Он чувствовал необычайное обновление и освобождение. Сегодняшняя встреча была больше чем свидание с братом; в Мариусе он увидел воплощение многих собственных неудач. Увидел объективно, со стороны. Поль не пошел домой, а долго бродил по городу и после полуночи заглянул к Мур-рею выпить кофе и съесть бутерброд. Он пил и слушал, о чем говорят вокруг рабочие ночной смены. Они держались непринужденно — радиотехники, телефонисты, рабочие сцены, несколько железнодорожников; англичане и французы свободно и дружелюбно болтали друг с другом. Никого из них такое соседство не настораживало. Их объединяла работа, из-за которой они бодрствовали ночью, когда весь город спал.
Вернувшись домой, Поль совсем забыл, что уже поздно. Он придвинул стул к столу, достал пачку желтоватой бумаги и заточил несколько карандашей. Теперь он жалел, что не повидался с братом раньше. Из впечатлений о Мариусе, из собственных воспоминаний, из того, что он с детства знал о той провинции, где жил, и об окружающих провинциях, вдруг стала вырисовываться тема его новой книги. Ее контуры сделались такими четкими, что карандаш Поля, не останавливаясь, двигался по бумаге до трех утра. Поль не думал над отдельными фразами, он набрасывал план всего романа. Никогда еще ему не удавалось так полно представить себе задуманную работу. Весь материал, все образы уже ждали в глубине его сознания, это были проклятые вопросы, мучившие его всю жизнь, только теперь он сумел от них освободиться. Теперь Поль смотрел на эти проблемы как на чьи-то чужие, с жалостью, даже с нежностью, но видел их отчетливо и ясно. Наброски сцен, которые ему предстояло разработать, появляясь из какого-то уголка его мозга, с неумолимой логикой выстраивались один за другим. Поль взял десять страниц, исписанных небрежным почерком, и, перечитывая их, понял, что все, о чем он пишет, хранилось у него в памяти с прозрачной ясностью, словно отражение в чистой воде.
Он оторвался от бумаг и лег спать. Несколько минут лежал, разглядывая на потолке пятно света от уличного фонаря. Он старался трезво рассчитать, каким временем располагает для осуществления своего замысла. Если ни на что не отвлекаться, можно написать роман за шесть месяцев. Если поступить на работу, понадобится не меньше года. Денег у него хватит до конца сентября, значит, два месяца можно спокойно писать. Поль подумал о Хетер и о своем обещании как можно скорее найти работу. Но роман неумолимо требовал переступить через это. Хетер его поймет. Решено, до конца сентября он будет работать здесь, в этой комнате, за машинкой.
И вдруг Поль саркастически рассмеялся в темноте. Он совсем забыл о войне, неизбежность которой заставила его самонадеянно жениться на Хетер Метьюн. Даже в Монреале очень многие, по-видимому, не сомневались, что война начнется этой осенью. Не подвластный расчетам инстинкт толпы, независимо от всех рассуждений, куда вернее, чем мозг иного гения, угадывал, что война приближается, угадывал так же точно, как стая птиц чует приближение дождя. И толпа сознавала, что Канада примет участие в войне с самого начала. В некоторых журналах предсказывали, что Англия на этот раз останется в стороне. Поль был уверен, что не останется. Но пока война не началась, внешне в Канаде ничего не изменится. И может быть — трудно себе представить, но вполне возможно,-— ему удастся уложиться в оставшийся срок.
Поль повернулся на бок и заснул.
На следующее утро он проснулся, снедаемый страстным нетерпением сесть за работу,— такого с ним еще не бывало. Он принялся писать сразу после завтрака и работал до часу. Потом, после ленча, сидел за столом до пяти. До семи поспал, быстро поужинал и вышел на час пройтись. И работал до часу ночи. День за днем распорядок этот сохранялся, и к концу первой недели августа на импровизированном письменном столе Поля уже лежало сто отредактированных страниц, а чуть ли не пятьсот он выкинул в корзину. Уверенность, с какой он набрасывал план романа, не покидала его и сейчас. Подробности отдельных сцен постоянно были у него перед глазами, будили по ночам и заставляли лежать?- вглядываясь в пятно света на потолке. Он слышал, как разговаривают его герои, узнавал их голоса. Ритм романа, казалось, пульсирует в крови.
Рожденный и отринутый обществом, которое он изображал, постепенно научившийся на свой лад принимать его, Поль чувствовал, что наконец начинает постигать свойственную этому обществу гармонию. Исследуя его характер и поведение, он, казалось, про щупывал корнь^, на которых зиждется страна. Полю ни разу в жизни не случалось наблюдать, чтобы акгло-канадец и франко-канадец испытывали неприязнь друг к другу, находясь с глазу на глаз. Их взаимная нелюбовь проистекала из враждебного отношения к нации, взятой в целом. Именно эти две национальные группировки, каждая бережно хранящая свою легенду о себе, делали Канаду такой, какая она есть,— страной, чья история не запятнана преступлениями, страной удивительно простодушной, не знающей пока откровенной жестокости, на редкость бесхитростной в своих попытках следовать здравому смыслу; упорно, словно ребенок, стремящейся поступать правильно, страной молчаливой, понимающей, что другие государства и знать не хотят, что у нее на уме, страной, на которую можно положиться,— умелой, гордой, на чьих бескрайних просторах две нации одинаково лелеют воспоминания, каждая о своем прошлом.
46
Растянувшись на твердом песке пляжа в Кеннебэнк-порте, Хетер смотрела, как на берег накатывают волны. Сквозь темные очки она следила, как они выгибаются дугой, сверкая в лучах уже низкого солнца, разбиваются о берег и убегают назад, сливаясь со следующей вздымающейся волной. В воздухе стоял слабый шум, как в морской раковине, если поднести ее к уху. Солнце плотно прижимало Хетер к песку, приятно жгло кожу и усиливало ощущение счастья, оно переливалось через край, и Хетер даже побаивалась, не слишком ли это заметно. Завтра она уедет домой к Полю. Интересно, как ему понравится ее загар? Спина, руки, ноги коричневые, а все тело белое, словно молоко. Завтра его взгляд снова будет ласкать ее.
Из его писем Хетер знала, что работы он не нашел, что он пишет книгу, и дело идет успешно. Ее это радовало. Неразумно отрываться от книги, чтобы искать работу. Завтра Хетер возвращается с матерью в Монреаль и снова будет жить в доме Метьюнов на горе. Ничего приятного в этом нет, но придется потерпеть, по крайней мере до тех пор, пока Поль не закончит книгу.
Хетер подхватила пляжный халат и пошла по песку к гостинице. День близился к вечеру. По пути ее останавливали раз восемь, всё монреальцы, и со всеми пришлось поговорить. У себя в комнате она приняла ванну из пресной воды, переоделась в легкое платье и вышла к матери в общую гостиную. Дженит расстраивало, что Хетер отказывается носить траур по деду, но Хе?ер считала, что траурного наряда матери — черное шифоновое платье, черные шелковые чулки, черная сумка и все остальное тоже черное — вполне достаточно, чтобы выразить горе целой семьи.
Войдя в гостиную, Хетор нашла мать необычно оживленной. Весь день Дженит играла в бридж с друзьями из Монреаля. Пока пили коктейль, она пересказывала Хетер, как шла игра и какие у нее были партнеры, а потом мать и дочь отправились обедать.
— Вот что я подумала, дорогая,— скшэ&па Дженит,— .хорошо бы нам задержаться здесь до первого сентября. Я даже попыталась найти управляющего, Мне бы хотелось остаться в тех же комнатах.
— Но, мамочка,— Хетер положила ложку,— я считала, что мы уезжаем завтра.
— Побыть здесь полезно нам обеим,— сказала Дженит.— Когда ты вернулась из Новой Шотландии, ты выглядела ужасно: тощая, усталая. Да и мне не мешает отрохнуть после такого тяжелого годе.
Хетер снова взяла ложку.
— Ты выгладишь сейчас гораздо лучше, мама. Какая-то пара вошла в столовую и не эмфыла за
собой доерь. Из гостиной вервался резкий голос радиокомментатора. За последние двадцать четыре часа положение в Европе заметно ухудшилось, соебщ-ил он. Ходят слухи, что Гитлер вызвал в Берхтесгаден 1 графа Чиано 2.
— Хоть бы выключили радио,— сказала Дженит.— Право, у здешних дикторов такие противные голоса.
— Так поехали домой,— серьезно предложила Хетер.— Там сможешь слушать Би-Би-Си.
— Надо, чтобы Би-Би-Си можно было слушать и здесь. Как раз сегодня Флоренс говорила об этом. В конце концов, среди американцев много вполне приятных людей. Флоренс просто понять не может, почему они-то не похлопочут.— Дженит доела суп и посмотрела в окно. Солнце покидало пляж, и цвет набе-
1 Берхтесгаден — резиденция Гитлера в Баварии.
2 Чиано Галеаццо, граф (1903—1944) — государственный и политический деятель фашистской Италии.
газших на берег волн изменился, стал холодным. С моря поднимался легкий туман,-— Какое все-таки милое место, правда? Глупо уезжать домой, когда здесь столько знакомых. Мы с Флоренс даже посмеялись сегодня. Ведь сейчас здесь сразу три бывших председательницы нашего клуба.
Подошла официантка и унесла суповые чашки. Хе-тер собралась с духом.
— Мне очень жаль, мамочка, но мне надо уехать завтра, у меня есть кое-какие планы.
Дженит взглянула на дочь с внезапным подозрением.
-— Но ведь их можно изменить, дорогая.
Пока перед ними ставили следующее блюдо, Хе-тер, не отвечая, смотрела в окно.
— Я тебя не понимаю, Хетер.
— Давай не будем об этом говорить, пока не пообедаем.
— Но, дорогая, ты же понимаешь, одна я не могу здесь остаться.
— Я с удовольствием жила тут,— сказала Хетер.— Мне было хорошо,— она сосредоточенно смотрела в тарелку.— Но ты сама говорила, что мы едем на три недели, а в Монреале меня ждут.
Дженит поковыряла вилкой ростбиф.
— Неужели это важнее, че^ побыть со мной? И потом, в августе в Монреале никого нет.
Хетер выждала некоторое время, а потом попросила:
— Расскажи, что пишет Дафна, ты ведь сегодня получила письмо.
— Разве ты его не читала?™— Дженит успокоилась и снова принялась за еду.—- Дафна, как обычно, в письмах ничего не пишет. По-моему, сознательно.
Однако на изложение того, чего не пишет Дафна, у Дженит ушло минут десять, и за это время мясо было доедено. Оказалось, что в первых числах июня Дафна ездила в Париж, но к началу сезона вернулась в Лондон. Ноэль так занят, что она его теперь почти не видит. Его завод работает день и ночь.
— Замечательно, правда? — сказала Дженит, призывая Хетер восхититься вместе с ней. Сам Ноэль снова вступил в Королевские ВВС.— Конечно,— заметила Дженит,— если бы в свое время послушались Ноэля, сейчас не о чем было бы волноваться. Но его не послушались.
— Можно было и многих других послушаться, не только Ноэля.
— Знаешь, все не так страшно. Причин беспокоиться нет. Флоренс Мердок рассказывала, что перед отъездом сюда она как раз встретила леди Норн, помнишь, раньше она была Памела Смит? Так та говорит, в Лондоне все совершенно спокойны. Это только американцы паникуют. А генерал Метьюн всегда говорил: если американцев беспокоят дела англичан, можете не сомневаться, что в Англии все в порядке.
Дженит продолжала болтать, пока они ели мороженое и торт. За кофе Хетер закурила, а Дженит от сигареты отказалась.
— Мое горло не выдерживает американских сигарет,— объяснила она.— Для меня они слишком резкие.
Встав из-за стола, они через длинную столовую направились в гостиную. Там сидели пожилые дамы с вязаньем ^в играли дети, старавшиеся отдалить время сна. Когда в дверях показались Дженит и Хетер, все дамы дружно подняли головы от вязания. Дженит остановилась посреди гостиной.
— Подожди меня здесь, милочка. переговорю с управляющим насчет комнат.
Хетер дотронулась до локтя матери.
— Мамочка,— спокойно проговорила она,— я ведь тебе сказала, я не могу остаться.
Дженит бросила на нее гневный взгляд. Приглаживая складки черного шифона на плоском животе, она оглядела гостиную и снова посмотрела на дочь.
— Не понимаю твоего упрямства,— сказала она.— Любую встречу в Монреале можно спокойно отменить.
Хетер выдержала взгляд матери. Так всегда: что бы она ни говорила, ничто не принимается во внимание. Она начала было объяснять, но осеклась. И наконец сказала:
— Там сейчас Поль Таллар.— Хетер увидела, как глаза матери сразу впились в нее.— Мы... мы любим друг друга.
Дженит перестала нервно теребить платье. Она замерла, а потом произнесла: — Не говори глупостей, Хетер. Ты же знаешь, это абсолютно невозможно.
Старые дамы, наблюдавшие за ними поверх вязанья, не заметили в Дженит никакой перемены. Разве что она слегка побледнела, но улыбка в ответ на кивок знакомых была любезной, как всегда. Краем глаза Дженит заметила, что к ним приближается Флоренс Мердок, и, мило улыбнувшись, непринужденно обернулась к своей постоянной подруге по клубным комитетам.
— Все готово,— объявила Флоренс Мердок.— Сегодня будем играть в солнечной гостиной. И мы нашли нового в нашу четверку,— она коснулась пухлыми пальчиками руки Дженит и театральным шепотом добавила:— Это миссис Фалконридж. Мы встретились вчера за чаем. Уверена, она окажется одной из самых милых американок,— и, обернувшись к Хетер, спросила:— А вы так и не играете в бридж?
— Хетер делает вид, что презирает бридж,— сказала Дженит весело и стала рыться в черной сумочке, которую постоянно носила с собой, ища носовой платок.
Флоренс Мердок рассмеялась.
— Я тут читала недавно Сомерсета Моэма. Вам следует прочесть, Хетер. Мистер Мозм утверждает, что хороший бридж надежней всякой страховки. Или что-то в этом роде.
— Хетер читает все,— поспешила Дженит.— Ты помнишь это место, милочка?
Хетер помнила. Моэм писал, что научиться хорошо играть в бридж — значит застраховать себя от скуки в преклонном возрасте.
— Ну конечно! Вы всегда были такая умница по части книг, дорогая,— не унималась Флоренс Мердок.
Она повернулась к Дженит и стала со множеством подробностей рассказывать про миссис Фалконридж. Дженит вспомнила, как бедный генерал Метьюн еще прошлой зимой говорил, что в целом американцы, по его мнению, становятся лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65