одних окружностей и полукругов, кустистые брови подняты вверх, углы рта опущены вниз. Очертания круглого подбородка уравновешивались жирными складками на затылке. Несмотря на жару и духоту, Макквин был в темном деловом костюме и с галстуком бабочкой в горошек. Круглая голова куполом высилась над плечами, завитки волос, словно подкова, окружали макушку. Макквин увидел Хетер и с явным усилием улыбнулся, шея медленно вытянулась вперед, как у черепахи, старающейся быть дружелюбной.
Хетер села, развернула салфетку и улыбнулась официантке, которая подошла взять заказ. Макквин, вскочивший было при появлении Хетер, снова сел.
— Хетер!-— возмутилась Дженит.— В конце концов, у нас гость!
Хетер углубилась в меню.
— Я заметила,— отозвалась она.
— Хетер! Макквин кашлянул.
— Ну, ну, Дженит. Все в порядке. Я все понимаю.
— Что-то мне сегодня ничего не хочется, Мэри,— сказала Хетер официантке.— Пожалуй, апельсинового сока и гренок будет достаточно. И еще кофе.
АЛакквин снова прокашлялся.
— Итак, дорогая. Мы тут как раз говорили с твоей матерью.
— Могу себе представить,— отозвалась Хетер. Дженит улыбнулась знакомым, сидевшим за два
столика от них, потом перевела глаза на дочь, и голос ее зазвучал ласковее, чем когда-либо.
— Ты же знаешь, Хетер, мы думаем только о твоем благе. Хантли добирался к нам с ужасными неудобствами. Вы ведь всегда не любили эти вагоны с кондиционерами, правда, Хантли? И представляешь, ему еще пришлось ехать из Портленда на машине.
Хетер не обращала на них никакого внимания, и Макквин кашлянул в третий раз.
— Вот что, Хетер. Лучше нам перейти к делу, правда? — Он важно хмыкнул.— Твоя мать говорит, ты что-то замышляешь.
Принесли сок, гренки и кофе. Хетер откинулась на стуле и молчала. Когда официантка отошла, она сказала:
— Подумать только, мои личные дела оказались до -того важными, что Хантли пришлось примчаться сюда из Монреаля!
— Я отказываюсь понимать тебя, Хетер,— сказала Дженит.
Хетер выпила сок и отставила пустой стакан.
— А ты никогда и не пыталась,— отозвалась она.— Вчера я сказала тебе, что люблю Поля. Судя по тому, как ты к этому отнеслась, говорить больше не о чем.— Она посмотрела на Макквина.— А публичные заявления я делать не собираюсь.
— Что ты себе позволяешь!— Дженит дотронулась до руки Макквина.— Простите ради бога, Хантли.
Хетер взяла нож и принялась намазывать гренки маслом. Макквин сложил руки на столе и ссутулился, словно призвал на помощь все свои силы.
— Давайте будем благоразумны,— сказал он.— Я знаю тебя с рождения, Хетер. К кому же обращаться твоей матери в случае неприятностей, как не ко мне?
— А у мамы неприятности?
— Видишь ли,— Макквин одернул жилет,— вряд ли нужно напоминать тебе, какими трудными были для твоей матери последние месяцы. Мы должны быть к ней более внимательны,— его голос зазвучал торжественно.— Твое поведение представляется крайне неразумным. Никто ведь ни слова не сказал против твоих... э-э-э... планов. Мы просто хотим знать, что происходит, вот и все. В подобных делах необходимо все взвесить, особенно девушке, занимающей такое положение, как ты.
Хетер посмотрела на Макквина.
— Я вполне готова обсудить все с мамой,— сказала она спокойно.
Макквин перевел взгляд с матери на дочь и хмыкнул.
— Расскажи мне о своем молодом человеке, Хетер. Чем он занимается?
— Он пишет.
— Ах, вот что! А кроме этого?
— В данный момент ничем.
Макквин и Дженит обменялись взглядами.
— Вот как раз этого мы с твоей матерью и боялись,— сказал он.
— А чего вам бояться, Хантли? Быть писателем — вполне достойное занятие.
Макквин откинулся назад, и казалось, его серые глаза сверлят плотный туман за окном.
— Ты знаешь, я всю жизнь прожил в Канаде. Объездил всю страну и смело могу сказать, что в каждом городе встречался с самыми выдающимися людьми. Так вот, кроме Ральфа Коннора 1 и Стивена Ликока 2, ни один писатель не может прокормиться литературным заработком. Ты не находишь, что об этом стоит подумать?
Хетер допила кофе.
— Я не хочу показаться невежливой, но вполне вероятно, что мы с Полем знаем об этой профессии гораздо больше, чем вы.
1 Ральф Коннор — псевдоним Гордона Чарлза (1860— 1937) — канадский священнослужитель и романист.
Стивен Ликок (1869—1944) — канадский писатель, автор юмористических рассказов и литературных пародий.
— Возможно, возможно.— Макквин снова одернул жилет.— В конце концов, я всего лишь человек дела. По тому немногому, что мне известно о прошлом молодого Таллара, я догадываюсь, что он вовсе не глуп. Я ведь хорошо знал его отца.
Хетер так посмотрела на него, что Макквин быстро переменил курс.
— Как бы то ни было, дорогая, я не думаю, что сделаю открытие! если посмею заметить, что при создавшихся обстоятельствах твой молодой человек больше всего хотел бы найти хорошую работу. Вчера вечером в Монреале я навел кое-какие справки, и у меня сложилось впечатление — скамей мне, если я не прав,— что постоянной работы у него не было никогда. Если я верно считаю, ему сейчас около тридцати. И от этого тоже нельзя отмахиваться. В таком возрасте человеку самое время... э-э-э... перестать витать в облаках и спуститься на твердую землю.
Хетер закурила и не ответила. Макквин поскреб подбородок.
— Конечно, я не могу гарантировать ему литературный заработок. Как ты сама скамла, я в этом ничего не понимаю. Но приличное место я ему подыскать могу.— Он следил за Хетер. Выражение ее лица изменилось, и Макквин почувствовал облегчение. По-видимому, ситуация начинает поддаваться ему, как, впрочем, бывает всегда.
— Какое место?— спросила Хетер.
Макквин и Джен ит снова обменялись взглядами.
— Ну разумеется, сейчас я ничего определенного сказать не могу. Спешить не следует. Надо подождать, пока я вернусь в Монреаль. Но можешь не сомневаться, Хетер, если твой молодой человек хочет работать, работу я ему обеспечу.
— Какую?— Хетер не сводила глаз с его лица.
— Ну-ну, пожалуйста.— Макквин поднял указательный палец.— Уж это предоставь мне. Но я думаю, что, принимая все во внимание, тебе беспокоиться нечего. Дай мне его адрес, и я позвоню ему, как только приеду.
Поколебавшись, Хетер дала Макквину адрес Поля и номер телефона в доме, где он сейчас жил. Макквин надел пенсне и занес все в записную книжку. Спрятав книжку в карман, он сказал: — Ну вот, Хетер. Теперь еще одно: твоя мать переутомлена. Мы оба должны о ней позаботиться. Прошу тебя, будь хорошей девочкой, останься с ней еще дней на десять. Ведь тебе не надо напоминать, что у нас у всех есть долг, которым пренебрегать нельзя.
— Дело не только во мне, дорогая,— вмешалась Дженит,— тут... тут много всего. Если я вернусь в Монреаль в такую жару, я уверена, я просто слягу. А сейчас, когда твоего деда нет с нами, ты ведь понимаешь, на мне лежит все. Теперь мы с тобой вдвоем несем ответственность. Нам нельзя не думать о положении, которое занимает наша семья. А в старом доме мы с тобой остались одни.
Хетер встала из-за стола.
— Пойду на берег,— сказала она.— Прогуляюсь. Она, не оглядываясь, вышла из столовой, поднялась
наверх, надела плащ и отправилась на пляж. И тут же ее обступил туман, холодный, солоноватый, щеки от него сразу увлажнились. Хетер всегда любила туман. Туман и дождь. Любила их не меньше, чем солнце. Она быстро пошла по пустынному пляжу, а справа от нее невидимые в тумане волны мерно разбивались о берег.
В голове Хетер в такт волнам бились мысли. Ей двадцать восемь, почти четыре года она прожила в Нью-Йорке одна. Она полюбила и стала женой любимого человека. А к ней все равно относятся как к ребенку. Узнай они даже, что она вышла замуж, их не заставишь понягь, что происходит у нее в душе, легче объясниться с эскимосом. Господи боже! Но почему она не может все бросить? Из-за любви к матери? Из жалости к ней? По привычке? Хетер подумала о Макквине, наделенном даром царя Мидаса, об его безотказной способности высосать силу и энергию из кого хочешь. Он и Поль — не могут же они оба быть правы одновременно? Чей-то мир должен рухнуть. Было ли еще когда-нибудь в истории человечества такое время, как сейчас, когда люди старшего поколения столь глухи ко всему, за что готовы сражаться и умереть их дети?
Хетер замедлила шаги, перебралась через скалистый мыс, но, немного погодя, повернула назад и медленно побрела по песку обратно к гостинице, засунув руки в карманы плаща. Она все время вспоминала оброненное однажды Полем замечание, что люди, подобные Макквину, ничего не могут поделать, настала пора, когда интуиция подводит их на каждом шагу. Что ж, они могут ввязаться в войну, но вести ее одни не смогут. Хетер поежилась и покрепче сжала руки в карманах. День ото дня заголовки газет кричат все громче. Война надвигается. Неотвратимо, как волны в тумане, она становится все ближе.
Хетер почувствовала, как от унизительности ее теперешнего положения краска стыда приливает к щекам. Она поняла: то, о чем она старалась забыть, пока была с Полем, то, что воспитывала и взращивала в ней Дженит, все еще живо в ее душе. Она, как прежде, боится сцены, которая произойдет у нее с матерью, боится горечи и озлобления, к которым такая сцена может привести. Всю жизнь она сдерживается и скрывает свои чувства, только бы не огорчить Дженит. А теперь к этому прибавился еще и страх, как бы мать не унизила Поля. Из-за того, что у Поля отец француз, а мать ирландка, но главное из-за того, что Поль беден, Дженит не удержится и будет при каждом удобном случае колоть Поля, пока рана не сделается такой глубокой, что уже не затянется.
Дойдя до лужайки перед гостиницей, Хетер увидела, что мать и Макквин, закутанные в плащи, сидят рядом на веранде, как пассажиры на пароходе. Дженит казалась взволнованной, она что-то горячо говорила и жестикулировала, а Макквин слушал и важно кивал. Время от времени он поднимал указательный палец, желая подчеркнуть какое-то замечание.
Хетер повернулась и пошла назад в туман. Она ходила около часа, перекусила в деревне Кеннебэнкпорт, а когда вернулась, Макквин уже уехал.
48
У такси, на котором Макквин возвращался в Портленд, спустило колесо, и пока шофер орудовал домкратом и менял его, Макквин не вставал с заднего сиденья. На материке, вдали от моря, тумана не было, и солнце жарко пригревало сквозь влажный воздух. Когда наконец добрались до Портленда, Макквин еле успел на поезд. Он задержался на перроне, только чтобы купить газету, номер журнала «Форчун» и еженедельник левого направления со статьей о Британской Империи.
Мокрый от пота, Макквин вошел в купе, и пока искал мелочь, чтобы дать на чай носильщику в красной фуражке, его рука прилипала к подкладке кармана. Он устал, был озабочен, задыхался от жары, вдобавок вагон оказался с кондиционером, и Макквин не сомневался, что простуда обеспечена. Если американцы не остановятся в этом своем маниакальном пристрастии к комфорту, подумал он, то в ближайшие двадцать пять лет они подорвут здоровье всей нации.
Большим шелковым платком Макквин вытер лоб и, осторожно ступая, направился в вагон-ресторан. Пообедав, он тут же вернулся в купе и запер дверь. Сняв пиджак и жилет, он переоделся в толстый шерстяной клетчатый халат, скинул ботинки, сунул ноги в войлочные домашние туфли, положил рядом с собой журналы, сел и постарался расслабиться.
Неделю назад ему позвонил из Оттавы один из членов кабинета и спросил, не согласится ли Макквин, если произойдет худшее, работать у него в департаменте? Мысль о государственной службе была противна Макквину, но уж если дойдет до худшего, то, пожалуй, придется исполнить долг. Сомнений нет, там, в Оттаве, все крайне перепуганы, да он и сам неспокоен. Каждый раз, когда Макквин читал газеты, ему казалось, что события в Европе направлены против него лично. Поверить невозможно, что начнется война. И все же...
А тут еще Хетер! Вот уж нашла время причинять матери беспокойство. Отзетственности у нее не больше, чем у какой-нибудь служанки. Внушительный подбородок Макквина напрягся. Нынешних молодых людей понять невозможно — никакого представления о правилах приличия, об элементарной порядочности. Куда ни посмотри, везде признаки упадка. Он не удивится...
Да, подумал Макквин, этим глупостям надо положить конец, ведь если Хетер выйдет за такого субъекта, как Поль Таллар, то может случиться все, что угодно. Значит, Поль — писатель. Вот оно что. Интересно поглядеть, что он такое написал. Не иначе, какую-нибудь современную чушь про социализм и секс, но подобное ни один порядочный издатель печатать не станет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65