косметическое зеркало с подсветкой настольное
Он и сейчас живет в Германии.
Хетер следила за тем, как сестра снимает с себя одну вещь за другой, наконец Дафна, совершенно голая, села на кровать.
— Можно задать тебе один вопрос?— тихо сказала Хетер.— Ты действительно любишь Ноэля?
Дафна рассмеялась. Грациозно изогнув гибкое, стройное тело, золотистое в затененном свете лампы, она бросила шелковое белье на стул.
— Дай-ка мне халат, Хетер,— попросила она. Хетер подошла к шкафу, сняла с вешалки халат
и протянула сестре. Дафна плотно завернулась в него и посмотрела Хетер в лицо:
— Любовь — слово устаревшее, моя дорогая. Его и вспоминать-то не стоит.
— Ты знаешь слово получше?
Не ответив, Дафна подошла к туалетному столику и села перед зеркалом.
— Не могу сказать, что было легко,— заговорила она, помолчав с минуту,— из рук нашей мамочки угодить сразу в руки Ноэля...
И снова Хетер показалось, что она чем-то раздражает Дафну, но чем, понять не могла.
— Мне нравится быть лучше всех,— продолжала Дафна.— Только этим и можно удержать такого, как Ноэль.— Дафна внимательно изучала в зеркале свое лицо.— Я никак не могла его понять, пока не поднялась вместе с ним на аэроплане. В воздухе он неотразим. Он... он... он просто необыкновенный, из новой породы людей.— Дафна увидела в зеркале улыбку Хетер и, кажется, рассердилась.— Господи, ну как ты не понимаешь, что я силюсь тебе объяснить! Такой человек, как Ноэль, всегда старается подавить женщину. Если бы это ему удалось, он стал бы презирать меня, но ему не удается, и поэтому он меня ненавидит.— Дафна набрала в пипетку желтоватую жидкость из маленького флакона и, приподняв сначала одно веко, потом другое, закапала жидкость в глаза,— В Ноэля с детства закладывали и вбивали, что он должен блистать.
Хетер смотрела, как Дафна провела пальцем по бровям, распушила волосы на висках и, поворачивая голову из стороны в сторону, разглядывала в зеркале линию подбородка и шеи. Впервые Хетер подумала, что красота сестры — это ее оружие, ее удел в жизни, все, что она имеет.
— Ничего, дорогая,— снова заговорила Дафна.— Все когда-то взрослеют. Секс — хитрая штука, тут мало просто спать с мужчиной. Это-то в конце концов умеют и лавочницы.
Но Хетер больше не слушала, она поймала себя на том, что в душе у нее внезапно проснулось чувство освобождения. С малых лет она восторгалась красотой Дафны, старалась перенять ее взгляды на жизнь, брала с нее пример, считала достойной уважения, потому что все вокруг восхищались Дафной. А теперь вдруг эта зависимость кончилась. Она освободилась и может судить Дафну и Ноэля по собственным меркам. Хетер поняла, что холодное европейское воспитание, словно панцирь, сковывает Ноэля Флетчера, поняла это по словам Дафны, по выражению ее лица. Между Дафной и Ноэлем нет ничего, о чем мечтает Хетер, ничего, кроме ее надменной красоты и его чувственности, лишенной всякой души и стремящейся загасить огонь, который — Хетер была в этом уверена — еще живет в мире, он где-то горит, и она, Хетер, если сможет, отыщет его.
35
На следующее утро Хетер проснулась рано, как будто ее кто-то окликнул. Она немного полежала, стараясь сообразить, что это за день и почему она воспринимает его как праздник. И вспомнила вчерашний разговор с Дафной. В доме было тихо. Хетер посмотрела на часы и увидела, что еще очень рано, но раз уже проснулась, чувствовала, что больше не заснет. Ее переполняла светлая радость, как будто она предвкушала, что в это ясное утро займется новой работой в новом месте.
Через несколько минут Хетер встала, наполнила ванну, погрузилась в теплую воду и загляделась в окно на ветку каштана, который рос возле дома. Его тяжелые, плотные трехпалые листья блестели на солнце. Погода обещала быть хорошей, хотя последние дни и ночи держалась влажная жара, как часто бывает летом в долине реки, где влага скапливается, словно в чаше.
Хетер подняла руки и заложила их за голову. Вода заколыхалась от ее движения, и она увидела, как над телом прошла рябь, отчего ноги на какой-то миг удлинились. Потом вода успокоилась, и все встало на свое место. Хетер знала, что не вышла ростом; когда-то Дафна дразнила ее коротышкой. Сколько Хетер себя помнила, она всегда мечтала подрасти еще хотя бы дюйма на четыре. Мечтала о тонкой талии, которая переходила бы в плавные линии бедер, а потом в длинные красивые ноги. Как у Дафны? Вечно все как у Дафны. Нет, с этим покончено. Теперь Хетер, пожалуй впервые, способна увидеть себя такой, какая она есть, а не такой, какой хочется быть. Она решила, что, может быть, она не красавица, но уж и не дурнушка. Конечно, она не из тех, в кого мужчины влюбляются с первого взгляда. Некрасивая девушка должна быть всю жизнь благодарна за то, что ее полюбили. Жаль, что она не слишком хороша, ведь если она когда-нибудь влюбится, ей ужасно захочется отблагодарить за любовь чем-то необыкновенным, чем-то редкостным, вроде красоты Дафны. А может быть, все это — романтические бредни, сказала себе Хетер. И, подумав, пришла к выводу, что вовсе не бредни, а скорей самый обычный здравый смысл.
Хетер снова всколыхнула воду. Такой чудесный день надо отметить чем-нибудь необычным. И она решила поехать по равнине через Восточные Тауншипы к озеру Мемфрамагог и там порисовать. Как приятно уехать из дома хотя бы на один день! Из рисунков, наверно, ничего путного не выйдет, но вдруг ей повезет и она на какое-то время поддастся иллюзии, что у нее хорошо получается.
С тех пор как Хетер закончила колледж, она тосковала без регулярных занятий, сама не ожидала, что будет так скучать. Она наслаждалась каждым днем из тех четырех лет, что провела в колледже Мак-Гилл, где получала награды по литературе. А теперь у нее есть диплом и делать с ним нечего. Живописью она так или иначе занималась постоянно и писала то в одной манере, то в другой. Хетер всегда хорошо рисовала, и Дженит не противилась — пусть берет уроки у кого угодно в Монреале, кто способен ее чему-то научить. Но никто, кроме самой Хетер, не принимал этих занятий всерьез. Иногда она думала, что преданностью этому своему единственному увлечению она напоминает героинь Джейн Остин *. Но разве мать или друзья матери могут серьезно относиться к ее рисункам, если верхом хорошего вкуса они считают картины в доме Макквина?
Хетер не страдала из-за этого; она вовсе не считала себя несчастной. У нее было много друзей, и было бы глупо думать, что они неинтересные люди. Однако никто из них не мог избавить ее от ощущения, что все самое яркое в ней начинает потихоньку погружаться в сон. И если она не решится на какой-то смелый поступок и не встряхнется, сон этот скоро станет очень крепким. Всякими намеками ей давали понять, что ее экономическое положение обязывает ее воздерживаться от любой работы, но смысла в этих разговорах она не видела. И кто, собственно, изобрел подобные обязательства? Класс капиталистов? Но тогда ясно, что капитализм во всем не прав.
Хетер поболтала ногами в воде и вышла из ванны, вытерлась досуха и босиком пошла в спальню. Там она надела старое синее льняное платье с большими белыми пуговицами и повязала каштановые волосы белой лентой. Прежде чем уйти из комнаты, Хетер огля-
1 Джейн Остин (1775—1817) — английская писательница.
делась. Это было единственное место в доме, принадлежащее только ей. На стенах висели четыре картины, все в узких некрашеных деревянных рамах. Три из них она написала сама: два незамысловатых пейзажа — окрестности реки Св. Лаврентия — и голова мальчика пастелью. В самом большом простенке висела картина чешского художника, с которым она встретилась несколько лет назад,— обнаженная девушка-негритянка. Портрет был исполнен горечи, грудь девушки отвисла, ребра выпирали, как рейки, костлявая рука уперлась в бедро, на усталом лице — безнадежность.
Дженит пришла в ужас от этой негритянки. Появление такой картины в комнате Хетер навело ее на мысль, что дочь нашла себе неподходящих знакомых. Она поручила Макквину разузнать про чеха и лишь отчасти успокоилась, выяснив, что художник — тихий маленький человек с женой, тремя ребятишками и очень скудными средствами. В Комитете искусств дате не слышали о нем, и Дженит пыталась убедить Хетер, что неразумно покупать картины у художника, ни на что не годного и к тому же непристойного. Она надеялась, что эта картина никогда не попадется на глаза ее друзьям.
Книги Хетер встревожили бы Дженит куда больше, чем негритянская девица, если бы она в них заглянула. Но книги всегда можно было спокойно оставлять на глазах у Дженит. Сейчас Хетер немного помедлила, чтобы выбрать себе что-нибудь в дорогу. Если рисование не пойдет, захочется почитать. Ее взгляд скользил по названиям на верхней полке, где стояли книги послевоенных писателей. Здесь она хранила всего Д. Г. Лоуренса, Олдоса Хаксли * и Дос Пассоса, кое-что из Хемингуэя 2 и философские труды Бертрана Рассела 3. Хетер знала, что следует восхищаться этими писателями за реализм, но сама-то любила их за стиль. Она не выносила книг, плохо написанных.
Хетер припомнила вчерашний разговор с Дафной, и вдруг на нее напал смех. Ведь она, Хетер, доверчиво черпает из книг сведения о мире, лежащем за преде-
1 Д. Г. Лоуренс (1885—1930), Олдос Хаксли (1894— 1963) — английские писатели.
2 Дос Пасс о с Дж. (1896—1970), Хемингуэй Э. (1899—1961) — американские писатели.
3 Бертран Рассел (1872—1970) — английский философ и общественный деятель.
лами той скорлупы, в которой живет, а героев этих книг воспринимает буквально, хотя следовало бы понимать, что все это — обобщенные образы. Вот теперь перед ней живьем предстал типичный книжный герой — Ноэль Флетчер,— и оказалось, он куда более неправдоподобен, чем герои книг, стоящих у нее на полках. Да и Дафна прекрасно вписывается в причудливый мир любимых книг Хетер. Видно, поэтому Дафна и Ноэль умудряются ладить друг с другом. Дафну, скажем, легко представить себе героиней романа — этакой богатой нимфоманкой, с которой спит какой-нибудь любвеобильный горняк, потом он убеждается, что в постели она не бог весть что, спешит довести это до ее сведения да еще горько добавляет, что ей не хватает женственности и вообще она не в его вкусе.
Хетер фыркнула. «Ну и стерва же я»,— подумала она и, посмотрев на американские книги, улыбнулась еще шире. Странная штука — искусство: с одной стороны, истинная правда, с другой — абсолютная ложь. И американцы так прямолинейно обо всем пишут! Хетер провела пальцем по книжным корешкам. «Надо же!— мелькнуло у нее в голове,— как я раньше не подумала! Ведь все эти авторы — мужчины!»
Ну и что же следует из того, что все ее любимые писатели — мужчины? Да то, что мир, который они создают в своих книгах, плод чисто мужского воображения. И что за мир! Хетер, веселясь, стала перебирать в памяти его приметы. Вокруг такая мразь и гадость, что сделать ничего не сделаешь, остается только одно — терпеть; если ты социалист, от полиции пощады не жди, отколошматят, будь здоров! Подцепил что-то венерическое? Ничего, как-нибудь обойдется; работы, ясное дело, нет, а если и есть, все равно она тебе поперек горла, ведь кругом же сплошная мерзость!
Мужчины в этом мире — ожесточенные, говорить не мастера, привыкли держать язык за зубами, происхождение у них неважнецкое, но уж по части секса — могучи, как Геракл. А всеобще такая кругом мразь — пропади все пропадом! Потому и хватаешься за бутылку и пьешь, не просыхая. Зато все встречные девушки сами лезут к тебе в постель, прямо с ходу так и ныряют под одеяло. Ты еще и родиться не успел, а игра уже шла не в твою пользу, ну а теперь и последнего невезения ждать недолго. А каково девушке в этом придуманном мужчинами мире? Если ты не стерва, долго не продержишься. Если стерва, тогда все в порядке. А у славных и милых выход один — доказывать свою привлекательность в постели; прелестная, с шелковистой кожей — жди любимого под прохладной простыней и слушай, как по темным окнам хлещет дождь. Только потом ты же за все и поплатишься. Умрешь в родах или еще от чего, это неминуемо. А каково же любимому? Вот он стоит у смертного ложа, сжав челюсти, настоящий герой, словечка не вымолвит, но пока свет для тебя не померк, успеет все же дать понять, что перенесет и эту утрату.
Хетер сняла с полки «Прощай, оружие!», открыла, и великолепная проза сразу захватила ее. Она позабыла о своей иронии. Не двигаясь с места, залпом проглотила первые десять страниц, закрыла книгу и вышла с ней из комнаты. Хемингуэй прекрасен, это — сама жизнь, ее ритм, ее дыхание! Хетер все бы на свете отдала, только бы создать что-нибудь подобное.
Она позавтракала одна, вывела из гаража машину, спустилась с холма, проехала по улице Шербрук и повернула к своей студии на улице Лабель. Студия помещалась в небольшой комнате на третьем этаже старого дома. Хетер расплачивалась за нее двадцатью долларами в месяц и бесконечными спорами с матерью. Она взяла мольберт, кисти, краски, карандаши и альбом, снесла все в машину и по лабиринту узких улочек поехала к реке.
Еще не было восьми часов. Магазины и конторы были закрыты, но по обеим сторонам улицы брели плохо одетые мужчины — руки в карманах, костюмы словно побывали под дождем, некоторые без воротничков и без галстуков. Многие из этих мужчин были такого же возраста, как Хетер. Ехать мимо них Хетер было неприятно и стыдно. Если бы деньги, на которые был куплен ее автомобиль, заработала она сама, на душе у Хетер было бы легче. Но за всю жизнь она не заработала ни цента. Ей хотелось помочь таким людям, но как? Этого она не знала. Однажды ей пришло в голову поработать в столовой, которую организовала Лига юниоров, но, проведя там неделю, Хетер отказалась от этой затеи. Девушки, тратившие на свою внешность больше, чем требовалось беднякам на содержание семьи, здесь развлекались тем, что в свободное время выдавали подачки безработным. Оскорбительность этого привела Хетер в ужас: она видела, с какой язвительной насмешкой смотрели на нее некоторые из посетителей, которых она обслуживала. Большинство девушек занялось этой работой от чистого сердца, но для Хетер само понятие «благотворительность» было невыносимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Хетер следила за тем, как сестра снимает с себя одну вещь за другой, наконец Дафна, совершенно голая, села на кровать.
— Можно задать тебе один вопрос?— тихо сказала Хетер.— Ты действительно любишь Ноэля?
Дафна рассмеялась. Грациозно изогнув гибкое, стройное тело, золотистое в затененном свете лампы, она бросила шелковое белье на стул.
— Дай-ка мне халат, Хетер,— попросила она. Хетер подошла к шкафу, сняла с вешалки халат
и протянула сестре. Дафна плотно завернулась в него и посмотрела Хетер в лицо:
— Любовь — слово устаревшее, моя дорогая. Его и вспоминать-то не стоит.
— Ты знаешь слово получше?
Не ответив, Дафна подошла к туалетному столику и села перед зеркалом.
— Не могу сказать, что было легко,— заговорила она, помолчав с минуту,— из рук нашей мамочки угодить сразу в руки Ноэля...
И снова Хетер показалось, что она чем-то раздражает Дафну, но чем, понять не могла.
— Мне нравится быть лучше всех,— продолжала Дафна.— Только этим и можно удержать такого, как Ноэль.— Дафна внимательно изучала в зеркале свое лицо.— Я никак не могла его понять, пока не поднялась вместе с ним на аэроплане. В воздухе он неотразим. Он... он... он просто необыкновенный, из новой породы людей.— Дафна увидела в зеркале улыбку Хетер и, кажется, рассердилась.— Господи, ну как ты не понимаешь, что я силюсь тебе объяснить! Такой человек, как Ноэль, всегда старается подавить женщину. Если бы это ему удалось, он стал бы презирать меня, но ему не удается, и поэтому он меня ненавидит.— Дафна набрала в пипетку желтоватую жидкость из маленького флакона и, приподняв сначала одно веко, потом другое, закапала жидкость в глаза,— В Ноэля с детства закладывали и вбивали, что он должен блистать.
Хетер смотрела, как Дафна провела пальцем по бровям, распушила волосы на висках и, поворачивая голову из стороны в сторону, разглядывала в зеркале линию подбородка и шеи. Впервые Хетер подумала, что красота сестры — это ее оружие, ее удел в жизни, все, что она имеет.
— Ничего, дорогая,— снова заговорила Дафна.— Все когда-то взрослеют. Секс — хитрая штука, тут мало просто спать с мужчиной. Это-то в конце концов умеют и лавочницы.
Но Хетер больше не слушала, она поймала себя на том, что в душе у нее внезапно проснулось чувство освобождения. С малых лет она восторгалась красотой Дафны, старалась перенять ее взгляды на жизнь, брала с нее пример, считала достойной уважения, потому что все вокруг восхищались Дафной. А теперь вдруг эта зависимость кончилась. Она освободилась и может судить Дафну и Ноэля по собственным меркам. Хетер поняла, что холодное европейское воспитание, словно панцирь, сковывает Ноэля Флетчера, поняла это по словам Дафны, по выражению ее лица. Между Дафной и Ноэлем нет ничего, о чем мечтает Хетер, ничего, кроме ее надменной красоты и его чувственности, лишенной всякой души и стремящейся загасить огонь, который — Хетер была в этом уверена — еще живет в мире, он где-то горит, и она, Хетер, если сможет, отыщет его.
35
На следующее утро Хетер проснулась рано, как будто ее кто-то окликнул. Она немного полежала, стараясь сообразить, что это за день и почему она воспринимает его как праздник. И вспомнила вчерашний разговор с Дафной. В доме было тихо. Хетер посмотрела на часы и увидела, что еще очень рано, но раз уже проснулась, чувствовала, что больше не заснет. Ее переполняла светлая радость, как будто она предвкушала, что в это ясное утро займется новой работой в новом месте.
Через несколько минут Хетер встала, наполнила ванну, погрузилась в теплую воду и загляделась в окно на ветку каштана, который рос возле дома. Его тяжелые, плотные трехпалые листья блестели на солнце. Погода обещала быть хорошей, хотя последние дни и ночи держалась влажная жара, как часто бывает летом в долине реки, где влага скапливается, словно в чаше.
Хетер подняла руки и заложила их за голову. Вода заколыхалась от ее движения, и она увидела, как над телом прошла рябь, отчего ноги на какой-то миг удлинились. Потом вода успокоилась, и все встало на свое место. Хетер знала, что не вышла ростом; когда-то Дафна дразнила ее коротышкой. Сколько Хетер себя помнила, она всегда мечтала подрасти еще хотя бы дюйма на четыре. Мечтала о тонкой талии, которая переходила бы в плавные линии бедер, а потом в длинные красивые ноги. Как у Дафны? Вечно все как у Дафны. Нет, с этим покончено. Теперь Хетер, пожалуй впервые, способна увидеть себя такой, какая она есть, а не такой, какой хочется быть. Она решила, что, может быть, она не красавица, но уж и не дурнушка. Конечно, она не из тех, в кого мужчины влюбляются с первого взгляда. Некрасивая девушка должна быть всю жизнь благодарна за то, что ее полюбили. Жаль, что она не слишком хороша, ведь если она когда-нибудь влюбится, ей ужасно захочется отблагодарить за любовь чем-то необыкновенным, чем-то редкостным, вроде красоты Дафны. А может быть, все это — романтические бредни, сказала себе Хетер. И, подумав, пришла к выводу, что вовсе не бредни, а скорей самый обычный здравый смысл.
Хетер снова всколыхнула воду. Такой чудесный день надо отметить чем-нибудь необычным. И она решила поехать по равнине через Восточные Тауншипы к озеру Мемфрамагог и там порисовать. Как приятно уехать из дома хотя бы на один день! Из рисунков, наверно, ничего путного не выйдет, но вдруг ей повезет и она на какое-то время поддастся иллюзии, что у нее хорошо получается.
С тех пор как Хетер закончила колледж, она тосковала без регулярных занятий, сама не ожидала, что будет так скучать. Она наслаждалась каждым днем из тех четырех лет, что провела в колледже Мак-Гилл, где получала награды по литературе. А теперь у нее есть диплом и делать с ним нечего. Живописью она так или иначе занималась постоянно и писала то в одной манере, то в другой. Хетер всегда хорошо рисовала, и Дженит не противилась — пусть берет уроки у кого угодно в Монреале, кто способен ее чему-то научить. Но никто, кроме самой Хетер, не принимал этих занятий всерьез. Иногда она думала, что преданностью этому своему единственному увлечению она напоминает героинь Джейн Остин *. Но разве мать или друзья матери могут серьезно относиться к ее рисункам, если верхом хорошего вкуса они считают картины в доме Макквина?
Хетер не страдала из-за этого; она вовсе не считала себя несчастной. У нее было много друзей, и было бы глупо думать, что они неинтересные люди. Однако никто из них не мог избавить ее от ощущения, что все самое яркое в ней начинает потихоньку погружаться в сон. И если она не решится на какой-то смелый поступок и не встряхнется, сон этот скоро станет очень крепким. Всякими намеками ей давали понять, что ее экономическое положение обязывает ее воздерживаться от любой работы, но смысла в этих разговорах она не видела. И кто, собственно, изобрел подобные обязательства? Класс капиталистов? Но тогда ясно, что капитализм во всем не прав.
Хетер поболтала ногами в воде и вышла из ванны, вытерлась досуха и босиком пошла в спальню. Там она надела старое синее льняное платье с большими белыми пуговицами и повязала каштановые волосы белой лентой. Прежде чем уйти из комнаты, Хетер огля-
1 Джейн Остин (1775—1817) — английская писательница.
делась. Это было единственное место в доме, принадлежащее только ей. На стенах висели четыре картины, все в узких некрашеных деревянных рамах. Три из них она написала сама: два незамысловатых пейзажа — окрестности реки Св. Лаврентия — и голова мальчика пастелью. В самом большом простенке висела картина чешского художника, с которым она встретилась несколько лет назад,— обнаженная девушка-негритянка. Портрет был исполнен горечи, грудь девушки отвисла, ребра выпирали, как рейки, костлявая рука уперлась в бедро, на усталом лице — безнадежность.
Дженит пришла в ужас от этой негритянки. Появление такой картины в комнате Хетер навело ее на мысль, что дочь нашла себе неподходящих знакомых. Она поручила Макквину разузнать про чеха и лишь отчасти успокоилась, выяснив, что художник — тихий маленький человек с женой, тремя ребятишками и очень скудными средствами. В Комитете искусств дате не слышали о нем, и Дженит пыталась убедить Хетер, что неразумно покупать картины у художника, ни на что не годного и к тому же непристойного. Она надеялась, что эта картина никогда не попадется на глаза ее друзьям.
Книги Хетер встревожили бы Дженит куда больше, чем негритянская девица, если бы она в них заглянула. Но книги всегда можно было спокойно оставлять на глазах у Дженит. Сейчас Хетер немного помедлила, чтобы выбрать себе что-нибудь в дорогу. Если рисование не пойдет, захочется почитать. Ее взгляд скользил по названиям на верхней полке, где стояли книги послевоенных писателей. Здесь она хранила всего Д. Г. Лоуренса, Олдоса Хаксли * и Дос Пассоса, кое-что из Хемингуэя 2 и философские труды Бертрана Рассела 3. Хетер знала, что следует восхищаться этими писателями за реализм, но сама-то любила их за стиль. Она не выносила книг, плохо написанных.
Хетер припомнила вчерашний разговор с Дафной, и вдруг на нее напал смех. Ведь она, Хетер, доверчиво черпает из книг сведения о мире, лежащем за преде-
1 Д. Г. Лоуренс (1885—1930), Олдос Хаксли (1894— 1963) — английские писатели.
2 Дос Пасс о с Дж. (1896—1970), Хемингуэй Э. (1899—1961) — американские писатели.
3 Бертран Рассел (1872—1970) — английский философ и общественный деятель.
лами той скорлупы, в которой живет, а героев этих книг воспринимает буквально, хотя следовало бы понимать, что все это — обобщенные образы. Вот теперь перед ней живьем предстал типичный книжный герой — Ноэль Флетчер,— и оказалось, он куда более неправдоподобен, чем герои книг, стоящих у нее на полках. Да и Дафна прекрасно вписывается в причудливый мир любимых книг Хетер. Видно, поэтому Дафна и Ноэль умудряются ладить друг с другом. Дафну, скажем, легко представить себе героиней романа — этакой богатой нимфоманкой, с которой спит какой-нибудь любвеобильный горняк, потом он убеждается, что в постели она не бог весть что, спешит довести это до ее сведения да еще горько добавляет, что ей не хватает женственности и вообще она не в его вкусе.
Хетер фыркнула. «Ну и стерва же я»,— подумала она и, посмотрев на американские книги, улыбнулась еще шире. Странная штука — искусство: с одной стороны, истинная правда, с другой — абсолютная ложь. И американцы так прямолинейно обо всем пишут! Хетер провела пальцем по книжным корешкам. «Надо же!— мелькнуло у нее в голове,— как я раньше не подумала! Ведь все эти авторы — мужчины!»
Ну и что же следует из того, что все ее любимые писатели — мужчины? Да то, что мир, который они создают в своих книгах, плод чисто мужского воображения. И что за мир! Хетер, веселясь, стала перебирать в памяти его приметы. Вокруг такая мразь и гадость, что сделать ничего не сделаешь, остается только одно — терпеть; если ты социалист, от полиции пощады не жди, отколошматят, будь здоров! Подцепил что-то венерическое? Ничего, как-нибудь обойдется; работы, ясное дело, нет, а если и есть, все равно она тебе поперек горла, ведь кругом же сплошная мерзость!
Мужчины в этом мире — ожесточенные, говорить не мастера, привыкли держать язык за зубами, происхождение у них неважнецкое, но уж по части секса — могучи, как Геракл. А всеобще такая кругом мразь — пропади все пропадом! Потому и хватаешься за бутылку и пьешь, не просыхая. Зато все встречные девушки сами лезут к тебе в постель, прямо с ходу так и ныряют под одеяло. Ты еще и родиться не успел, а игра уже шла не в твою пользу, ну а теперь и последнего невезения ждать недолго. А каково девушке в этом придуманном мужчинами мире? Если ты не стерва, долго не продержишься. Если стерва, тогда все в порядке. А у славных и милых выход один — доказывать свою привлекательность в постели; прелестная, с шелковистой кожей — жди любимого под прохладной простыней и слушай, как по темным окнам хлещет дождь. Только потом ты же за все и поплатишься. Умрешь в родах или еще от чего, это неминуемо. А каково же любимому? Вот он стоит у смертного ложа, сжав челюсти, настоящий герой, словечка не вымолвит, но пока свет для тебя не померк, успеет все же дать понять, что перенесет и эту утрату.
Хетер сняла с полки «Прощай, оружие!», открыла, и великолепная проза сразу захватила ее. Она позабыла о своей иронии. Не двигаясь с места, залпом проглотила первые десять страниц, закрыла книгу и вышла с ней из комнаты. Хемингуэй прекрасен, это — сама жизнь, ее ритм, ее дыхание! Хетер все бы на свете отдала, только бы создать что-нибудь подобное.
Она позавтракала одна, вывела из гаража машину, спустилась с холма, проехала по улице Шербрук и повернула к своей студии на улице Лабель. Студия помещалась в небольшой комнате на третьем этаже старого дома. Хетер расплачивалась за нее двадцатью долларами в месяц и бесконечными спорами с матерью. Она взяла мольберт, кисти, краски, карандаши и альбом, снесла все в машину и по лабиринту узких улочек поехала к реке.
Еще не было восьми часов. Магазины и конторы были закрыты, но по обеим сторонам улицы брели плохо одетые мужчины — руки в карманах, костюмы словно побывали под дождем, некоторые без воротничков и без галстуков. Многие из этих мужчин были такого же возраста, как Хетер. Ехать мимо них Хетер было неприятно и стыдно. Если бы деньги, на которые был куплен ее автомобиль, заработала она сама, на душе у Хетер было бы легче. Но за всю жизнь она не заработала ни цента. Ей хотелось помочь таким людям, но как? Этого она не знала. Однажды ей пришло в голову поработать в столовой, которую организовала Лига юниоров, но, проведя там неделю, Хетер отказалась от этой затеи. Девушки, тратившие на свою внешность больше, чем требовалось беднякам на содержание семьи, здесь развлекались тем, что в свободное время выдавали подачки безработным. Оскорбительность этого привела Хетер в ужас: она видела, с какой язвительной насмешкой смотрели на нее некоторые из посетителей, которых она обслуживала. Большинство девушек занялось этой работой от чистого сердца, но для Хетер само понятие «благотворительность» было невыносимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65