От природы он был человеком осмотрительным и потому намеревался возводить свое здание по кирпичику. Если выяснится, что его план невыполним, а так вполне может случиться, у него хватит ума остановиться задолго до того, как он станет всеобщим посмешищем. В заветных папках Макквин хранил досконально продуманные схемы размещения предприятий, которые должны быть рассеяны по всей стране. Хранился там и проект текстильной фабрики в Сен-Марке. До сих пор никакой собственности в Квебеке у Макквина не было. Вести дела во французской Канаде — значило идти на риск, хоть рабочая сила там дешевая. Французы — народ своеобразный, и знает он их плохо. К тому же нельзя не считаться с их церковью. Тут необходимо какое-то связующее звено, и звеном этим мог стать Атанас Таллар.
Когда звонок на его столе зазвенел снова, Макквин улыбнулся.
— Отпускай хлеб свой по водам,— промурлыкал он,— потому что по прошествии многих дней он вернется к тебе.
12
К среде Кэтлин подыскала дом. Он был трехэтажный, узкий, напоминающий постройки в георгианском стиле 2, с низким крыльцом и веерообразным окном над парадной дверью, кирпичные стены были покрыты серой штукатуркой, а за домом виднелся даже крошечный сад. Дом стоял на одной из тех улиц Монреаля, которые не столько планировкой, сколько запахами и преобладанием серого цвета напоминают англичанам Лондон. В этом квартале и жили в основном англичане, но рядом находилась улица Блёри, которая, словно граница, рассекала Монреаль на английскую и французскую части.
Кэтлин выбрала этот дом не случайно. Ей самой он не слишком нравился, она предпочла бы что-нибудь более современное. Но она знала, что Атанас любит старые дома, и была уверена, что этот ему понравится. Муж дал ей точные указания насчет платы за аренду и назвал самую высокую сумму, которую ей следует иметь в виду, но Кэтлин пришлось ее превысить. Дом стоил дороже, чем рассчитывал Атанас, однако Кэтлин не сомневалась, что сможет уговорить его.
Возвращаясь в гостиницу после дневного спектакля в Королевской опере, Кэтлин с наслаждением шла по людным улицам. День близился к вечеру, воздух был по-весеннему теплым, легкий западный ветер подгонял облака, которые проплывали над горой Монт-Рой-яль, и тени их скользили по городским крышам. В гостинице Кэтлин купила в газетном киоске «Стар», медленно прошла по вестибюлю и опустилась в кресло. Развернув газету, она просмотрела театральные новости, несколько минут вчитывалась в объявления, потом сложила большие листы и, сидя с газетой на коленях, стала спокойно разглядывать публику.
1 Библия. Эккл., 11:1.
2 Георгианский стиль — стиль эпохи англ. короля Георга III {1738—1820); название стиля в архитектуре и мебели, сложившегося в Англии к середине XVIII в. и существовавшего до
30-х гг. XIX в.
В вестибюле было порядочно народу. Много офицеров в самых разных мундирах. Напротив Кэтлин сидел с каменным лицом безукоризненно одетый седой англичанин. Рядом с ним на кожаном диване расположились три пожилых американца, они курили крепкие сигары и с заметным бруклинским акцентом обсуждали свои дела. В вестибюль все время кто-то входил, кто-то куда-то спешил, и Кэтлин наблюдала за всем с удовольствием, ее радовала суета и незнакомые лица вокруг, она чувствовала, как ее охватывает приятное возбуждение.
Посидев немного, Кэтлин встала и по длинному проходу между небольшими киосками направилась к лифту. Когда она подошла, там уже стоял какой-то офицер с майорской короной на рукаве. Он окинул Кэтлин быстрым взглядом и уставился в пол. Когда дверцы лифта открылись, офицер посторонился, пропуская Кэтлин вперед, и она заметила, как он снова оглядел ее. Она смотрела в сторону, но, поднимаясь вместе с майором наверх, отчетливо ощущала его присутствие и радостное возбуждение в ней росло. Опять стрельнув глазами в сторону майора, Кэтлин еще раз убедилась, что он изучает ее. У него на рукаве возле плеча она заметила нашивку, говорившую о ранении, на груди — красно-белую ленточку ордена «Военный крест». Кэтлин была рослой женщиной, но рядом с незнакомцем чувствовала себя маленькой. У него были жесткие рыжие волосы, грудь и плечи как у лесоруба, а большие руки с выступающими венами он держал по швам. В зеркале лифта Кэтлин увидела, что ее голова доходит ему до плеча.
Лифт, щелкнув, остановился на третьем этаже, и Кэтлин вышла. В коридоре было темно и душно, как в склепе, а толстый красный ковер на каменном полу скрадывал шаги, так что Кэтлин казалось, будто она движется по воздуху. Еще не дойдя до своей комнаты, она обнаружила, что майор, держась на приличном расстоянии, идет следом. Когда она отпирала дверь, он прошел мимо, но не обернулся, чтобы еще раз посмотреть на нее. Войдя в комнату, Кэтлин сняла пальто и шляпу, сбросила туфли и платье. Надев шлепанцы и цветастое шелковое кимоно, она уселась в кресло у открытого окна, выходившего на улицу.
Ей снова начинало казаться, что город — большое живое существо, он захватывал ее чувства и воображение, как бывало в годы девичества. Она слышала лязганье трамваев на перекрестке, прерывистые гудки машин, до нее доносился звук шагов множества прохожих. Ей казалось, что она находится в гуще толпы, проходящей под ее окном. Кэтлин с удовольствием вытянула длинные ноги, скрестила ступни, закинула руки за голову и закрыла глаза. Она улыбалась. Какое наслаждение снова обрести покой, снова стать самой собой, одной из многих в толпе.
О Сен-Марке она вспоминала с отвращением, если бы не Поль, она скорее решилась бы расстаться с Ата-насом, чем снова там жить. В Сен-Марке ей не давали быть самой собой. Для прихожан Кэтлин была женой Атанаса Таллара, не человеком, а явлением, и вдобавок они презирали ее за то, что она не француженка. Она знала, как сплетничают у нее за спиной, мол, с ее-то фигурой могла бы рожать каждый год. А уж что болтали про нее молодые парни, было и того хуже, хоть помыслы свои они хранили при себе. Не раз и не два она замечала по их лицам, что они стараются представить себе, как она выглядит голой, причем думают об этом не с дерзостью настойчивых претендентов на ее тело, а с какой-то подлой робостью. Кому-кому, а ей это выражение мужских лиц было хорошо знакомо, тут она не ошибалась. Они не только подозревали в Кэтлин распутницу, но наотрез отказывались считать ее леди. Рано или поздно в Сен-Марке все становилось известно. Однажды отец Бобьен осудил ее любимое платье, сочтя его слишком смелым. С тех пор Кэтлин намеренно носила в Сен-Марке унылые, но, несомненно, пристойные наряды, только боялась, как бы Атанас не узнал почему и не устроил бы священнику скандал, ведь тогда отношения испортятся окончательно. Господи! Неужели ей осталось провести в Сен-Марке всего одно лето?
За окном еще не наступил весенний вечер, но все же было поздно, и Кэтлин захотелось есть. Она поднялась, скинула кимоно, соскользнувшее на пол к ее ногам. Не поднимая его, она подошла к большому зеркальному шкафу, сняла белье и даже чулки и принялась рассматривать свое отражение. Затем, взяв щетку, начала ритмичными машинальными движениями расчесывать волосы, не замечая взмахов руки и повторения их в зеркале.
Она знала, чего ей не хватало. Ей не хватало мужчин: не то чтобы она хотела спать с ними, нет, ей не хотелось ни объятий, ни даже прикосновений, но пусть бы ее всегда окружали мужчины, пусть бы их взгляды говорили, что стоит ей захотеть, и они пойдут на все. Ей не хватало мужчин, с которыми можно смеяться и шутить, как ей нравится, а не обсуждать со всей серьезностью проблемы Квебека, проблемы Онтарио и религиозные проблемы. Насколько она понимала, у их страны одна общая проблема: каждый лезет в дела другого и никому не дают жить в свое удовольствие.
Здесь, в городе, все иначе. Вспоминая, как она прежде жила в Монреале, Кэтлин думала о том, что по крайней мере тогда она была свободной. Может быть, люди более высокого круга такой свободы в городе не имеют, но подобные ей живут достаточно привольно. На Рю де Л'Ассомпсьон, где выросла Кэтлин, в расчет принималась вся улица, а не отдельные ее обитатели. Было известно, что кто-то работает, кто-то работу потерял; если кому-то случалось заболеть, иногда помогали соседи, но помимо этого, что бы ни случилось, никому друг до друга дела не было. На этой улице рождались с сознанием, что беспокоиться бесполезно. Здесь никто не думал о будущем, все знали, что человеку или везет, или не везет. И если повезет, пользуйся своим счастьем, пока везение не кончилось.
На углу улицы Рю де л'Ассомпсьон стоял старый публичный дом, но это никого не смущало. И днем и ночью занавески на окнах были задернуты, и за двадцать лет, которые Кэтлин прожила в соседнем доме, она ни разу не видела в этих окнах света. Публичный дом выглядел смиренней любой церкви. Насколько помнили жильцы улицы, дом всегда был таким, наверно, он и сейчас такой. Мужчины, посещавшие его, быстро взбегали по ступеням высокого крыльца, надвинув на глаза шляпы, подняв воротники пальто, и, пока ждали, когда им откроют, стояли не глядя по сторонам, уставившись на дверь. Через некоторое время они поспешно выходили и, не оглядываясь, удалялись. Каждое воскресенье с высокого крыльца спускалась мадам, вся в черном, ее фигура от выпяченной груди до крошечных ног казалась совершенно правильным треугольником. Затянутые в перчатки руки мадам крепко сжимали черный молитвенник. Когда Кэтлин было четырнадцать лет, Лео Райян, младший сын их ближайших соседей, рассказывал, что мадам очень строгая и не допускает в доме выпивок и брани.
Впрочем, публичный дом не слишком интересовал улицу Рю де л'Ассомпсьон, ее обитатели его не посещали. По большей части тут жили рабочие, но их не объединяла даже принадлежность к одному классу, потому что все они, пока росли, учились в разных школах и говорили на разных языках. Дети французов ходили во французские школы, где их обучали говорящие по-французски монашки, дети ирландцев и поля-коз посещали другие школы, тоже находившиеся под контролем церкви, в них преподавали на английском. Англичане и евреи с этой улицы ходили в протестантскую школу, где учителя, получавшие столько же, сколько неквалифицированный механик, вели занятия по системе, не менявшейся уже тридцать лет.
Кэтлин была младшей из четверых детей в семье Коннорсов. Семейство занимало половину второго этажа в трехэтажном доме. Под ними жила еврейская семья из Галиции, этажом выше — помешанный англичанин, твердивший, что он — младший сын какого-то чертова графа и терпит позор, живя в этом чертовом месте.
Мать Кэтлин умерла, когда девочке было десять. После ее смерти хозяйство в доме вела старшая сестра, но потом она вышла замуж и уехала в Вустер, в Массачусетс. Тогда в доме начала хозяйничать Кэтлин, после занятий в школе она кормила, обстирывала и обшивала отца и братьев. В пятнадцать лет Кэтлин окончила школу. Ее старший брат в то время работал на вагоностроительном заводе, но, женившись, перебрался с женой в Халл 1 и поступил на спичечную фабрику. Младший брат собирался стать профессиональным хоккеистом, и Кэтлин очень им гордилась. Но в двадцать пять лет он сломал бедро и порвал связки правого колена, пришлось навсегда отказаться от коньков. Некоторое время он оставался в Монреале, брался то за одну, то за другую случайную работу, а потом куда-то уехал. До Кэтлин доходили слухи, будто он женился и живет в Окленде, в Калифорнии.
Так Кэтлин осталась одна с отцом, который служил барменом в ресторанчике, находившемся в районе
Халл — город в провинции Квебек.
банков и контор. По средам и, разумеется, по воскресеньям отец не работал. В свои выходные дни, если позволяла погода, он часами неподвижно сидел на балконе, нависавшем над узким тротуаром, и разглядывал дом напротив. Все дома в их квартале были совершенно одинаковые, и летом в погожие дни семьи в полном составе высыпали на балконы, качались в качалках и наблюдали за соседями.
По мере того как Кэтлин взрослела, Коннорс все чаще поглядывал на нее с недоумением и все больше ею гордился. Часто, прищурив глаза под нависшими бровями, он рассматривал дочь, будто видел ее впервые.
— Святой боже, дочка! Ты у меня просто как голубой цветочек! — А потом добавлял: —На такой красотке даже сам хозяин пивоваренного завода рад будет жениться.
Каждый день, кроме субботы, Коннорс выпивал по четыре бутылки молсонского пива и оставался при этом трезвым. А по субботам регулярно напивался ирландским виски. Коннорс почему-то считал своей заслугой, что другого пива, кроме молсонского, он в рот не берет, и похвалялся, что однажды ему довелось пожать руку самому мистеру Молсону. Никто этого, правда, не видел, но он упорно стоял на своем.
Незадолго до того, как Кэтлин исполнилось восемнадцать, Коннорс умер от цирроза печени, не оставив ни долгов, ни наследства, ничего, кроме обстановки в квартире. Для Кэтлин его смерть стала началом свободы, которой она упивалась года три. В городе она ничего не боялась, все здесь было знакомо. Монреаль казался ей родным домом. Кэтлин не занимала никакого положения, но зато могла представлять себе, что все здесь принадлежит ей. Глядя на особняк лорда Стратконы * на улице Дорчестер, она радовалась, что у них в городе есть здание, так похожее на средневековый замок, да и не одно оно, а множество других. В точности как на картинках, которые она видела в журналах.
Кэтлин нисколько не тревожилась, как заработать себе на жизнь, хотя ничему специально не училась и была малообразованна. Больше всего ей хотелось
1 Лорд Страткона Смит Дональд Александр (1820— 1914) — финансист, дипломат.
стать актрисой, но в Монреале, да и во всей Канаде не было своего национального театра, а поехать в Штаты и попытать счастья там она не могла, не было денег. Поэтому она устроилась кассиршей в театр, где постоянно играли труппы, приезжавшие из Нью-Йорка. Проработав полгода в тесной будочке, где едва можно было повернуться, Кэтлин бросила театр и поступила в большой универсальный магазин продавать конверты, марки и поздравительные открытки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65