С тех пор у французов, брошенные здесь на произвол судьбы, была одна общая цель: сохранить нацию. Как им это удалось, остается загадкой. Однако преданность цели сковывала их, словно цепь, они стали подозрительными, консервативными, пассивными. И сейчас, как и в те времена, англичане, действующие без всякого плана, думающие только о выгоде, могут снова получить от долины Св. Лаврентия то, что хотят. Соплеменники Атанаса перебрасывали через реки мосты, взимали пошлины, сплавляли по рекам лес, а англичане сразу почуяли, что реки надо во имя будущего взять в узду. О Канаде они при этом не думали. Производство, распределение, приобретение богатства — вот единственное, что их интересует.
Но настало время, угрюмо решил Атанас, наблюдая, как вода устремляется по ущелью, настало время, когда промышленности придется послужить и другим целям. Он знал, чего хочет для своих родных мест: фабрика станет основой прихода, поднимет жизненный уровень, удержит людей там, где они родились, поможет приходу выплатить долги, даст каждому из жителей возможность проявить себя. Сен-Марк сможет обзавестись новой образцовой школой, где преподавание пойдет в ногу с современной наукой. Потом в Сен-Марке появится больница, общественная библиотека, площадка для игр и, наконец, театр, тогда уж приход просто превратится в город. Это же революция! А планировать и контролировать ее ход будет он сам! Если Макквин подберет инженеров и займется финансами, в успехе дела можно не сомневаться.
Атанас повернулся и начал спускаться. Всю обратную дорогу он ни о чем другом думать не мог. В следующий понедельник, решил Атанас, он поедет с Кэтлин в город и сообщит Макквину о своем согласии.
Подойдя к дому, Атанас почувствовал усталость. Он оставил шляпу и пальто в холле и окликнул Кэтлин. Она отозвалась откуда-то сверху, а потом бегом спустилась по лестнице, Атанас уже давно не видел ее такой сияющей.
— Сейчас скажу Жюльенне, что ты вернулся,— проговорила Кэтлин.— Обед будет через пять минут.
Атанас прошел в библиотеку, сел и, как только удобно расположился в кресле, на него волной накатила слабость, и настроение сразу упало. Ему начали рисоваться сложности, подстерегающие его впереди. Строительство фабрики — дело рискованное, а вдруг Макквин его подведет, вдруг Атанас зря вложит деньги в эту игру, ведь он ничего не смыслит в технической стороне вопроса. Да еще отец Бобьен: священник придет в ярость, когда узнает, что в приходе затевают строительство фабрики. В свое время отец Бобьен служил помощником священника в наихудшем из всех скверных индустриальных городов. Какой он поднимет шум, если почует, что и Сен-Марк может превратиться в индустриальный город, по окраинам которого поселятся англичане управляющие — протестанты, не подвластные его воле!
Атанас стиснул челюсти. Отца Бобьена тоже можно обойти. Епископ, несомненно, поймет, какие деньги должна принести приходу фабрика, определенный процент от заработка каждого рабочего станет достоянием церкви, английская администрация обычно охотно идет на такие условия, ей это ничего не стоит, зато позволяет добиться доброго расположения там, где оно нужнее всего.
Атанас провел рукой по лбу, разглаживая морщины на переносице. Эх, если бы начать такое полезное дело, как строительство фабрики, в прежние времена, когда он еще не состарился и энергии у него было хоть отбавляй! Но в те дни куда больше хотелось наслаждаться жизнью, чем преобразовывать ее; куда приятнее было проводить долгие месяцы в Париже, чем печься о Сен-Марке и Оттаве. Атанас снова увидел перед собой уличное кафе возле площади Сен-Мишель, где он в первый раз завтракал в Париже. Желтели кружочки бледного масла, и капельки воды на них блестели в лучах утреннего солнца, солнце заливало и фасад собора Парижской богоматери, до которого было рукой подать. Атанас и сейчас слышит, как поскрипывал цветной стул, на спинку которого он откинулся всем телом, наслаждаясь парижским воздухом; помнится, он тогда поглядел на модистку за соседним столиком, и она с готовностью ответила ему улыбкой на улыбку. Сколько лет прошло, а он все еще помнит, какой был восторг почувствовать себя дома, на родине предков, говорить со всеми на своем родном языке и замечать, как отличается архаичное квебекское произношение от парижского, как радостно было видеть озадаченное выражение на лицах парижан, когда они тщетно пытались определить, из какого департамента Франции он приехал. Ни англо-канадцы, ни американцы не могли бы испытать такое же волнение, очутившись в Лондоне. Только он, франко-канадец, один из тех, кто в течение двух веков хранил верность родному языку перед лицом враждебного континента, мог вкусить такую горделивую радость и наслаждаться чувством самоутверждения.
Морщинистое, покрытое ореховым загаром лицо Атанаса все еще оставалось размягченным от воспоминаний, когда прозвучал звонок к обеду. Идя в столовую, он припомнил, что когда-то смутно мечтал о том, как привезет в патриархальную и холодную клерикальную нормандскую Францию в Квебеке революционный дух новой Франции. Но дальше мечты дело не пошло. Да и вряд ли такой подвиг кому-нибудь под силу. Однако, с другой стороны, если здесь нельзя привить дух Франции, то дух нового промышленного мира — несомненно, можно. Ведь, в конце концов, французы, живущие в Канаде, одновременно являются и североамериканцами.
Атанас устал от всех этих размышлений и с удовольствием принялся за суп. Посмотрев через стол на Кэтлин, он со значением подмигнул ей.
> Утром в понедельник, ровно за две минуты до половины десятого, Хантли Макквин вышел из своего кадиллака на улице Сент-Джеймс и направился к зданию банка. Он был в черном пальто, в темном костюме, в черной шляпе, под отложным воротничком виднелся очень широкий темно-синий галстук. В узле галстука красовалась жемчужная булавка.
Макквин прошел через бронзовые двери, где его приветствовал одетый в ливрею бывший сержант английского Колдстримского гвардейского полка *, и вступил в мраморный вестибюль, холодный, как мавзолей. В дальнем его конце он присоединился к группе людей среднего и пожилого возраста, ожидавших лифта. Все они были одеты точно так же, как он. Они обменялись поклонами и вошли в лифт, украдкой кидая друг на друга быстрые взгляды, как бы желая убедиться, что за субботу и воскресенье ни с кем из них ничего важного не произошло, а когда лифт начал подниматься, уставились каждый прямо перед собой.
На втором этаже из лифта вышел сэр Руперт Айронс. Он был тяжеловесный, крепко сколоченный, с квадратными плечами, квадратной головой, квадратным лицом и подбородком, волосы, разделенные на прямой пробор, под прямым углом ложились на виски. Лицо сэра Руперта было знакомо большинству канадцев, так как оно смотрело на них с маленьких скромных портретов, висящих на стенах всех банков от Галифакса до Ванкувера. Даже на этих портретах видно было, как напряжены жилы у него на шее — следствие выработавшейся за долгую жизнь привычки сжимать челюсти и выдвигать вперед подбородок при деловых переговорах.
На четвертом этаже вышел Макинтош. Он побрел к своему кабинету — ссутулившийся, озабоченный человек, хранящий в памяти сведения о трех рудниках, двух химических заводах, сложных отношениях с рядом международных акционерных обществ, контролируемых Лондоном и Нью-Йорком, а также полный перечень данных об одной корсетной фабрике.
На седьмом этаже лифт покинул Мастерман, направившийся в помещение энергетической компании «Минто». И хотя эта компания обуздала одну из самых стремительных и глубоких рек в мире, ничто во внешности Мастермана не говорило о близости к стихиям. Это был худой и педантичный человек с коротко подстриженными усиками, с тщательно отутюженными складками темных брюк, слывший среди своих коллег с улицы Сент-Джеймс большим знатоком культуры. Он был одним из основателей Комитета искусств. Кро-
Колдстримский полк — второй по старшинству после полков Гвардейской дивизии в английской армии, сформирован в 1650 г.
ме того, Мастерман входил в литературное общество, члены которого собирались единственно для того, чтобы зачитывать друг другу собственные сочинения. Здесь он снискал себе славу самого талантливого, ибо опубликовал книгу под названием «Джентльмены, король!». Это была летопись всех королевских визитов в Канаду со времен Конфедерации 1.
На следующем этаже вышел Чизлетт: никель, уголь и медь; он славился умением подмять под себя любой комитет, в котором заседал, а также великим талантом держать язык за зубами, что вызывало зависть даже у Макквина.
Затем лифт повез Макквина на верхний этаж. В голове у него мелькнула мысль: случись с лифтом авария между первым и вторым этажом, полмиллиона служащих в одну минуту лишатся хозяев. Мысль была тревожная, и в то же время она показалась ему забавной, ведь все эти господа были страшно далеки от тех, кем управляли, они действовали через посредников и пользовались сложнейшей системой рычагов, так что умри они все разом, это не нарушило бы сон их служащих, находящихся на противоположном конце цепи, соединяющей причину и следствие. Этот хитрый механизм управления финансами страны, о котором в парламентских дебатах упоминали с крайней деликатностью, вдруг представился Макквину весьма неустойчивым, казалось, дунь на него, и он заколеблется. Но нет, улыбнулся своим мыслям Макквин, так только кажется, на самом деле механизм отличается высокой надежностью. Все, с кем он сегодня поднимался в лифте, люди столь благоразумные, что даже их жены не знают, о чем они думают, чем занимаются, что намерены предпринять. А сэр Руперт Айронс осторожней всех, он вообще не обзавелся женой. Все эти люди, без исключения, принадлежат к пресвитерианской церкви, регулярно посещают богослужения, а про Айронса даже говорят, что он искренне верит в предопределение Господне.
Лифт остановился, и настал черед Макквина выходить. Его владения занимали половину верхнего этажа в здании, где размещались банки. У Макквина была довольно просторная приемная, а за ней с полдюжины небольших комнат, в которых трудились
1 Канадская конфедерация, получившая статус доминиона, была образована в 1867 г.
тщательно подобранные служащие. Личный кабинет Макквина находился в дальнем конце, и, чтобы попасть в него, нужно было пройти через комнату секретарши.
На круглом лице Макквина блуждала рассеянная улыбка, когда он кивал машинисткам и девице у коммутатора. Он всегда проходил к себе через большую комнату, хотя мог войти в кабинет прямо из холла, через дверь, ключ от которой хранился только у него. На пути Макквин никогда не задерживался. Секретарша приветливо подняла голову, когда он открыл дверь в ее комнату.
— Доброе утро, мистер Макквин!
— Доброе утро, мисс Дрю.
— Сегодня прекрасная погода.
-— Да,— согласился Макквин,— день, кажется, будет хороший.
Он одарил секретаршу холодной улыбкой и прошел в кабинет, где снял пальто и шляпу, аккуратно повесил их в стенной шкаф, поправил галстук, одернул сзади пиджак и остановился перед окном, как делал каждое утро, прежде чем взяться за работу. Кабинет Макквина выходил на одну из самых впечатляющих панорам в мире. Окна смотрели прямо на монреальский порт, а дальше глазам открывалась равнина, и уже за границей с Америкой виднелись гЪры. Вокруг южной оконечности острова, на котором расположился Монреаль, величаво изгибалась река Св. Лаврентия, шириной не меньше мили. Все, что находилось прямо под окнами Макквина, было связано с портом, но сейчас кораблей в доках стояло мало. С тех пор, как началась война, большинство океанских судов уходило в составе конвоев из Галифакса. Те немногие, что оставались в порту, были выкрашены в серый цвет, цвет Северной Атлантики, пушки зачехлены брезентом, стволы повернуты в сторону кормы.
Макквин каждый раз заново испытывал удовольствие от возможности обозревать все это. Он чувствовал, что утвердился в самом центре страны, здесь сходятся железные дороги, корабли и люди, здесь — центр равновесия системы, которая правит финансами всей Канады. Конечно, улица Сент-Джеймс никоим образом не может тягаться с могущественной Уолл-Стрит и с лондонским Сити, но, учитывая, как невелико население Канады, она, по мнению Макквина, заслуживает чрезвычайно высокого признания. Улица Сент-Джеймс отличается большой цепкостью. Здесь умеют держать язык за зубами, брать наличными и ссужать деньги в кредит. Здесь никого не гложут сомнения. К тому же здешние дельцы имеют явное преимущество перед англичанами и американцами, так как всегда могут отвлечь внимание от себя, натравив тех друг на друга. Американцы слишком болтливы, а англичане имеют глупость их недооценивать. Макквин улыбнулся. Канадцам это выгодно вдвойне. Сэр Руперт Айронс уже пустил по миру не одного известного на весь свет американского магната.
Макквин отвернулся от окна и, прежде чем погрузиться в работу, обвел глазами комнату. Рядом с ним на массивной деревянной подставке стоял огромный глобус. За спиной Макквина над письменным столом раскинулась до потолка рельефная карта Канады, в разных местах в нее были воткнуты булавки с цветными головками, указывающие, где сосредоточены предприятия и интересы хозяина кабинета. Пол был устлан восточным ковром. На стене против стола висел написанный маслом портрет матери Макквина, под которым стояла ваза со свежими цветами.
На улице Сент-Джеймс считали обстановку в кабинете Макквина несколько романтичной, кое-кто находил его кабинет даже эксцентричным. Доступ сюда имели немногие, а те, кто имел, распространяли потом преувеличенные слухи о царящей здесь роскоши. Но это ничуть не умеряло почтительности, с какой все относились к Макквину, ведь он умел молчать о важных вещах, но зато непринужденно беседовал на банальные темы и был необыкновенно удачлив.
Макквин пересек комнату, подошел к портрету матери, и выражение его лица изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65