Каждое утро секретарша мисс Дрю ставила к портрету с десяток только что срезанных цветов в небольшой хрустальной вазе, и каждый раз Макквин находил нужным расположить цветы по-своему. Вот и сейчас он потратил некоторое время, переставляя нарциссы, пока не убедился, что каждый цветок занял подобающее место. Макквин поднял глаза на портрет. У его матери было узкое печальное лицо с твердо сжатыми губами, лоб прикрыт челкой, на шее ожерелье в виде ошейника, введенное в моду королевой Александрой Лицо было по-шотландски сурово и по-шотландски скорбно, как будто его обладательнице согревали душу только грустные мысли. При посторонних Макквин никогда не обращал на портрет даже мимолетного взгляда, но если ему предстояло принять важное решение, он никого к себе не пускал и, оставшись наедине с портретом, долго всматривался в него, пока не начинал чувствовать, будто мать молча советует ему, как поступить. Эту свою тайну Макквин охранял тщательнее прочих.
Наконец Макквин повернулся к столу, и выражение его лица снова переменилось. Голубизна широко расставленных умных глаз на круглом, как луна, лице стала непроницаемой. Губы сжались. Он принялся читать лежавшую на столе почту, с хрустом вскрывая конверты. Внимательно просмотрев всю стопку, он позвонил секретарше.
Мисс Дрю бесшумно отворила дверь и остановилась в ожидании. Это была пятидесятилетняя особа с тусклыми седыми волосами, зимой и летом неизменно носившая костюмы из твида. Она служила у Макквина уже более двадцати лет, с самого начала его карьеры в Онтарио. Макквин подозревал, что мисс Дрю не хуже, чем он сам, до мельчайших деталей разбирается во всех его делах. Но, конечно, она не обладала искусством Макквина маневрировать, тонким чутьем, позволяющим оценить всю ситуацию разом, не обладала и его неумолимой логикой, которая дает возможность предвидеть будущее, вглядываясь в неясное настоящее,— словом, не обладала всем тем, что иногда наводило Макквина на мысль, уж не гений ли он?
Худая, нескладная, с очками на длинном носу, с записной книжкой в руке, мисс Дрю ждала, пока Макквин подаст знак и начнет диктовать. Она придвинула стул к его столу, раскрыла блокнот и держала ручку наготове. Ничто в этот ранний час не выглядело столь бесцветно, как мисс Дрю.
— Звонил кто-нибудь? — спросил наконец Макквин.
1 Королева Александра — супруга английского короля Эдуарда VII (1841—1910).
— Секретарь мистера Мастермана просил напомнить насчет заседания в пятницу. Звонил мистер Бьюкенен. Звонил мистер. Хочет зайти сегодня до завтрака.
— Ага,— проговорил Макквин.
— Я сказала ему, что, если ничего не изменится, он может зайти в одиннадцать пятнадцать. Он оставил свой телефон.
— Хорошо. Звонить мистеру Таллару не надо. Как только он придет, проводите его сюда.
Три четверти часа Макквин диктовал письма. Ровным, лишенным всякого выражения голосом произносил гладкие штампованные фразы, принятые в деловом мире. Он отличался такой многословностью, что его письма оказывались в полтора раза длиннее, чем нужно. Наконец последнее письмо было закончено, мисс Дрю собрала бумаги, которые он передавал ей одну за другой, и поднялась.
— Когда была отправлена телеграмма «Ллойду»? — спросил Макквин, откидываясь на спинку кресла и заложив большие пальцы за проймы жилета.
— Вчера, сразу, как вы ушли.
Макквин кивнул. Он знал, что если бы из Лондона поступили новости, мисс Дрю сама сказала бы ему, но он тревожился и, задав вопрос, дал выход своему беспокойству. В тысяча девятьсот тринадцатом году, предвидя близость войны, он по бросовой цене купил у одной иностранной фирмы три грузовых судна. Две недели назад одно из них было торпедировано в Ирландском море, и одиннадцать человек погибли. Получив это известие, Макквин не спал всю ночь. Внезапно война из газетных заголовков и сводок, над которыми можно было рассуждать и раздумывать, превратилась в дело сугубо личное.
— Я ничего не пропустил?— спросил он.
— Мне следует напомнить, что сегодня приедет миссис Метьюн насчет своих вложений.
— Я это помню. Когда понесете мне ее бумаги, захватите и бумаги завода в Гамильтоне 2.
Мисс Дрю удалилась так же бесшумно, как вошла, и через несколько минут вернулась с двумя папками.
1 «Л л о й д»— английское морское страховое общество.
2 Гамильтон — город в провинции Онтарио.
Взяв их у нее, Макквин бегло взглянул на перечень вкладов и отложил его в сторону.
— Когда приедет миссис Метьюн?— спросил он.
— Без четверти одиннадцать.
—- Прекрасно, тогда пока все. Пусть меня не беспокоят.
Он углубился в документы, относящиеся к его заводу в Гамильтоне. Наедине с цифрами Макквин чувствовал себя в родной стихии, он мысленно видел каждый этап производства, который они отражали, представлял себе рынок сбыта, источники сырья и старался прикинуть, какие прибыли и риск связаны с дальнейшим содержанием гамильтоновского машиностроительного завода, который он создал практически на пустом месте. Это было самое первое его предприятие, и он им гордился. Но сейчас с ним пожелал объединиться Айронс, а в любых союзах Айронс ведет себя точь-в-точь как акула при встрече с селедкой. ^Хтжвин пытался раскинуть умом, как добиться, чтобы Айронс потерял интерес к своему предложению.
Все еще раздумывая, он отодвинул бумаги в сторону. В этом вопросе цифры и факты ему не помогут. Он прекрасно понимал, что Айронс стремится не столько к приобретению еще одного машиностроительного завода, сколько к тому, чтобы Макквин оказался у него в зависимости. Это его обычный метод. Айронс редко сам создавал какое-нибудь предприятие, но обладал гениальным даром объединять под своим контролем предприятия других. Айронса интересовали люди, а не цифры. Он явно терял покой, если видел, что кто-то быстро выдвигается, прочно встает на ноги и приобретает независимость.
Макквин упрямо продолжал взвешивать непредсказуемое. Победа над Айронсом была бы не лишена приятности. Можно объединиться с ним, воспользоваться более благоприятными финансовыми возможностями, которые компания приобретет с его приходом, а потом вступить с ним в борьбу за власть. Но нет, это глупо. Для этого Макквин пока недостаточно силен. Нечего и пытаться перехитрить Айронса в открытую. Если это даже удастся, придет время, и Айронс все равно расквитается с ним за такую опрометчивость. Нет, надо прибегнуть к собственным методам и одержать победу, которая поначалу будет выглядеть как поражение.
Поразмышляв еще некоторое время, Макквин наконец решил, как надо поступить. Айронс — человек нетерпеливый и самонадеянный. Если во время деловых переговоров он почувствует, что к собеседнику можно отнестись свысока, то этого ему вполне достаточно. Поэтому самое разумное — не предпринимать ничего. Когда они с Айронсом встретятся, а до сих пор они никаких переговоров не вели, Макквин постарается, чтобы у Айронса сложилось о нем нужное представление. Пусть решит, что на Макквина не стоит терять времени, что Макквин слишком мелкотравчат и никогда не станет серьезным противником. Макквин ухмыльнулся. Надо притвориться суетливым и нерешительным. Он уже видел, как Айронс разглядывает его своими въедливыми глазками и приходит к заключению, что Макквин звезд с неба не хватает и можно его в расчет не брать.
Макквин снова позволил себе улыбнуться чуть ли не дурашливо. В конце концов даже его наружность и та иногда бывает на руку. Он любил сравнивать себя с подушкой. Стоит на него нажать, и он сжимается, но как только его отпустят, он потихоньку принимает прежнюю форму.
Макквин все еще улыбался своим мыслям, когда в одиннадцать часов наконец приехала Дженит Меть-юн. Макквин и не ожидал, что она появится вовремя. В Монреале дамы вечно опаздывают. Он даже говорил с ней несколько раз по этому поводу, так как не выносил неточности. И сейчас, когда она вошла, на лице его мелькнула досада, и Дженит растерялась. А ее смущение, в свою очередь, смутило Макквина. Он был неуязвим только в мужском обществе, с женщинами же всегда чувствовал себя как робкий юнец на первой вечеринке. Он постарался прикрыть смущение грубоватой деловитостью.
— Проходите, Дженит,— сказал он.— Садитесь. Дженит Метьюн, словно не в деловом кабинете, а
в незнакомой гостиной, нерешительно оглянулась по сторонам и ступила на восточный ковер. Макквин выдвинул кресло, и она села.
— Мне так неловко вас беспокоить, Хантли. Но вы же знаете, я ничего не понимаю в делах. Вы же...
Он не спеша сел, удобно расположился в кресле и поднял руку, словно желал остановить ее извинения. Рука у Макквина была плотная, пухлая, с тщательным маникюром, у запястья — черная паутина волос. На мизинце красовалось кольцо с черной печаткой.
— Для того я здесь и сижу,— сказал он. Дженит положила сумочку на стол и прижала ее
рукой в перчатке. Со свойственным ей беспокойством, она наблюдала за тем, как Макквин надел пенсне и взял в руки ее бумаги. Благодаря удачному замужеству Дженит попала в высшие круги Монреаля и с особой чуткостью определяла, кто входит в эти круги, а кто нет. Макквин пока не входит, но недалек тот час, когда войдет, ему надо только проявить выдержку и не сделать ложного шага. Свекор Дженит, генерал Метьюн, уже заметил однажды, что этот человек ему по душе; видно, он не догадывается об истинных причинах интереса, который проявляет к нему Макквин.
Дженит разглядывала комнату, перескакивая глазами с предмета на предмет, глаза ее можно было назвать красивыми, они казались очень большими на маленьком лице с правильными чертами. Дженит была крайне нервозной, отчего и отличалась непомерной худобой. Ей едва исполнилось тридцать. Ничто в ее фигуре не выдавало мать двоих детей. Только стройностью напоминала она своего отца, капитана Ярдли. В этот день на ней был черный костюм из тонкого сукна, черная соломенная шляпа, белая креп-жоржетовая блузка, которая выглядывала из-под жакета, расстегнутого спереди. Именно спереди, а отнюдь не на груди, ибо о груди Дженит говорить было трудно. Она, правда, не подозревала, как эта субтильность поднимает ее в глазах Макквина, по мнению которого пышногрудые женщины никак не могут считаться настоящими леди.
Сидеть с глазу на глаз и молчать было для Дженит невыносимо.
— Я страшно благодарна вам за ваши хлопоты, Хан-тли,— проговорила она.— Правда, правда. Я только вчера сказала генералу Метьюну...
Макквин снова поднял руку, призывая ее к молчанию. Не отрывая глаз от лежащих перед ним бумаг, он пробормотал: — Слово всегда надо держать. Когда Харви отправился за океан, я пообещал, что буду смотреть за его делами,— сказав это, он плотно сомкнул губы.
Желая хоть как-то скрыть мучившую ее неловкость, Дженит протянула руку в перчатке и взяла со стола лежавшую на нем «Газетт». Бросив быстрый взгляд на Макквина, она начала читать. Глаза ее скользили со столбца на столбец, В конце концов она заинтересовалась статьей, где разбиралась речь какого-то политического деятеля, фамилию которого Дженит не могла выговорить, направленная против всеобщей воинской повинности.
— Какой кошмар с этими франко-канадцами, правда, Хантли?
— Что?
Дженит через стол протянула ему газету, придерживая ее за угол.
— Хорошо, что хоть Харви не приходится читать такую низость. Я просто убита.
— Одну минуточку, Дженит. Я сейчас закончу.
— Простите ради бога!— Она затихла и снова подвинула газету к себе. Прочтя несколько строк, она взглянула на Макквина, опасаясь, не сердится ли он на нее, но похоже было, что он совершенно забыл об ее присутствии. Прошло еще несколько минут, и Макквин сложил бумаги, аккуратно подровнял их, отодвинул на край стола и снял пенсне.
— Я думаю, часть горно-рудных акций лучше перевести в военные облигации. Они вполне надежны, но сейчас такое время...
— Делайте, как вы считаете нужным, Хантли. Я же сказала, что ничего в этом не понимаю.
Макквин призвал на помощь все свое терпение.
— Нет, Дженит, вы должны напрячься и вникнуть, Харви хотелось бы, чтобы вы знали, что делаете.
Стараясь говорить как можно понятнее, он объяснил ей, что происходит с деньгами, когда их переводят из одних ценных бумаг в другие, и как такой перевод отразится на ее доходах.
— В конечном итоге, это вопрос спорный. Ваши доходы слегка уменьшатся, но очень незначительно. Совершенно незначительно. С другой стороны, после войны горно-рудные акции... словом, давайте смотреть на это дело исключительно с патриотической точки зрения. Понимаете...
— Да-да, я уже все поняла* Именно так и делайте!-— поспешно сказала Дженит.
Макквин кивнул, глубоко вздохнул и начал тихонько раскачивать на черном шнурке свое пенсне.
— А в остальном дела в прекрасном состоянии^— сказал он„— Твердые, надежные вложения. Этих денег на сто лет хватит,— он позволил себе улыбнуться ей.— Ну, а теперь расскажите, как вы живете. Как дети? Все ли у вас в порядке? Я ведь не видел вас целый месяц.
— У нас все хорошо.— Дженит снова подняла газету и указала пальцем на статью о всеобщей воинской повинности на первой странице.— Хантли, ну почему тех, кто это пишет, не сажают в тюрьму?
— Что вы, Дженит! Что вы! Разве это разумно? Ничего не.поделаешь, таковы уж французы.
— А генерал Метьюн говорит, они предали нас. Между прочим, раньше он всегда защищал их от нападок торонтцев. До войны, конечно.— Она опустила газету на стол и решительно сложила ее.— Он теперь ужасно разочаровался во французах.
— Не следует вам принимать это так близко к сердцу,— сказал Макквин.
— Ничего не могу поделать. Меня это убивает. Да, подумал Макквин, совершенно ясно, Дженит
переутомлена, ведь она — член решительно всех военных комитетов в Монреале. Ежедневно она проводит два часа в столовой на одном из вокзалов, а уж хуже занятия не придумаешь! Прошлой зимой она жаловалась ему, что солдаты употребляют в разговоре ужасно грубые выражения и сомневалась, могут ли такие люди хорошо воевать.
К тому же Дженит строго ограничивает себя в еде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65