«Я не должна подавать виду... я не должна, не должна.»
И вдруг на дороге перед ней очутились Дафна и Хетер. Увидев их, Дженит остановилась и поднесла руку к губам. Девочки, видимо, выскочили из-под кленов, которые росли на краю отцовского участка. «Я не должна подавать виду»,— твердил голос в голове у Дженит. Тут из-за деревьев выбежал еще кто-то, и она увидела, что это младший сын Талларов, Поль. Он тащил нечто похожее на мертвую птицу, а по пятам за ним несся пес. Дженит опустила руки. Поль — славный мальчик, хоть и франко-канадец, а вот мать у него — женщина совершенно невозможная.
— Смотри, мама!— закричала Хетер.— Смотри, что мы нашли.
Собака залаяла и бросилась к Дженит. Она прыгала перед ней и чуть ее не опрокинула. Потом вокруг Дженит сгрудились дети, и все они так и застряли посреди дороги. Дафна — пепельная блондинка, очень прямая и аккуратная — была повыше двух других детей. Ее свежая матроска казалась особенно чистой рядом с перепачканным платьем Хетер, заляпанным коричневой грязью, потому что его маленькая хозяйка беспечно вытирала об него руки. У Поля руки тоже были грязные. Он глядел на Дженит снизу вверх большими влажными глазами и протягивал ей мертвую птицу.
— Наполеон нашел ее в болоте,— объяснил он.
— Только Наполеон ее не убивал!— перебила его Хетер, крича от возбуждения.— Он просто на нее наткнулся. Мама, посмотри, какая у нее лапа. Это ведь цапля, правда?
Поль придвинул птицу ближе, и Дженит увидела, что у нее нет одной ноги.
— Цапля все равно стоит на одной ноге, вторая ей и не нужна,— сказал Поль.
— А может, это журавль?— кричала Хетер.— Как по-твоему, мама?
— Это голубая цапля,— сказала Дафна, стоя в стороне от Поля, Хетер и собаки.— У нас есть такая в школе.
До Дженит едва доходили их слова. Она глядела поверх детских голов и ничего не видела. И Хетер спросила:
— Что случилось, мама?
— Ничего. А что могло случиться?
— Ну, я не знаю.
— От папы нет письма?— спросила Дафна.— Если нет, значит, скоро будет.
Дженит почувствовала, что ее шатает, земля уплывает из-под ног, колени стали ватными.
— Ну, бегите, играйте,— сказала она.— Только, пожалуйста, не на болоте.
— Почему, мама?— возмутилась Хетер.— Там так интересно!
— Там грязно, Хетер. А ты вечно вся перемажешься. Почему ты не берешь пример с Дафны?
—- Ну мама!
Дженит уже снова шла по дороге. Дети бежали за ней.
— Почему нет письма от папы?— спрашивала Дафна.
Они уже дошли до калитки Ярдли, и Дженит услышала, как Дафна объяснила Полю:
— Наш папа майор. Он во Франции.
— Я знаю,— ответил Поль.— Вот, наверно, здорово быть майором!
Войдя в калитку, Дженит увидела, что у отца гости. Ярдли сидел на крыльце в кресле, закинув деревянную ногу на здоровую, а рядом расположились Атанас и миссис Таллар. Дженит повернулась к детям.
— Бегите скорей играть.
— Ну почему нам нельзя опять пойти на болото?— настаивала Хетер.
— Ох, идите, куда хотите! Отправляйтесь! Наполеон с отчаянным лаем, задрав хвост и прижав
уши, погнался по дороге за белкой. Белка стремглав взлетела на дерево, а пес прыгал внизу и безостановочно лаял. Поль бросил птицу и устремился к нему. Хетер, испустив вопль, поспешила следом, а Дафна обернулась к матери:
— Хетер ужасно шумная, правда, мамочка? Дженит провела рукой по лбу.
— Будь умницей, иди и поиграй с ними,— сказала она.
Пока Дженит шла к дому, перед глазами у нее все плыло. Она неясно, как сквозь туман, увидела, что Атанас поднялся со стула, когда она подошла к ступенькам, и услышала свой собственный голос — она просила его не беспокоиться. Нет, почты сегодня не было, никому ничего. Нет, не беспокойтесь, ради бога, она поднимется к себе, ей надо написать письма.
Дженит открыла дверь в дом, и ее разгоряченную кожу обдало прохладой, она осторожно поднялась по лестнице, задумываясь на каждой ступеньке, куда поставить ногу, и, дойдя до своей комнаты, совершенно запыхалась. Она с облегчением опустилась на кровать, и по мере того, как напряжение ее ослабевало, начала различать обрывки разговора на веранде, отчетливо звучащие в неподвижном воздухе. Раза два весело расхохоталась Кэтлин, посмеивался Таллар, а отец своим гнусавым голосом излагал одну из историй, которых в запасе у капитана было множество.
— Так вот, этого самого жеребца звали Окей, и редко, когда кличка так подходила к лошади. Плодился он, как кролик, и скорость никогда не сбавлял, так что парень, его хозяин, сколотил с его помощью кругленькую сумму, тем более дело было в Новой Шотландии. Звали парня Кальвин Слип, и был он баптист, да такой рьяный, каких даже в долине Аннаполис 1 не встретишь, а там уж всем баптистам баптисты. Кальвин служил ветеринаром и хитрец был отчаянный; если сесть с ним в субботу за покер, так останешься в чем мать родила. Каждый год он возил Окея по ярмаркам и выставлял в Приморских провинциях, только потом нажил себе геморрой, и сам не смог на нем ездить, пришлось нанять человека...
У себя в комнате, наверху, Дженит, сама того не желая, прислушивалась к его словам, замирая от ужаса. Как часто своими рассказами отец вгонял ее в краску! Она презирала себя за то, что осуждает отца, ведь он с ней всегда так добр и ласков, и она сама любит его! Но вот он опять взялся за свои россказни, а там еще эта невозможная жена Таллара, а у самой Дженит вся жизнь разбита вдребезги, и при мысли о будущем на нее волна за волной накатывает отчаяние. Она повернулась на бок и, стиснув зубы, прошептала: «Боже, дай мне силы! Помоги мне, о Господи!» Как ей сказать детям, что их отец погиб? Ее прелестным, чудным детям...
А в открытое окно вплывал голос отца, ведущего нескончаемый монолог.
— В том же самом городе жил еще один баптист по имени Лютер Спрей, так он, пожалуй, был еще похлеще Кальвина, во всяком случае, он его обставил, стал дьяконом в церкви. Лютер тоже обожал скачки, он держал на окраине города платную конюшню, и у него была кобыла по кличке Мадемуазель. Она на свой лад ничуть не уступала Окею, и парни, ясное дело, мечтали повязать их. Ведь от этой парочки мог получиться чемпион мира! Но вся загвоздка была в том, что Кальвин терпеть не мог Лютера, а уж с тех
1 Долина Аннаполис — долина реки Аннаполис в Новой Шотландии. Среди населения много баптистов.
пор, как тот его обошел и сделался дьяконом, подавно. Вот Кальвин и объявил, что близко не подпустит своего Окея к Мадемуазель. Пусть ее спаривают хоть с ломовым битюгом. Тут-то парни и надумали... Дженит заставила себя встать с постели, прошла в ванную и посмотрела в зеркало. Лицо ее ничуть не изменилось. Она закрыла глаза пальцами и сильно надавила на веки, пока боль не стала нестерпимой. Потом умылась холодной водой. Но это не помогло, все ее чувства были парализованы. Этот миг, самый страшный в ее жизни, длился и длился, не хотел проходить, ей было все так же плохо, но поверить в случившееся она не могла. Дженит долго смотрела на себя в зеркало, думая, уж не сошла ли она с ума, раз ничего не чувствует. Вытерев лицо, Дженит вернулась в спальню.
— И вот, значит,— снова услышала она голос отца,— только луна поднялась, Лютер с парнями пробрались к Кальвину на задний двор и Мадемуазель на поводу привели. Ночь была октябрьская, красивая такая, как бывает в наших краях, когда осень хорошая. Листья с деревьев уже почти все слетели и шуршали под ногами, а сквозь голые ветки светила луна, и тени на земле лежали. Мадемуазель начала тихонько ржать... И Окей, как учуял ее, стал бушевать у себя в конюшне, лягался, бил копытами, а по соседству, в баптистской церкви, что есть силы играл орган и собравшиеся в молельне во весь голос распевали «Боже, спаси погибающих». Парни лопались со смеху, они ведь знали, что Кальвин сейчас там и тоже тянет гимн. Вот открыли они, значит, двери конюшни...
Дженит высунулась из окна спальни, но крытая дранкой крыша заслоняла от нее сидящих на веранде. Все равно она так и видела их перед собой — отец посередине, деревянная нога закинута на здоровую, Кэтлин, наверно, склонилась к нему с тем доверительным видом, от которого Дженит передергивало, а мистер Таллар улыбается своей иронической улыбкой, всегда сбивающей Дженит с толку.
— Ну и накинулся Окей на эту кобылу. Любо-дорого было смотреть! А на следующее утро, когда Кальвин пришел в конюшню...
И вдруг Дженит взвизгнула. Ее голос пронзил густой воздух, и у всех, кто его слышал, мороз пробежал по коже. Она взвизгнула еще раз и закричала: — Замолчи! Ради всего святого, имей жалость, помолчи немного!
Она оторвалась от окна и бросилась на кровать, все ее тело содрогалось от бушевавших в ней сухих рыданий. В глазах не было слез. Она слышала, как торопливо стучит деревяшкой, поспешая к ней, отец, но не подняла головы с вытянутых рук, когда он вошел. Она почувствовала его ладонь на затылке и по шелесту бумаги поняла, что он расправляет письмо, которое валялось на постели, а рыдания все сотрясали ее.
-— Дженит,— позвал он тихо,— Дженит, детка...— Он сел рядом с дочерью на кровать, и кровать прогнулась. Ярдли легко приподнял Дженит и прижал к себе, но она старалась спрятать от него лицо. Он все-таки заставил ее посмотреть ему в глаза, на секунду их взгляды встретились, но Дженит тут же опустила веки. Губы ее шевелились, но зубы были крепко стиснуты.
— Поплачь, поплачь, дочка!— тихо шептал капитан.— Тебе полегчает!
Они долго сидели так, но Дженит не заплакала. С реки потянуло ветерком, и он разогнал дымку, застилавшую долину. По дороге протарахтела телега с сеном, сено сыпалось, и за телегой оставался след.
16
Глядя в это лето на поля, где зрел хлеб, на реку и полосу леса за приходом, невозможно было поверить, что Канада воюет вот уже четвертый год. Но война шла, она была вдали, за горизонтом, грозила оттуда Квебеку, как многие другие беды, вечно там таившиеся, война пугала не только своей жестокостью, боями, смертями, она пугала тем, что охватила весь мир, подчинила себе всю промышленность, всю технику, наращивала безумие, гнала людей к алтарям национальных богов.
В других частях Канады война не пряталась за горизонтом. В маленьких городах, разбросанных вдоль двухколейки, соединяющей один конец страны с другим, война въедалась в души людей. С ней они ложились спать, а днем она работала с ними рядом, как их собственная тень. Что бы они ни делали, ей все было мало. Такие названия, как Ипр, Курселетт, Лане, Вими, Камбре, Аррас, Сомма { стали для канадцев столь же привычными, как Фредериктон, Мус-Джо, Садбери или Прикс-Руперт 2.
Пожалуй, з Квебеке сама величавая неизменность реки поддерживала а жителях уверенность в том, что они правы: война — это порождение городов, всегда угрожавших сельскому укладу, ее вызвал к жизни англо-американский большой бизнес, фабрики, гидростанции, банки, тресты, тяжелая промышленность и непрерывное пустозвонство окружающего мира, старающегося подорвать представление квебекцев о самих себе, постоянно ревущего им в уши, что они слабы, незначительны, консервативны и настолько отсталы, что не в силах постичь всего великолепия войны. Кроме того, жителей Квебека поддерживала вера. По всей долине Св. Лаврентия тысячи сульпицианцев, иезуитов, доминиканцев, бенедиктинцев, францисканцев, траппистов, сервитов, кармелитов, урсулинок, серых монахинь 3 и просто братьев-мирян и сестер-мирянок, а также епископов, священников, викариев, семинаристов делали свое дело, следуя духу и букве непрерывавшейся средневековой традиции, и размышляли о своем католическом боге. По сравнению с вечностью война представлялась лишь мимолетной вспышкой варварства.
Итак, лето шло, а страна томилась в заботах и тяжких думах, все ее провинции волею судьбы были связаны друг с другом и, несмотря на противоречия, сливались в единое неделимое целое, каждый голос и многоголосье создавали гармонию, настолько незаметную, что сама страна не догадывалась об ее существовании.
1 Ипр, Курселетт, Ланс, Вим и, Камбре, Аррас, Сомма — места сражений во Франции и Бельгии во время первой мировой войны.
2 Фредериктон, Мус-Джо, Садбери, Принс-Руперт — названия канадских городов.
' С у л ь п и ц и а н ц ы, иезуиты, доминиканцы, бенедиктинцы, францисканцы, трапписты, серви-ты, кармелиты, урсулинки, серые монахини — представители монашеских орденов.
17
Топографы, нанятые Макквином, появились в Сен-Марке к концу первой недели августа и пробыли в приходе шесть дней. Их поместили в доме Талларов, и каждое утро, взяв свои нивелиры, теодолиты и записные книжки, они отправлялись в ущелье* Там между дорогой и водопадом они в нескольких местах натянули на колышках веревки через реку и привязывали к ним свою плоскодонку. С нее опускали в воду алюминиевую вертушку на проволоке, измеряя скорость потока в разных точках русла. Потом начертили схему железнодорожной ветки, которую предстояло подвести к новой фабрике. По ходу дела топографам пришлось побывать на нескольких фермах, и каждый раз туда предварительно заходил Атанас и сам объяснял хозяевам, что цель работы приезжих пока держится в секрете, но сулит фермерам благие перемены. У Трамбле Атанас пообещал, что, если его планы осуществятся, он, возможно, сам купит одно из их полей, и они не прогадают, пусть только держат язык за зубами.
В конце недели топографы вернулась в город, а через несколько дней Атанас получил от Макквина приглашение приехать в Монреаль и безотлагательно приступить к созданию акционерной компании. Так что пока отец Бобьен и остальные обитатели Сен-Марка собирались с мыслями, чтобы задать вопросы, Атанас уехал.
В Монреале Макквин рассказал ему, что результаты изысканий превосходные: река обладает необходимой мощностью, и с площадкой для фабрики никаких трудностей не предвидится. Архитектор уже набросал план будущего здания. Атанас с живым интересом изучил чертеж и одобрил его. Все дела по организации акционерного общества он полностью предоставил Макквину. Сам же получил первую и вторую закладные под свои владения в Сен-Марке, составленные на ИАДЯ Макквина, и вложил эти деньги в акции новой компании вместе с суммой, вырученной от продажи ценных бумаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65