Органист заиграл похоронный марш, гроб бесшумно подвезли по проходу к дверям, главы восьми фирм подняли его на катафалк, фотографы защелкали затворами, полицейские отдали честь, а тысячная толпа пялилась во все глаза. И вот уже по церковным ступеням в торжественном молчании потекли рекой банкиры, биржевые маклеры, губернаторы, законники, пивовары, виноделы, юрисконсульты, служащие, держатели акций и политики — все в черных шелковых цилиндрах.
Улицы в этом бедном районе были очень узкие, и большинству провожающих прежде не случалось бывать здесь. Теперь их шелковые цилиндры поблескивали под неярким солнцем, и пока процессия тяжело поднималась вслед за катафалком на холм, цилиндры эти покачивались пусть нестройно, но в едином ритме. А на обочине молча стояли и смотрели на похороны рабочие, клерки, домашние хозяйки, бездельники, дети и безработные. Улица затихла, слышно было лишь шарканье ног да затрудненное дыхание, и Макквин, медленно одолевая подъем, прислушивался, как пыхтит за его спиной Чизлетт, и его сверлила мысль, что до улицы Шербрук тому не добраться. Сомнений нет, Чизлетт следующий на очереди.
Наконец вышли на бульвар. Но даже в собственных владениях провожающие не имели покоя, и здесь их настигли события, сотрясающие мир. Где-то поблизости мальчишки-газетчики выкрикивали заголовки дневных газет. Макквин услышал, что они наперебой повторяют имя Гитлера. Мальчишки приближались, они бежали навстречу процессии. ГИТЛЕР СТАВИТ УЛЬТИМАТУМ... ГИТЛЕР ОБЪЯВИЛ МОБИЛИЗАЦИЮ-ГИТЛЕР ЗАЯВИЛ, ОН БУДЕТ ВОЕВАТЬ...
Ну почему, подумал Макквин, почему к нам лезут даже сейчас, почему не могут оставить нас в покое?
50
В гостиницах, выстроившихся в ряд по побережью штата Мэн от Портленда до Киттери, смерть сэра Руперта Айронса хоть на несколько часов, но все же затмила международный кризис. Из тысяч монреальцев и жителей Онтарио, проводивших здесь лето, вряд ли хоть десять человек знали сэра Руперта лично, однако все, сколько помнили себя, постоянно слышали его имя.
На следующее утро после появления первых монреальских газет с вестью о траурном событии, Хетер, выходя из столовой, столкнулась с миссис Фал-конридж.
— Этот ваш сэр Руперт Айронс, должно быть, был очень важной персоной,— заметила американка.
— Большинство так считает,— ответила Хетер серьезно.
— Удивительная вещь! Вы, канадцы, знаете о наших американских делах, по-моему, решительно все.
С кем ни встречусь, со всеми можно обсудить и мистера Рузвельта 1, и Джона Л. Льюиса 2. Но мы о вашей стране не знаем ничего абсолютно... Представляете, Хетер, до сегодняшнего утра я вообще ни разу не слышала о сэре Руперте Айронсе!
— Да что вы, миссис Фалконридж! Для нас смерть мистера Айронса все равно что смерть бога!
Уходя, Хетер по глазам американки заметила, что та, кажется, начинает понимать, кем был сэр Руперт. Старые дамы в холле все еще судачили об Айронсе. Говорили о его набожности. Высказывали предположение, что жениться ему помешала какая-то тайная печаль. Строили догадки, куда пойдут его деньги и во сколько обойдутся похороны. Одна из старых дам вспомнила время, когда Айронс бросил открытый вызов всему правительству доминиона. И все твердили, что без Айронса Канада уже не та.
В это утро Дженит завтракала в постели. Вскоре после девяти Хетер заглянула к ней в комнату, увидела, что мать лежит с закрытыми глазами, откинувшись на подушки, и тихонько притворила дверь. Как только дочь ушла, Дженит открыла глаза.
Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной. После вчерашнего звонка Хантли она ужасно расстроилась, и о том, чтобы заснуть, не могло быть и речи. Макдеямн сообщил ей, что умер Айронс, что сам он очень занят в связи с похоронами, добавив совсем вскользь и, как ей показалось, довольно небрежно, что, поскольку Поль Таллар отказался от места, которое Макквин ему предложил, он бессилен дальше чем-нибудь помочь. Потом он стал рассказывать Дженит про Айронса, как будто совершенно забыл о том, что ее волнует совсем другое. Какое ей дело до этого Айронса, думала Дженит. Генерал Метьюн всегда называл его выскочкой. И, кстати, генерал Метьюн много раз говорил, что прекрасно помнит время, когда отец Руперта Айронса служил в пивоварне и водил фургон!
Дженит снова вспомнила, какую ужасную ночь она провела. Около двух она вполне уверилась, что Макквин просто предал ее. В одну из самых важных минут ее жизни Хантли настолько увлекся своими делами,
1 Рузвельт Франклин Делано (1882—1945) — государственный деятель США, президент с 1933 по 1945 гг.
2 Джон Л. Льюис (1880—?) — профсоюзный деятель США.
что эгоистично совсем забыл о ней. И это после всех планов, которые они строили вместе! А сколько времени он потратил, сообщая ей по телефону, что слышно из Европы насчет войны, как будто Дженит сама не может прочесть все это в газетах. К трем часам ночи Дженит стала сильно сомневаться в преданности Мак-квина. Эгоистичный старый холостяк! Если бы он поменьше думал о своих удобствах, давно бы женился и завел семью. Что он понимает в ее страданиях, вообще в страданиях женщины?
К рассвету Дженит так разволновалась, что пришлось принять теплую ванну. Но ей не полегчало. Хе-тер, ее родная дочь, не желает даже подумать о счастье матери, а ведь Хетер — единственное, что у нее осталось, этой своей дочери она отдала всю жизнь! Что ж, удивляться нечего. Хетер всегда осуждала мать. Стоило ей поступить в колледж, как она сразу почувствовала свое превосходство. Будто она, Дженит, не читает в душе дочери, как в открытой книге! Хетер вечно цитирует всякие возмутительные суждения, вычитанные из книг, и ждет, что на мать это произведет впечатление. Безобразие, чему только учат теперь ничего не понимающих девушек в колледжах. Как раз вчера Флоренс Мердок говорила об этом. Девушки поступают в колледж и, окончив его, становятся неблагодарными, себялюбивыми, бессердечными. Воображают при этом, будто знают куда больше, чем их родители, а все из-за того, что бойкие молодые профессора, не имеющие за душой ни пенни, научили их разной тарабарщине, которую никто не в силах понять.
И вот в девять часов Дженит погрызла сухарик, проглотила немного теплого кофе, встала и подошла к туалетному столику. По пути она накинула легкий черный пеньюар и надела бусы из черного янтаря, которые всегда носила, чтобы скрыть шрам, оставшийся на шее после удаления щитовидной железы. Она осторожно смазала лицо кремом, помассировала кожу, смочив пальцы дорогим лосьоном, нанесла тон, а потом густо напудрилась почти совершенно белой пудрой. Вопреки обыкновению, румяна она накладывать не стала.
Рассматривая себя в зеркале, Дженит пришла к выводу, что выглядит отвратительно. Чему же удивляться — она нездорова. Дженит замерла и прислушалась к тому, как бьется сердце. Тяжело вздохнув, она принялась медленно расчесывать волосы. Рука со щеткой положенные пятьдесят раз поднялась и опустилась, а Дженит все обдумывала стоящую перед ней задачу. Ей казалось, что она проявляет большое хитроумие, осторожно изучая вопрос со всех сторон, словно кошка, осматривающая незнакомую комнату.
Беда в том, что она всю жизнь многое считала само собой разумеющимся. Всем жертвовала ради детей и, естественно, ожидала уважения и любви в ответ. И вот пожалуйста! Будь Харви жив...
Глаза наполнились слезами, Дженит не стала их вытирать, слезы потекли по щекам, и она сидела неподвижно, следя, как они чертят бороздки в белой пудре. Нет, она, конечно, больна. Одна в целом мире и больна. И Хетер хладнокровно этим пользуется. Всю жизнь Дженит так старалась, так старалась, что теперь совершенно обессилела. Всегда по сто раз обдумывала каждый шаг, чтобы поступить правильно, никто из ее окружающих столько об этом не заботился. А у Хетер просто нет сердца, раз она не обращает на мать внимания, да еще сейчас, когда после смерти обоих дедушек прошло всего несколько месяцев.
Растравляя себя, Дженит предавалась мыслям о своем одиночестве. Все ее покинули. Сначала мать, потом Харви. Потом Дафна уехала в Англию, то же самое, что умерла. Потом генерал, потом ее собственный отец и теперь вот Хетер! В конце концов ее бросил даже Хантли Макквин!
Вспомнив о Макквине, Дженит задрожала от гнева. После всех этих лет, боже мой, ведь почти четверть века! Кто он, собственно, такой, этот Хантли Макквин? Да где бы он был сейчас, если бы не она? Своим положением в обществе он целиком обязан ей и Метью-нам. Воображает, что он очень умен, но она-то его знает, она видит его насквозь. И теперь все забыть только из-за похорон Руперта Айронса...
Ну что ж, это послужит ей уроком, теперь уж она не будет дурой, никому не станет верить. Она больна и должна позаботиться о своем здоровье.
Дженит в последний раз взбила тщательно расчесанные волосы и снова улеглась в постель. Она поправила простыни, одеяло, аккуратно прикрыла покрывалом вытянутые ноги, расправила складки пеньюара на плоской груди и подняла трубку стоявшего у кровати телефона. Она попросила клерка немедленно разыскать и прислать к ней дочь. Дожидаясь, пока появится Хетер, Дженит считала себе пульс.
Когда дверь открылась, голова Дженит покоилась на подушке, а руки были бессильно протянуты вдоль тела.
— Входи, дорогая,— сказала она слабым голосом.— Прикрой дверь и садись. Я... мы должны поговорить. Больше откладывать нельзя. Я не спала всю ночь.
Голос Хетер был полон сочувствия.
— Мамочка!
— Не хочу пугать тебя, детка. Садись и не волнуйся.
Хетер встревожилась.
— Мамочка, что-нибудь не так?
— Нет, нет, не думаю... Пожалуйста, посиди тихо, и со мной все будет в порядке. Я уверена.
Хетер села.
— По правде сказать, я тоже не очень-то спала. После этого утром чувствуешь себя довольно муторно.
Дженит издала тяжкий прерывистый вздох.
— Меня радует, девочка, что ты тоже обо всем поразмыслила.
— Мамочка, ты действительно здорова, правда?—• Хетер с беспокойством смотрела на мать.
Лицо у Дженит было белое как мел, глаза казались неестественно большими.
— Послушай, дорогая... только мне бы хотелось, чтобы сначала ты мне кое-что сказала.
— Я?
Пальцы Дженит дрогнули, словно у нее не было сил пошевелиться. На лице появилось подобие улыбки.
— Мне хотелось бы услышать, что ты вовсе не настроена так, как говорила вчера вечером. Я уверена, что ты поняла, насколько это невозможно, и одумалась.
Хетер достала из сумочки пачку сигарет и закурила. Дженит пристально следила за каждым ее движением. Хетер затянулась, выдохнула дым и спокойно сказала:
— Мне очень хотелось рассказать тебе про Поля, Но ведь ты не спрашивала и всячески давала понять, что не желаешь говорить на эту тему. Вместо того чтобы выяснить все со мной, ты вызвала из Монреаля Хантли и стала строить планы за моей спиной. Я не хочу показаться грубой, мамочка, но ведь именно это ты и сделала. Как бы тебе понравилось, если бы так поступила твоя мать, когда ты сказала ей, что собираешься замуж за отца?
Правая рука Дженит судорожно дернулась к сердцу. Она сжала грудь, и лицо ее исказилось, как будто от острой боли.
— Как ты можешь? Как ты можешь так разговаривать с матерью!
— Разве я сказала что-нибудь не то? Мамочка, что с тобой?
— Не знаю,— казалось, Дженит с трудом произносит слова, превозмогая нестерпимую боль.— Я... я... мне больно... это... это... это сердце,— прошептала она.
Хетер подошла к кровати и положила руку на грудь Дженит слева. Она услышала, что сердце бьется ровно и спокойно.
— Может быть, это из-за омара, которого ты съела вечером?— спросила она.— Дать тебе соды?
Дженит застонала.
— Ну мамочка, ну перестань, нельзя же так сразу падать дух*м. Скажи, что с тобой, и я постараюсь тебе помочь.
— Как можно быть такой бессердечной!— закричала Дженит. Она села в постели.— Чтобы родная дочь говорила с матерью в таком тоне! Я отдала тебе всю жизнь. Как ты можешь!
Хетер, нахмурившись, внимательно смотрела на мать.
— Мамочка! Ну пожалуйста, я не виновата, что у меня такой голос. Прости меня. Я думала, ты переволновалась. Где болит? — Она положила руку на живот матери.
Дженит отшатнулась.
— Нет, не трогай меня! Сядь, пожалуйста... Сейчас все пройдет. Сядь, Хетер, и не суетись. Я... я должна поговорить с тобой, несмотря ни на что.
Хетер продолжала внимательно смотреть на мать.
— Позвать доктора?
Дженит покачала головой.
— Нет, не надо. Сядь, не стой так.
Хетер села. Дженит тяжело вздохнула, кашлянула и откинулась на подушку, закрыв глаза. Через некоторое время она приподняла веки и вздохнула.
—- Ну вот, боль немного утихла.
— Вот и хорошо.
Прошло еще несколько минут, и Дженит сказала:
— Вчера звонил Хантли.— Хетер не ответила, и Дженит продолжала:— Боюсь, он очень огорчен. У него сейчас масса дел, и так жаль, что ему пришлось еще расстраиваться из-за грубости и неблагодарности. Хантли всегда был крайне чувствительным, хотя об этом никто не подозревает.
— Ну почему же,— откликнулась Хетер. Теперь и глаза, и голос Дженит стали совершенно
обычными.
— Он разыскал этого Поля Таллара, как и обещал. В Британской Колумбии как раз подвернулась чрезвычайно удачная возможность — в школе. Хантли предложил ему хорошее место, преподавать французский.
— За тысячу долларов в год?— тихо спросила Хетер.
— Про жалованье он мне не сказал. А твой молодой человек был так груб, что я сомневаюсь, успел ли Хантли ему сказать про деньги. Он попросту порекомендовал Хантли заниматься своими делами.— Заметив улыбку, мелькнувшую на лице Хетер, Дженит возвысила голос:— Он вообще отказался обсуждать это с Хантли. Хантли в бешенстве, и я его вполне понимаю.
— Поль как-нибудь объяснил свой отказ?
— Неужели ты думаешь, я запомнила все, что Хантли говорил по телефону? Я была уверена, что все так и будет! Чего ждать от подобного человека? Я всегда говорила, что эти франко-канадцы все одинаковы. Ах, Хетер...— голос у нее задрожал.— Я так и знала! Слава богу, что ты с этим покончила. Какое счастье!
Хетер крепко сжала в руках сумочку, но подавила волнение и спокойно повторила вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65