Хетер вспыхнула.
— Поль закончил Монреальский университет,— объяснил Ярдли, переводя взгляд с одного на другого,— сам за себя платил. А ты что, Хетер, газеты не читаешь? Поль ведь знаменитый хоккеист!
— Ну уж знаменитый,— отозвался Поль,— самый средний.
— А мог бы стать знаменитым,— заметил Ярдли.
Хетер встретилась взглядом с Полем и снова смутилась. Они отвели глаза друг от друга, Поль смотрел на капитана, Хетер изучала пиво в стакане.
— Я слышала, что вы играете в хоккей,— сказала она нерешительно.— Вы знаете Алана Фаркхара? Он играл за Мак-Гилл.
Поль с минуту подумал.
— Игроков так много.
— Алан рассказывал, что вы здорово играете.
— Еще бы! Я ведь играл по шестьдесят четыре матча в год и так четыре года подряд. А кроме того, мне за то и платили, чтобы я играл хорошо,— он сказал об этом просто, как будто больше это не имело значения.— Только теперь я с хоккеем покончил.
— Вам не нравится играть?
— Я решил, что хватит.
Хетер стала понемногу привыкать к Полю. У него был низкий голос, иногда звучавший грубовато. Она снова посмотрела на его крепкие мускулы и подумала, что он мог бы служить прекрасной натурой для карандашного рисунка.
— Пожалуй, неплохо бы еще пива,—- сказал Ярдли.— Греческий на сегодня отменяется.
Хетер вскочила.
— Дед! Прости, пожалуйста, я испортила тебе вечер, я ухожу.
— Сиди, сиди, внучка,— остановил ее Ярдли.— Сегодня мне заниматься неохота. Так что наоборот, ты меня как раз выручила.
Поль отошел к холодильнику и вернулся, держа в одной руке темно-зеленую бутылку пива, в другой стакан. Хетер смотрела, как он открыл бутылку и наполнил три стакана так, что пена как раз сравнялась с краями. Хетер вдруг ясно ощутила, что когда-то очень дружила с этим незнакомым человеком. Передав третий стакан Ярдлн, Поль взял свой и снова сел на стул у камина.
Разговор продолжался еще около часа, вели его в основном Ярдли и Хетер. Время от времени Поль поглядывал на девушку. Хетер не подозревала, что в ее присутствии внутреннее напряжение, давно владевшее Полем, вдруг начало ослабевать. И это тревожило его так же, как и те воспоминания, которые пробудились от встречи с ней. Казалось, Хетер неслышно говорит ему: «Доверься мне, я пойму, и больше ничего не надо, потому что ты мне нравишься». Он не сводил глаз со своих ботинок и сидел не двигаясь; это умение затихать он перенял у матери. Окружающие обманывались и думали, будто он совершенно спокоен, а в это время напряжение в нем росло.
Оно нарастало уже давно, всю его юность, и становилось все сильней. Оно будило его по утрам, если только накануне он не ложился спать в полном изнеможении после трудной игры. Напряжение это объяснялось не состоянием его нервов, а скорее особым складом души, все больше замыкавшейся в собственном одиночестве. О чем-то подобном пишут в своих воспоминаниях о войне бывшие солдаты — не о страхе перед близкой опасностью, а о том, как они старались крепче запереть в себе самое заветное, не дать ему вырваться наружу. Ведь есть выбор: можно выплеснуть все, что вынашиваешь, можно сделать вид, что за душой у тебя вовсе ничего нет, а можно хранить и оберегать дорогие для тебя мысли и страдать при этом. Если выбрать первый и второй путь — человеку конец. Выплеснешь все наружу и останешься пустой посудиной, прикинешься, что нет у тебя за душой ничего сокровенного, и все в душе засохнет и отомрет. Другие этого даже не заметят, но сам-то ты будешь знать, что тебе крышка.
Поль увидел, что стаканы опустели, тихо встал и наполнил их снова. Хетер и Ярдли продолжали разговаривать, однако Полю на этот раз не хотелось вступать в беседу. Вообще он любил поговорить, но выработал в себе умение молчать во время общего разговора, и при этом всем казалось, будто он в нем участвует.
Хетер сказала:
— Честное слово, если Хантли Макквин еще раз скажет мне, что спешить не следует, я не знаю, что с ним сделану. Когда ты был молодой, дед, старшие тоже вечно уговаривали тебя не спешить?
Поль подумал: «Значит, и тебе это не нравится? Может, ты даже понимаешь почему?»
Ярдли усмехнулся.
— Мне-то чаще говорили, чтобы я пошевеливался, Хетер продолжала:
— Когда-нибудь нарисую карикатуру на Хантли Макквина: как он сидит на крышке кипящего котла на горе Монт-Ройяль и уговаривает воду, пусть она подольше покипит, а то быстро остынет. Жалко, в Канаде нет таких художников, чтоб умели хорошо рисовать карикатуры на людей.
Поль вслушивался в ее слова: интересно, она действительно так думает? Сознает ли, что и другим это часто приходит в голову? Понятно ли ей, в чем беда нашего времени? В том, что все стараются приспособить факты к своему мнению, вместо того чтобы основывать свое мнение на фактах? Овцы называют себя идеалистами, волки — реалистами, Интересно, встречалась ли она с такими, как Мариус? А если познакомится с ним, поймет ли, что как только он начал винить других в собственных недостатках, на нем можно было ставить крест? Всех, кто думает не так, как он, Мариус считает предателями. Смысл его теорий примитивен, как у дикаря. Но чего можно ждать от человека, если его отовсюду гонят? Он и станет дикарем. Уже целые четыре года депрессия истерически призывает людей смириться, уйти в леса, стать дикарями и бить в тамтамы, В Германии случилось то, что случается с человеком, который выбросил все, что имел за душой. Вот и вышло, что мир, сам того не понимая, объединяется в гигантском заговоре; заставляют одних смириться ради других во имя какой-то отвлеченной идеи. Ты молод, а тебе твердят, что опасно торопиться жить. Ты бьешься, чтобы получить образование, а тебе говорят, что оно ни к чему. Постепенно тебе начинает казаться, что весь мир —«они», ты поддаешься нарастающему безумию, тебе хочется послать «их» к черту, выбросить все, что есть за душой, уйти в лес и бить в тамтамы вместе с такими, как ты сам.
Из-под длинных темных ресниц Поль наблюдал за Хетер. Он не менее подозрительно относился к словам, чем Мариус к людям. Слишком она естественна и непринужденна, чтобы с&рдк^е^л чувствовать то, что
11* говорит. К тому же она богата, у нее знатное происхождение, откуда ей знать?
Ярдли прикрыл зевок ладонью, и Хетер снова встала.
— Я слишком засиделась, дед. Прости, пожалуйста. Ярдли помотал головой, в глазах его блеснул смешок, но, посмотрев на внучку, он сказал серьезно:
— Приходи почаще, Хетер. И пораньше. Я так привык вставать с петухами, что десять вечера для меня все равно что глубокая ночь.
— Я бы рада приходить почаще, дед. Честное слово. Мы с Дафной на прошлой неделе дважды к тебе заезжали, но не застали. Но раз уж ты наотрез отказываешься от телефона...
Ярдли и Поль, стоя, слушали ее, потом Поль ушел в спальню и вернулся с пальто и шарфом.
— Смешно,— сказал Ярдли,— а ведь когда-то в Кейп-Бретоне мне, похоже, довелось говорить по первому на свете телефону. Из дома самого Белла '. Сто лет назад. Мы с ним любили посидеть на пристани и потолковать о том о сем. Удивительный был человек. Но все равно, не лежит у меня душа к этим телефонам. Уши мои, что ли, для них великоваты? А до чего они доводят дельцов! Особенно если в конторе их много понаставлено.
Поль завязал шарф и ждал, когда Хетер двинется к дверям.
— А почему ты к нам не заходишь?— спросила она деда.— Я ведь могу заехать за тобой в любой день, только скажи.
— Да, знаешь, я подумываю, не отчалить ли мне отсюда вообще на будущий год? Не пора ли восвояси?
Поль подошел к двери и взялся за ручку.
— Я думала, ты продал ферму,— удивилась Хетер.
— Я про Новую Шотландию говорю,— объяснил Ярдли.— Бьюсь об заклад, ты и думать забыла, что сама на добрую четверть оттуда. Если там родился, так уж твой дом там, неважно, где ты потом живешь.
— Но ведь у тебя, наверно, там никого не осталось. Ярдли задумчиво улыбнулся.
— У меня теперь, пожалуй, нигде никого не осталось. Даже в Сен-Марке. С тех пор как приятель твоей
1 Белл Алекс Грейам (1847—1922) — канадский ученый, один из изобретателей телефона.
матери Макквин построил там фабрику, Сен-Марк совсем не тот. Он теперь настоящий город, и безработных там полно, и другого всякого, без чего уважающий себя город не обходится. Перед тем как ты пришла, я как раз рассказывал Полю, что неделю назад умер Поликарп Друэн. Помнишь его? Он еще лавку держал.
Хетер покачала головой.
— Так что видишь, теперь все равно, где мне жить, и, пожалуй, лучше вернуться домой. Поль тоже снимается с якоря,— и, взглянув на ее озабоченное лицо, добавил:—Не считай только, что я жалуюсь. Надо быть набитым дураком, чтоб, прожив такую долгую жизнь, не ценить своего счастья.
Хетер вспомнила, каким чужим чувствовал себя дед в доме* Метьюнов, как редко она заходила к нему, даже когда было время, и на глазах у нее навернулись слезы.
— И скоро ты собираешься?— спросила она.
— Ну, не сейчас. Но думаю, довольно скоро.
— А где ты будешь жить? В Галифаксе? — Ей пришла в голову горькая мысль, что дед больше не нуждается в ней, и виновата в этом она сама. А ведь никто в мире не понимал ее так, как он.
— Не решил пока,— ответил он.— Там побережье тянется на пять тысяч миль, если считать все заливы и бухты. Есть из чего выбирать.
— Здесь тебе всегда не слишком нравилось? Правда, дед?
— Если даже и не нравилось, тебе-то нечего забивать этим голову. Вся беда в том, что я никогда всерьез не принимал таких, как Макквин, а если хочешь жить в этом городе, надо ко всему подходить серьезно,— он усмехнулся.— Только я и пробовать не хочу.
Хетер потянулась и поцеловала деда в щеку.
— Скоро увидимся,— сказала она.
Поль открыл дверь, пропустил Хетер вперед, договорился с Ярдли, что греческий они перенесут на следующий вечер, и вышел за ней.
Ярдли постоял посреди комнаты, слушая, как за молодыми людьми захлопывается одна дверь за другой. Потом перенес лампу за спинку кресла, в котором до этого сидела Хетер, подошел к полке, надел очки и снял книгу. Это был €<Анабасис» Ксенофонта * в переводе Лёба. Поль взял его в университетской библиотеке. Минут тридцать Ярдли пытался разобраться в греческом тексте, заглядывал в английский перевод, напечатанный справа, потом отложил книгу. Он подумал, что слишком стар, и новый язык ему не выучить, да и вообще, стоит ли браться за греческий, раз ему все равно его не осилить — в этом есть что-то даже показное. Ведь и начал-то он, пожалуй, скорее шутки ради.
Ярдли потушил свет и пошел в спальню. Думая о Хетер и Поле, он удивленно и даже с некоторым раздражением приходил к выводу, что каждый из них — жертва того разделения на два овеянных легендами национальных уклада, которое существует в стране. Организованное таким образом общество словно давит на них с двух сторон и не дает стать самими собой. Оба они не слишком высокого мнения о старших, но предпочитают не показывать этого. Хитрят по-своему. Капитан старался представить себе, какой была бы Хетер, родись она в безденежной семье. Или если бы мать не вмешивалась в ее жизнь. С обеих сторон — и с английской, и с французской — старшее поколение всячески старается заморозить страну, сохранить ее такой, как есть. Наверно, старики стремятся к этому везде, но в Канаде, пожалуй, особенно. И все же перемены происходят. Вопреки всему стороны сближаются, правда, медленно; постепенно, каждый в одиночку, французы и англичане начинают лучше понимать друг друга, несмотря на традиционную вражду. А эти молодые люди — Хетер и Поль — не производят впечатления наивных, иногда Ярдли даже кажется, что Поль старше, чем он сам. Поль никогда не будет таким простодушным, как его отец. Он позаботится, чтобы никто не вторгался в его борьбу за самоутверждение. А Поль — это и есть новая Канада. И чтобы доказать это, ему нужно только одно — работа.
Лежа в постели, Ярдли размышлял, успеет ли он увидеть, что Канада стала единой. Он печально улыбнулся. Поль, может, и увидит, но уж он-то нет.
1 Ксенофонт (430—355 до н. э.) — древнегреческий писатель и историк. В «Анабасисе» описал отступление греческих войск через Малую Азию к побережью Черного моря.
А сколько еще хочется узнать и сделать! Сколько всего еще можно изучить! Жить ему осталось года три, от силы пять или шесть. Здоровье у него, конечно, отменное, и хотя он все время напоминает себе, что через четыре года ему стукнет восемьдесят, разве можно в это поверить? Он чувствует себя, как когда-то в шестьдесят. К слову сказать, его отец прожил до девяноста двух. Если и ему это суждено, у него впереди еще лет шестнадцать, а за такой срок можно успеть многое.
37
Когда Поль и Хетер вышли на улицу, дождь уже перестал, но туман был такой, будто город накрыло облаком. Откуда-то издалека, словно едва слышная бомбардировка, доносились раскаты грома. От ближайшего фонаря на Университетской улице на тротуар падал длинный голубой луч света.
— Куда вас подвезти?— спросила Хетер.
—- Да нет, спасибо. Я живу недалеко. На Ду-роушер.
— Но вы без плаща.
Поль посмотрел на Хетер сквозь разделявшую их темноту.
— Ладно, Хетер.— Странно было называть ее по имени.-— Может, и правда лучше поехать с вами.
Он распахнул дверцу машины, Хетер села за руль. Поль — рядом. Она запустила двигатель, но вспышки не было, Хетер полностью вытянула дроссельную заслонку, с полминуты гоняла стартер, но двигатель не завелся. Тогда она выключила зажигание.
— Ну вот,— сказала она,— пересосала.
Они немного помолчали, и Хетер попыталась снова завести двигатель. Искры не было.
— Пойду взгляну,— сказал Поль.
Он вышел из машины, открыл капот, зажег спичку, засунул в машину обе руки, что-то потрогал и сказал:
— Попробуйте теперь.
Хетер снова включила стартер, и мотор заворчал. Она подержала двигатель включенным, пока Поль опускал капот. Потом выключила. Поль сел в машину и захлопнул дверцу.
— Значит, про автомобили вы тоже все знаете,— заметила она.
— Вы не пересосали, просто отсоединился провод от распределителя зажигания, только и всего.
— А я не отличаю, где провод, а где этот самый распределитель.
— Вам и не надо. Если вы научитесь отличать, какой-нибудь механик останется без работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65