Одно из них связано с его первым рейсом. За Форт-Уильямом и Порт-Артуром * садилось огненное солнце, отбрасывая на рябь залива Тандер-Бей гигантские тени от элеваторов. Когда по шлангам в трюм погрузили зерно и они отчалили, Поль оглянулся и в пылающей короне заката увидел еще один пароход, пришедший за зерном, он был похож на соринку в огромном глазу; беспокойная поверхность озера простиралась между Полем и солнцем, словно унылая пустыня, лишь ближе к востоку, где было темно, вода излучала сияние. Но вот пароход окутала ночь, и краски угасли; вокруг больше ничего не было, лишь плескались бесчисленные мелкие волны, игравшие в темноте, да выл свирепый ветер, опрометью налетавший с севера из безмолвных лесов, да стучали брызги холодной озерной воды, которые ветер бросал на шкафут, смачивая палубу. А всего через несколько дней, оставив позади это чувство заброшенности, испытанное в центре континента, они плыли
1 Форт-Уильям, Порт-Артур — города на озере Верхнем на берегу залива Тандер-Бей, в 1970 г. слились, образовав город Тандер-Бей.
вдоль самого берега в восточной части озера Онтарио, и вечером можно было заглядывать в освещенные окна домов. Пока пароход двигался мимо окон, Поль смотрел, как ложатся спать дети, как читают, сидя в креслах, мужчины, а однажды он увидел обнаженную женщину. Она стояла у окна и задумчиво расчесывала волосы, губы у нее были полуоткрыты, как будто она что-то тихо напевала. Пароход прошел мимо, а она, странным образом преображенная, навсегда осталась жить в памяти Поля.
Мысли его вернулись к настоящему. Через неделю он поднимется в Галифаксе на борт другого парохода, нисколько не похожего на эти озерные суденышки. Поль понятия не имел, куда поплывет. То ли в Европу, то ли в Южную Америку, а может быть, всего лишь на Ньюфаундленд или в Нью-Йорк. Наверняка он знал только, что будет плавать на грузовом британском судне водоизмещением четыре тысячи тонн и называется оно «Ливерпульский батальон».
Ярдли заверил его, что с «этими англикашками» плавать неплохо. Он добавил, что на борту непременно окажется кто-то из Новой Шотландии, и если это, скажем, будет кок, Полю достаточно повосхищаться старой морской провинцией, и кок будет стоять за него горой, не даст ни одному сукину сыну к нему придираться.
Поль улыбнулся про себя. В последний раз Ярдли выходил в море восемнадцать лет назад. Интересно, похожи ли картины, нарисованные старым капитаном, на то, что есть на самом деле, или они плод воображения Ярдли! Капитан рассказывал Полю бесчисленное множество разных историй, и только в одной из них прозвучало что-то трагическое и мрачное. Да, вероятно, каждому человеку мир представляется по-своему. Придется самому разбираться.
— О чем вы задумались?— донесся до него мягкий голос Хетер. Голос вторгся в красноватый туман под его сомкнутыми веками, обращенными к солнцу, и поплыл рядом с мелькавшей черной сеткой, то и дело перечеркивавшей красный фон.
— О вашем деде. Решаю, не обманщик ли он. Она тихо хмыкнула, и Поль добавил:
— Такой же, как я сам.
Опершись на локоть, Хетер склонилась над Полем, вглядываясь в его лицо. Глаза закрыты, губы слегка раздвинуты. Ей захотелось дотронуться до его волос, попробовать, какие они на ощупь, особенно на макушке, где волосы выгорели и казались мягче. В углах глаз Поля уже обозначились легкие морщинки. Странно было видеть его таким тихим после всего, что он наговорил у нее в мастерской. Она догадывалась, что молчать для него естественнее. Казалось, он все время держит свои чувства в узде. На его левом бедре она заметила шрам, на груди еще один, когда Поль перевернулся на живот, рубец оказался и на спине. Хетер провела по нему пальцем.
— Откуда это?
— Хоккей.
— Другие тоже?
— Да.
— Хорошо, что вы перестали играть.
— Я перестал не из-за этого.
— А из-за чего?
— Хоккей слишком много от меня требовал.— Поль снова перевернулся на спину.— После каждой игры я был как выжатый лимон. А перед каждой новой мне приходилось себя взвинчивать. Если выходишь на лед спокойным, толку не будет.
— Вы любите хоккей, правда, Поль?
— Любил.— Он прикрыл глаза руками и сморщился, низкое солнце било в лицо.— Иногда зимой мне казалось, что «Форум» { мой дом. Знал там каждую царапину. Возле южной скамьи для штрафников была длинная зазубрина, и перед каждой игрой я обязательно до нее дотрагивался, я ведь помню, откуда она взялась.
— И откуда же?
— Однажды Эдди Шор разозлился и лягнул бортик коньком.
— Вы верите в приметы?
Он взглянул на нее, почти не открывая веки.
— Когда играл, верил.
Хетер потрогала шрам у него на груди и тут же отдернула руку.
— А как это началось? Я хочу сказать, почему вы стали играть в хоккей?
— Деньги были нужны.
1 «Ф ору м»— стадион в Монреале.
— Ну а почему... почему именно в хоккей, а не во что-нибудь другое?
Он подумал с минуту.
— Наверно, все началось, когда я в первый раз увидел игру профессионалов. Мне было шестнадцать. Тогда играли Джолиэт, Моренц, Боучер. С тех пор как я их увидел, я готов был по восемь часов в день батрачить на тренировках, лишь бы играть, как они, пусть даже вдвое хуже.— Поль потянулся и погладил Хетер по волосам.— Теперь-то уж я старик, но и в лучшей своей форме я на четверть с ними бы не сравнился.
— Ух как серьезно вы заговорили.
— Бывает, чересчур увлекаюсь.
Она улыбнулась, глядя на него сверху, ей нравилось, как его пальцы медленно поглаживают ее волосы, было приятно чувствовать, что он рядом. Некоторые мужчины кажутся ласковыми, но руки у них неуклюжие, у Поля же тело сильное, а кончики пальцев просто источают нежность.
— Интересно, как бы вам сейчас понравилась Дафна,— сказала Хетер.— Она натуральная блондинка.
— С чего вы взяли, что я люблю блондинок?
— Она высокая и гибкая. И кожа у нее словно мед, пронизанный солнцем.
Поль не отзывался, и Хетер добавила:
— И фигура у Дафны умопомрачительная. Кажется, обними ее, и она прямо в руках растает.
— Наверно, быть Дафной — работа нелегкая! Хетер рассмеялась.
— А муж у нее совершенно жуткий! Мне его иногда жалко, но так, не слишком. Дафна говорит, он ее насилует.
— Неужели в этом есть нужда?
— Не говорите гадостей!
— Да разве это возможно физически? Мне часто хотелось узнать.
Поль привстал и, свернувшись на песке, они смотрели друг другу в глаза, воздух между ними словно закипал, но вдруг Поль вскочил, подбежал к воде и бросился в нее так стремительно, что оступился и упал, подняв фонтан брызг. Хетер следила, как он сильными рывками поплыл на глубокое место. Один раз ушел в воду с головой, вынырнул, отдуваясь, поплавал немного и, перейдя на кроль, медленно двинулся назад, выбежал на берег и сел рядом с Хетер на теплый песок. Она смотрела, как вздымается его грудная клетка.
— Мне бы хотелось побольше знать о хоккее,— сказала она.— Мама всегда считала, что девушке неприлично посещать «Форум». Иногда меня брал туда Алан. В жизни не видела ничего прекраснее! На льду все движения такие красивые.
— Моренц, Джолиэт, Ганьон, Джексон, Смит — настоящие мастера, лучше них у нас в стране хоккеистов, наверно, не было.
— Хули Смит однажды швырнул игрока на бортик, чуть не на меня. Я тут же освистала его, даже сообразить ничего не успела.
— Это доказывает, что вы его не оценили. Он наверняка красиво разделал того игрока, а вы просто не поняли.
Хетер встала и пошла к машине. Поль смотрел, как она возвращается, неся сандвичи и пиво. Она поставила бутылки у самой воды и обложила их мелкой галькой, чтобы они не падали. Потом подошла и остановилась над Полем.
— А вы ввязывались в драки? Вас судьи наказывали?
— Нет, старался избегать.
— Хотелось бы посмотреть, как вы играете.
— Поздно. С хоккеем я покончил.
Они ели сандвичи, запивали их пивом, а светлый северный летний вечер почти незаметно сменился сумерками. Хетер переоделась, и, когда она вышла уже в платье, пошел одеваться Поль.
— Монреаль чем плох,— сказала Хетер, когда он появился снова,— пока доберешься до природы, надо страшно долго ехать. А как хорошо пройтись в такой вечер по роще! Или забраться на тот холм за Сен-Марком и глядеть на реку, или спуститься на берег моря и слушать в темноте, как шумят волны. Но больше всего мне хотелось бы стоять наверху, на высокой горе и любоваться домиками фермеров в долине.
Поль сложил пустые бутылки в машину и вошел за Хетер в дом для лодок, чтобы проверить, все ли они оставили в порядке.
— Идите сюда!— крикнула ему Хетер с верхнего этажа.
Когда он поднялся к ней на небольшую галерею, обращенную на озеро, она добавила:
— Не бог весть какая высота, но все же лучше, чем ничего.
Они стояли и смотрели на озеро, лежавшее перед ними словно неподвижное и темное стальное зеркало. Стойко и уныло пахло камышами, но по лужайке, поднимавшейся к дому, скользили таинственные тени, и на запах можно было не обращать внимания. Нагревшаяся за день земля отдыхала у кромки воды. Только на западе по озерной глади еще мелькали цветные блики, разбивая отражения двух-трех усталых облаков. День угасал.
— Неплохо,— сказал Поль. Он опустился в парусиновый шезлонг и притянул Хетер к себе.— Смешно,— продолжал он,— еще три дня назад мне и в голову не приходило, что я буду скучать по кому-нибудь в Канаде, когда уйду в море. Разве что по вашему деду. А вот теперь и еще кое-кто объявился. Мне будет не хватать вас, Хетер.
Она погладила обнимавшую ее руку.
— Не удивлюсь, если и мне будет не хватать вас. Через некоторое время Поль спросил:
— Как вы считаете, мы действительно знаем что-нибудь друг о друге? Мне кажется, я знаком с вами давным-давно.
— Еще бы! Вы знаете, например, что я не боюсь насаживать червяка на крючок.
Но Поль не принял шутки.
— Когда люди вдвоем, обычные мелочи не имеют значения.— Поль поразмыслил над своими словами.— Непонятно, да? А вот если я приду к вам домой, встречусь с вашей семьей, с вашими друзьями, на первый план сразу вылезут всякие несущественные детали, а то, что важно для нас двоих, сойдет на нет.
— Думаете? Мне так не кажется. Но я понимаю, что вы имеете в виду.
Поль потрепал ее по волосам.
— А вы когда-нибудь влюблялись?
— Боюсь сказать. Несколько раз мне так казалось. В первый раз, в Лозанне, когда мне было пятнадцать лет. Но мне всегда удавалось себя преодолеть. Так что, наверно, это было не совсем то, что подразумевают, когда говорят о любви.
Поль смотрел, как над озером, словно туча, сгущается темнота. Где-то далеко квакали лягушки. Рядом в листве неумолчным хором звенели сверчки и кузнечики.
— Не влюбляйтесь ни в кого, Хетер.
Она попыталась высвободиться из его рук, но он удержал ее.
— Никогда?
— Вам только все испортят. Любовь делает человека беспомощным, и они этим сразу воспользуются.
— Кто они?
— Простите. Это привычка. Там, где я живу, мы с самого детства привыкаем весь остальной мир называть «они».
Хетер притихла и, едва дыша, вглядывалась в темнеющую над озером пустоту. Далеко на острове Дор-валь среди деревьев мелькали огоньки. Ей двадцать три года, и она в первый раз встретила человека, который смог тронуть ее, пробиться, минуя ее рассудок, к тому, что у нее в душе. На это хватило мгновения. Так случилось, и что бы Поль ни говорил, теперь ничего не изменится.
У нее на руке, на нежной коже устроился комар. Хетер согнала его. Поль почувствовал, что его жалят в левое ухо, он снял руку с плеча Хетер, достал из кармана пиджака, переброшенного через спинку шезлонга, пачку сигарет, затянулся, передал сигарету Хетер и закурил сам. Когда во мраке вспыхнула спичка, Хетер увидела его глаза, большие и темные, потом спичка погасла, и только два светящихся кончика сигарет двигались в темноте.
— А вы многих женщин знали, Поль? Он не сразу ответил.
— Я знал одну,— тихо сказал он наконец.— Она так никогда и не стала взрослой. Эта женщина вела себя так непосредственно со всеми мужчинами, что мне теперь трудно быть непосредственным с женщинами.
— Вы и сейчас знакомы с ней?
— Это моя мать.
Они докурили, и комары сразу набросились на них, громко зажужжали над головами, стремительно атакуя из темноты. Поль замахал обеими руками, и Хетер встала.
— Наверно, надо уезжать,— сказала она.— Их тут целые полчища.
Поль пошел за ней внутрь. Они закрыли дверь, заперли ее на засов и очутились в полной темноте.
— Где вы?— спросил он.— Подождите, я зажгу спичку.
— Я здесь.
Поль сделал шаг вперед и столкнулся с ней. И сразу Хетер оказалась у него в объятиях. Она потянулась к нему лицом, мягкие губы прижались к его губам. Все остальное исчезло. Ни с одной девушкой он не испытывал так остро радости бытия; казалось, в его руках трепещет сама жизнь, и нет кругом ничего, только глубокая тьма и Хетер, щедрая, горячая, часть его самого.
Но рассудок Поля вырвался из темноты, как ныряльщик* вырывается на поверхность. Хетер отстранилась, а Поль стал хлопать себя по карманам в поисках спичек. Наконец, найдя их, он зажег одну, и лицо Хетер выступило из темноты, неотчетливое в дрожащем свете. Она прислонилась к стене, заложив руки за спину, в ее глазах было удивление. Спичка обожгла Полю пальцы, он бросил ее на пол и каблуком растер мерцающий пепел, вокруг снова стало темно.
— Хетер, не надо. Именно этого я и боюсь.
— Почему, Поль?
— Почему? Господи! Не бросайтесь собой! — Казалось, голос его доносится к ней издалека.
— А я не боюсь. Теперь не боюсь.
Он оторвал еще одну спичку, но не зажег ее.
— Через неделю я уеду. И, может быть, мы не увидимся больше никогда. Давайте помнить об этом.
Молчание заполнило комнату, потом Хетер спросила:
— У вас ведь были другие девушки, правда?
— Немного,— голос звучал сердито,— меньше, чем вы думаете.
— Когда вы меня поцеловали, я сразу поняла.
— Вам это неприятно?
— Нет, конечно, нет.
Поль чиркнул спичкой, поднял ее повыше, и Хетер стала первая спускаться с лестницы. Поль зажег еще одну спичку, осветились очертания каноэ, неуклюже, словно киты, приткнувшихся к стенке во влажной духоте помещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65