Таким образом, он поставил на карту все, что имел и, когда по вечерам оставался один, его иной раз охватывал страх при мысли о том, что он наделал. Но днем вокруг Атанаса стучали пишущие машинки, звенели телефоны, выдвигались и задвигались ящики, собирались совещания, высказывались суждения одно оптимистичнее другого, на столах росли вороха писем и документов, и все: инженеры и бизнесмены, архитекторы, специалисты-текстильщики и стенографистки — излучали уверенность, а сам Атанас упивался этой кипучей деятельностью.
Какую важную роль Атанас играет во всех событиях, стало ясно, когда на его имя пришло письмо из Оттавы, в котором сообщалось, что правительство построит железнодорожную ветку, как только будет заложен фундамент фабрики. Атанас сиял, читая письмо министра. Как и ожидал Макквин, политическое значение их проекта Атанас рассчитал точно. Правительство было заинтересовано в том, чтобы Таллар сохранил место в парламенте, а прокладка железной дороги поможет ему на следующих выборах.
Между тем Сен-Марк полнился слухами, и все они сходились в лавке Поликарпа Друэна. Сам Поликарп напускал на себя умный вид и утверждал, что скоро быть новым выборам. Кто работает с теодолитом и нивелиром, тот состоит на службе у правительства, а правительство только тогда и дает о себе знать, когда близятся выборы. Френетт говорил, что приход разделят на две части и у водопада выстроят новую церковь. Онесим Бержерон предсказывал, что господин Таллар устроит так, что весь приход перейдет к англичанам. Овид Бизоннетт ничего не предсказывал, но был убежден, что в любом случае беды не миновать. Трамбле и другие фермеры, на участках которых побывали приезжие, молчали. Недели две все беседы со священником сводились к односложным восклицаниям по поводу топографов, но отец Бобьен, как генерал армии, попавшей в окружение, только напряженно думал и тоже молчал.
18
Мариус Таллар сидел на скамье в зале ожидания монреальского вокзала и ел бутерброд, принесенный Эмили. Он откусывал большие куски и глотал их, почти не жуя. Когда челюсти его двигались, становилось особенно заметно, как он исхудал, заострившиеся скулы бросали глубокие тени на бледную кожу. Эмили выждала, пока Мариус съест половину бутерброда, и сказала:
— Зря ты едешь, ничего не вызнав, а вдруг у вас там, дома, неспокойно?
Ее пугливость злила Мариуса.
— А где спокойно?— спросил он с набитым ртом.— Я устал и еду домой.
Эмили приняла его объяснения молча, она никогда не спорила с ним.
— Только не воображай, будто я еду к отцу,— продолжал Мариус.— С ним у меня все кончено. Но земля в Сен-Марке не только ему принадлежит, мне тоже. А Монреаль я так и так ненавижу.
— Понятно. Я сама, бывает, скучаю по деревне, изредка,— она посмотрела на него с робкой нежностью.
В зале стоял застарелый запах табака, пахло дезинфекцией, плевательницами, апельсиновыми корками, грязной одеждой и потом. Все собравшиеся здесь представители рода человеческого, неловко сидевшие или лежавшие на скамьях, чувствовали себя неуютно и жаждали поскоре отсюда убраться. В этом зале пассажиры были людьми без прошлого, без положения, все это осталось позади, а туда, куда они ехали, еще предстояло добираться. Крестьянки в измятых праздничных платьях крепко прижимали к себе узлы, перевязанные веревками. На лицах моряков и солдат читались следы бурно проведенных в городе отпускных дней. Тут и там ворковали парочки, сидели одинокие мужчины, поставив у ног дешевые чемоданы, и можно было сколько угодно гадать, кто они — буфетчики или слесари. Сейчас они были никто и ничто, просто люди в ожидании поезда, который перевезет их из одного места в другое. На какое-то время зал оживился, всех объединило любопытство. Девушка в ярко-красном шелковом платье и мужчина в черном костюме и в котелке отделились от кучки кричащих и смеющихся провожающих, и под градом риса и конфетти пробежали, держась за руки, через зал ожидания и выскочили на платформу.
Мариус доел бутерброд и вытер губы смятым платком. Он посмотрел на часы, висевшие на стене в конце зала. Их повесили здесь словно специально, чтобы вывести его из себя.
— Жди, жди и жди! Только этим я теперь и занимаюсь!
Эмили прикоснулась пальцами к его рукаву. Ей все время хотелось успокоить, смягчить Мариуса, но он не поддавался. И сейчас он отдернул руку. Эмили подмывало спросить, где он был и чем занимался долгие недели, пока они не виделись, но она молчала. Спасибо и за то, что Мариус заглянул к ней в ресторан, когда она как раз собралась уходить.
— Деньги-то у тебя хоть есть?— спросила она, помолчав.™ Может, ты из-за них и едешь домой?
— Ну, а если даже и так?
— Пришел бы ко мне, я б тебе голодать не дала. Он резко рассмеялся.
— Я пополнял свое образование.
— Ты вернулся в колледж?
— Не будь наивной. Думаешь, образование получают в колледжах?
— Моп 01еи! ' Нечего меня подкусывать!
— Я учился тому, что надо знать каждому. Например, что значит быть бедным.
— Это и я могла бы тебе рассказать. Мариус ответил ей саркастической улыбкой:
— Я выяснил, что бедные — безмозглые дураки. Они верят всему, что им говорят, если только хватает ума запомнить. А главное, они все лентяи.
Мариус встал и засунул руки в карманы. Весь его багаж поместился в рюкзаке за спиной. Проходивший мимо солдат скользнул по нему взглядом, и Мариус тут же вызывающе уставился на него, так что солдат отвел глаза.
— В Монреале,— сказал Мариус Эмили, глядя поверх ее головы,— в Монреале все бедняки, которых я знаю, французы. Это нас англичане обливают грязью, проезжая мимо на машинах,— он посмотрел на Эмили.— Ты когда-нибудь задумывалась, как в общем-то мало в Монреале англичан по сравнению с французами?
Эмили помотала головой. Его рассуждения были ей неинтересны, но от того, как он говорил, у нее сжималось сердце. Мариус наклонился и подобрал зернышко риса, оставшееся от проводов новобрачных. Покрутив его в пальцах, он продолжал:
1 Боже мой! (фр.) — В Монреале на одного англичанина приходится три француза. В провинции больше семи французов на одного англичанина. И при этом англичане владеют всем! — Он засунул зернышко под ноготь большого пальца и уставился в пол.— Тем англичанам, которые живут в Монреале, принадлежит чуть ли не вся Канада! А ведь когда-то вся Канада принадлежала французам!
Эмили попыталась улыбнуться. Она подергала его за пиджак, чтобы он снова сел, но Мариус знал, что его речи звучат лучше, когда он произносит их стоя.
— Все управляющие на фабриках — англичане, один англичанин-управляющий и пятьсот французов-рабочих. Смешно, да? — Он не спеша раздавил зерно между ногтями, как блоху.— Но все равно,— продолжал он,— прежде всего нельзя забывать о том, что бедняки ленивы. Богатые тоже глупые, не лучше бедных, но, я думаю, они боятся, а тому, кто боится, обычно не до лени.
Эмили тоже встала и придвинулась к нему поближе. Рядом с худым, озлобленным, поджарым Мариу-сом она выглядела пышной и цветущей. Здравый смысл подсказывал ей, что надо бы остановить его разглагольствования. Может, все это умно, но умные люди скорей попадают в беду. Только священникам пристало рассуждать так умно, как рассуждает Мариус.
Эмили снова потянула его за рукав.
— Ну а что теперь с тобой будет?
— Откуда я знаю!
— А вдруг тебя найдут? Может, они знают, куда ты едешь?
Мариус пристально посмотрел на нее, повернулся и быстро зашагал прочь из зала ожидания на перрон. Чтобы поспеть за ним, коротконогой Эмили пришлось чуть ли не бегом бежать, так что ее широкие бедра заколыхались на ходу. Эмили поняла, что Мариус боится. Когда мужчины ведут такие разговоры, они обычно чем-нибудь напуганы. Видно, те, кто за ним следит, вызнали, где он прячется, вот ему и приходится уехать из города.
У выхода на платформу Мариус показал билет контролеру. Тот глянул на него и пропустил их к поезду. Они прошли вдоль длинного состава, и Мариус выбрал почти полный вагон. Он остановился у ступенек и посмотрел на Эмили. Лицо его вдруг смягчилось и стало нерешительным, даже жалким:
— Эх, были бы у меня деньги...
Он нагнулся и с отчаяньем поцеловал ее, потом отпустил и, не оглядываясь, поднялся в вагон. Эмили осталась стоять на платформе, она подняла было руку, но тут же опустила ее. Мариус поцеловал ее так крепко, что губы у нее болели. Только болью он с ней и поделился. Даже когда целовал, старался от нее отгородиться. Постояв, Эмили повернулась и медленно побрела к выходу с вокзала. Что ей делать? Она накопила семь долларов. Может, сходить в церковь и опустить их в кружку, чтобы дева Мария, Матерь Божья, пришла на помощь и сделала Мариуса добрей и счастливей, тогда между ними все наладится? Если хочешь благословения, надо его сперва заслужить.
19
Для Поля этот день был особый. Он проснулся перед рассветом, тихо оделся и в одних носках, чтобы никого не разбудить, спустился в темноте с лестницы. В кухне он оделся и пошел в кладовую. Там в углу он взял свою удочку, поставленную туда еще с вечера, и с удочкой на плече отправился по темной тополевой аллее, потом по дороге вдоль реки к дому капитана Ярдли. Поль был очень горд, ведь он встал раньше всех в приходе. Пока он шел по дороге, начало чуть заметно светать. Посветлел горизонт, и понемногу все небо окрасилось в мягкие серые тона. Мир вокруг быстро раздвигался, где-то закричал петух, и издалека крик его прозвучал, как музыка. К тому времени, как Поль дошел до дома капитана и остановился у задней двери, уже настолько рассвело, что внизу, на берегу реки, стали видны деревья.
Поль заглянул в окно и увидел, что капитан сидит за столом и пьет горячий какао с галетами. Под лампой блестела желтая клеенка. По обе стороны от капитана сидели Дафна и Хетер. Поль побарабанил по стеклу и увидел, что капитан обернулся, а Хетер вылезла из-за стола и выскочила из кухни. Через минуту она открывала Полю дверь. В ее больших глазах и намека на сон не было.
— Ура! Поль!— воскликнула она.
Поль прислонил удочку к стене, обнял Хетер за талию, и они вместе вошли в кухню. У Дафны был сонный вид, и капитан уговаривал ее хорошенько поесть. Поль заметил, что у девочки красные глаза, и подумал, что она, наверно, плакала по отцу. Несколько недель назад Хетер тоже плакала, но теперь она больше не заводила разговор об отце.
— Выпей какао, Поль,— предложил капитан.— Я бы сварил кашу, да эти юные леди, видишь ли, кашу не едят!
— Ну дедушка,— возразила Хетер,— ты же сам говорил, что от каши у нас волосы на груди вырастут. Ужас какой!
Ярдли сделал вид, что не слышит. Он был непривычно тихий. Поль выпил две чашки какао и съел две галеты с маслом. Остальные разламывали галеты и макали остроугольные кусочки в миску с патокой.
Дафна посмотрела на сестру:
— У тебя опять весь подбородок измазан,— сказала она.
Хетер рассеянно вытерла лицо и выглянула в окно. Над полями светлело.
— А что, когда солнце взойдет, вся рыба спрячется на дно?
— Почти вся,— ответил Ярдли.
Он поднялся, вышел, прихрамывая, на крыльцо, взял три их удочки и прихватил удочку Поля.
— Пора идти, Хетер, ты не забыла вчера оставить в лодке приманку?
— Нет, дедушка,— сказала Хетер. Она обернулась к Полю.— Чудесные червяки! Им так понравилось в жестянке! Я сразу поняла, что им там нравится, видел бы ты, как они извивались!— Она заметила, что Ярдли отошел, пригнулась к Полю так, что ее дыхание защекотало ему ухо, и серьезно прошептала:— Дедушка последние дни ужасно грустный.
— Ну, а мама ваша, наверно, еще грустней,— Поль хотел тоже ответить шепотом, но сорвался на хрип.
— У мамы сердце разбито,— объяснила Хетер. Вслед за Дафной она вышла на крыльцо, Поль шел рядом.— Я тоже должна горевать. Сиротой быть плохо,— но тут же она забыла о своих словах и бегом пустилась впереди всех вниз, к дороге.
Остальные гуськом пошли по тропинке через поле овса к берегу, и пригнувшиеся от росы колосья задевали их по ногам. На реке Ярдли открепил плоскодонку, привязанную в камышах к шесту, и столкнул ее в воду. Лодка со скрипом проехалась днищем по гальке, река приняла ее, и корма заскользила по воде, словно целуя ее. Поль стоял у носа лодки, пока в нее садились девочки. Лодка была мокрая от росы, краска, будто вуалью, покрылась мелкими пузырьками влаги, а когда Поль положил на борт руку, он почувствовал, как кожу обожгло холодом, и увидел, что пузырьки слились в тонкую водяную пленку, такую же серую, как сама лодка. Хетер опрокинула жестянку, и она, громко дребезжа, покатилась по дну. Пришлось Хетер встать на колени и запихать вывалившихся червей обратно.
— Ну, все готовы?— спросил Ярдли.
— Все,— отозвались дети.
В небольшой заводи, где была лодка, течения не ощущалось. Отсюда река казалась широкой, как озеро, а из-за тумана противоположный берег вовсе не был виден. Поль представил себе, как воды реки текут в тумане через всю страну, и картина эта показалась ему очень таинственной.
Ярдли, с трудом сохраняя равновесие, вошел в лодку и протиснулся мимо девочек, сидевших на банках, к корме.
—- Толкай, Поль!— прозвучала команда, разорвав влажную тишину.
Такой громкий приказ и на топ-мачте услышали бы. Поль налег на лодку, и она поплыла. Мальчик догнал ее, занес ногу за борт, влез внутрь и уселся на носу. Ярдли стоял на корме, прижав деревянную ногу к борту, и греб длинным плоским веслом, он развернул лодку и направил ее на середину реки, в туман.
— Так гребут рыбаки в Новой Шотландии?— спросила Хетер.
— Именно так.
Лодка бесшумно заскользила над глубиной, слышалось только поскрипывание весла да иногда всплеск, когда оно опускалось в воду. Нос мягко покачивался вниз и вверх, а кормовое весло направляло лодку вперед. Когда они доплыли до мелководья, где в речное дно был вбит кол, Поль причалил лодку, и все стали удить. К восходу солнца Поль и Хетер поймали по две рыбины, а капитан — четыре. Дафна не выловила ни одной и упустила двух.
Пока они рыбачили, взошло солнце. Оно выкатилось из реки, как шар, солнечные лучи красными стрелами пронзили туман. Шар поднимался все выше, раздвигая облака, и постепенно бледнел, становясь из красного золотым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65