— Говорю вам, они только того и ждут, чтобы нас заграбастать, помяните мое слово.
Мариус прихлебывал кофе и, откинувшись назад, смотрел на Эмили. Его рука с длинными чуткими пальцами лежала на столе рядом с ее рукой. Он дотронулся до ее манжета.
— Это ты на фабрике получила?
— Работала целую неделю сверхурочно и вот купила.
— Хороший человек твой Гринберг!
Дверь с шумом распахнулась, и в ресторан ввалился еще один солдат с тремя нашивками за храбрость на груди. Он был маленький, как раз для батальона недоростков; с вызовом посмотрев снизу вверх на верзилу у стойки, он упер руки в боки и задвигал локтями, как петух крыльями. При этом он приближался к стойке и кукарекал.
— Что я вижу! Что за дрянь вы тут пьете, ребята? Где ваши моральные устои?— он все двигал локтями.
Солдат с содовой допивал уже четвертый стакан, теперь это был шоколадный напиток, весь в коричневых пузырьках. Потягивая через соломинку, он процедил:
— Держу пари, Пит до того накачался, что рядом стоять нельзя.
Мариус опустил чашку на стол и взглянул на Эмили:
— А что делают евреи, когда напьются? Смешно сказать, но пьяного еврея я не видел ни разу.
(— Мистер Гринберг ко мне хорошо относится. И он вообще не пьет. Никогда.
— Небось всю тебя общупал, когда делал примерку?
— Он? — Эмили хотелось, чтобы Мариус перестал говорить гадости.— Да ведь он старикашка, маленький, скрюченный весь!— Она смущенно хихикнула.— Ему, наверно, за семьдесят.
Лицо Мариуса передернулось.
— Ну и что? Знаю я одного старца, ему возраст не помеха.
Эмили вспыхнула.
У стойки снова загалдели.
— А кто начал?— кричал пьяный солдат.— Уж будто не знаете! Этот проклятый англикашка из военной полиции задумал меня проучить, послал на работу под команду черномазого сержанта. Видели бы вы, как запрыгал этот ниггер, когда я пощекотал ему задницу штыком!
Солдат, доевший бананы, взялся за вишневое мороженое с орехами. Он лениво покосился на пьяного.
— Ты хочешь сказать, недомерок, что ты и затеял всю эту заваруху?
— Меня благодарите, сукины дети, что домой вернулись,— кричал пьяный.— Если бы не я, и сейчас бы за морем торчали!
Итальянец за стойкой улыбался и, сжимая руки, уговаривал:
— Джентльмены! Джентльмены!
Солдат, занятый содовой, не выпуская изо рта соломинку, процедил с невозмутимым видом, кивнув на Пита:
— Видали, какой герой!
— Как это мы из-за тебя вернулись?— заинтересовался другой солдат, оторвавшись от вишневого мороженого.
— Так ведь мы в ту заваруху лагерь сожгли, помните? А после этого англикашка только и мечтал, как от нас избавиться.
Высокий солдат обнял коротышку за плечи.
— Слушай, Пит, тебе проспаться бы. Помнишь, ты в последний раз перебрал, так потом сколько дней ничего в рот взять не мог? Я тебя не брошу, Пит. Я не забыл, что ты сделал для меня в тот раз.
— Черт побери, на кой нам войну вспоминать!
— К порядку, Пит,— продолжал высокий.— Помнишь, как мы тогда полнедели проторчали на мине? Помнишь?
— Это что, твой друг?— спросил солдат с содовой. Высокий окрысился на него.
— Еще какой!
— Долой войну,— закричал Пит.— К черту ее! После всего, что я сделал, ребята, весь вонючий торговый флот был недостоин везти нас. Мы заслужили, чтобы нас доставили на «Олимпике»,— он икнул и пошел, шатаясь.— Пусть мне памятник ставят,— он снова замахал руками и закукарекал.
— Джентльмены,— итальянец перевесился через стойку и обнажил в улыбке белые зубы.— Джентльмены, у меня клиенты.
Шум утих, а Мариус встал из-за стола.
— Полюбуйся, как лебезит этот напомаженный итальяшка,— и, повысив голос, он позвал бармена, итальянец подбежал, вытирая на ходу руку передником.— Сколько я должен за вашу паршивую еду?
Итальянец улыбнулся, снова сверкнув белыми зубами. По-видимому, он решил, что Мариус пьян, но испытывал почтение к военной форме.
— Доллар и пятьдесят центов,— ответил он. Мариус швырнул на стол долларовую бумажку
и монету в пятьдесят центов. Монета звякнула о стеклянную крышку стола.
— В следующий раз, когда к вам придет обедать леди, потрудитесь сначала вымыть стол.
Когда они вышли, Эмили взяла его за руку.
— Стол был совсем чистый,— сказала она.
— Знаешь,— ответил Мариус,— вот чему я научился в армии: если накричать на человека, он обязательно думает, что в чем-то виноват. Пока сообразит, в чем именно, можно добиться от него, чего хочешь.
Эмили не ответила, она не очень поняла, о чем он говорит.
— Интересно,— продолжал он,— сколько сержантов теперь останется не у дел. Когда сержанту не на кого кричать... да,— он кивнул головой.— Если в ближайшие годы мне встретится человек, недовольный жизнью, я буду знать, что когда-то он служил сержантом.
Они медленно шли по улице Сент-Катрин. Улицы в этот вечер словно ожили. Казалось, город бурлил, будто вернувшиеся солдаты заразили его своим жизнелюбием.
— Что ты собираешься теперь делать?— спросила Эмили.
— Делать? Разве в армии что-нибудь делают?
— Да нет, я хотела сказать, когда тебя отпустят.
— Это большой вопрос,— ответил Мариус загадочно.
— Я думала, может, ты вернешься в колледж?
— Тоже большой вопрос.
Они шли по освещенной улице, и толпа вокруг все прибывала, по тротуару, наслаждаясь теплым весенним вечером, прогуливались парни и девушки, которым больше некуда было пойти. В воздухе витало предвкушение счастья, и только немногие из солдат, мимо которых проходили Мариус с Эмили, были пьяны. Некоторые в одиночестве стояли на перекрестках, и по их блаженным лицам было видно, что они рады просто вернуться домой, постоять в толпе и больше им ничего не надо. На углу улицы Св. Лаврентия Мариус и Эмили поравнялись с каким-то главным сержантом, который объяснялся с вагоновожатым по-французски. На груди у сержанта было пять ленточек от медалей и нашивка Мезоннёвского полка •, Широкогрудый, широкоплечий, с черными как смоль волосами, орлиным профилем и пышными усами, густо черневшими даже на загорелом лице, он вполне мог сойти за Фронтенака. Мариус посмотрел на него и сразу отвел глаза.
Они шли дальше, направляясь к французской части города.
— Пойдем к тебе,— сказал вдруг Мариус.— Я хочу познакомиться с твоим отцом.
— Ой, нет, не надо!— воскликнула Эмили. Он с силой сжал ее запястье.
— Я хочу познакомиться с ним. Ведь я его еще ни разу не видел.
— Я говорила ему о тебе. Он не против, что мы встречаемся.
Мариус остановился под уличным фонарем и, отстранив Эмили от себя, стал вглядываться в ее лицо. Свет был слабый, мигающий.
Господи, подумал он, до чего заурядное лицо. Такое, что не всегда и вспомнишь, как она выглядит. Почему он здесь с этой девушкой? Столько женщин на свете, а он проводит время именно с ней.
Но ответ Мариус знал. Он не мог встречаться с красивыми девушками. При одном взгляде на них в нем закипала ненависть. Ведь они использовали свою внешность и от этого были фальшивыми до мозга костей. Он смотрел на Эмили, и ее природная доброта действовала на него смягчающе. Что с того, что она не его класса? Французских девушек его класса воспитывают в такой строгости, что он боится их, как огня.
Под его испытующим взглядом Эмили засмущалась и отвела глаза. В этот момент она, сама того не зная, глубоко растрогала Мариуса, и, посмотрев на ее плотную фигуру, на короткие ноги, он вдруг понял, что не может жить без нее. И его охватила волна радости. Ощущение это было таким незнакомым и неожиданным, что на глазах у Мариуса выступили слезы.
— Пошли,— сказал он резко, беря ее за руку.— Пошли к тебе.
1 Мезоннёвский по л к — полк канадской армии, назван ный в честь основателя и первого губернатора Монреаля.
Эмили тихо шла с ним рядом. Завтра она пойдет в церковь и будет молиться, будет просить бога, чтобы он усмирил злобу Мариуса, сделал его добрым.
28
Поль уже почти три года учился в школе Фроби-шер. Теперь ему было двенадцать лет. Он настолько свыкся со школой, что говорил только по-английски, по-английски думал и даже сны видел по-английски. Школа ему нравилась. Здесь он научился играть в разные игры. Осенью играл в футбол, зимой — в хоккей. Ранней весной в школе занимались боксом, и главный сержант Кроучер говорил, что Поль — прирожденный боксер. Поль овладел стремительным ударом прямой левой — излюбленным приемом английских боксеров — и научился двигаться очень быстро. В начале лета, перед завершением семестра, когда дни становились длиннее, мальчики облачались в белые фланелевые костюмы и весьма скверно играли в крокет на квадратном зеленом поле перед школой, поле было обсажено вязами, которые напоминали учителям о скором отпуске в Англии. В свободное время мальчики одни, без присмотра сражались за школой в бейсбол.
Как-то в феврале тысяча девятьсот двадцать первого года к концу дня Поль играл в хоккей за свою школу в команде младших учеников. Игра шла на открытом катке позади школы, окруженном высокими, футов в десять, сугробами из убранного с площадки снега. Звенели коньки, стучали клюшки, слышались удары шайбы о бортики, то и дело вскрикивали игроки, пронзительно свистел судья. Как только раздавался свисток, мгновенно воцарялась тишина, пока шайбу не вбрасывали в игру. Поль любил эти минуты, когда игра приостанавливалась и можно было с наслаждением окинуть все одним взглядом: в неподвижном морозном воздухе блестит солнце, игроки застыли, судья замер над центральными нападающими, скрестившими клюшки, в руках у него шайба, клюшки нетерпеливо стучат по льду, пот заливает разгоряченные лица, легкие заряжены свежим воздухом, ноги гудят от усталости, и все равно знаешь — если надо, будешь играть без конца.
Поль выступал за центрального нападающего и участвовал в каждом вбрасывании. Он разучил обманный маневр, при котором ноги едут в одну сторону, а тело отклоняется в другую. Ему удавалось мгновенно менять скорость, он вел шайбу, не опуская головы, и несся по льду, стреляя глазами направо и налево, стараясь не потерять из виду нападающих и найти незащищенное место для атаки. Он был настоящим мастером игровых комбинаций и щедро подбрасывал своим нападающим шайбы, но умел и сам молниеносно ударить по воротам снизу. Когда он подрастет, запястья окрепнут, и удар его будет неотразим. Если так пойдет дальше, то через несколько лет он обязательно войдет в команду старшеклассников. Поль рос быстро. Как все Таллары, он был поджар и длинноног, а от Кэтлин унаследовал сильную грудную клетку и широкие плечи.
Игра закончилась, мальчики приняли душ и переоделись. Съев в столовой холодный ужин, они собрали учебники и отправились в класс готовить уроки. Усевшись за парты, они два часа зубрили, списывали друг у друга, передавали, ерзая, записки, а из-за небольшой кафедры за ними приглядывал пожилой учитель с длинными передними зубами и с седыми усами, напоминавшими разросшуюся зубную щетку. Иногда кто-нибудь из учеников вскакивал с места — это сосед вонзал ему в зад перо. В таких случаях учитель поднимал на класс глаза, стучал карандашом по кафедре, а мальчишки принимали^невинный вид, пока он снова не опускал взгляд. Так обычным порядком шло приготовление уроков в не совсем обычной школе.
Школу Фробишер почти сто лет назад основал один англиканский каноник. В те времена Канада еще представляла собой несколько колоний, управляемых британским губернатором, который одинаково пекся и об интересах короны, и о процветании канадской деловой верхушки. Сейчас это была школа для детей высшего сословия, хотя вполне аристократической не считалась. Ей не был присущ снобизм, которым она вполне могла бы отличаться; это была просто школа в английском духе для сыновей преуспевающих канадцев. В учителя приглашали англичан, в основном молодых. Каждую осень они приезжали из Англии и несколько лет работали во Фробишере, прежде чем перейти на другую службу или в другие школы. Те немногие, что оставались, постепенно превращались в людей своеобразных, за каждым водились причуды. Но все они отдавали школе много сил и в большей или меньшей степени свою работу любили. Поль учился во Фробишере в счастливое для школы время, и учителя тогда держались весело и бодро. Все они, независимо от возраста, как только в июне заканчивались занятия, уезжали на поезде в Монреаль и отбывали на лето на свою старую родину. А перед началом занятий, в середине сентября, все на одном пароходе возвращались назад.
Школе, безусловно, не грозила опасность рутинерства, так как взгляды учителей мало в чем сходились, разве что в их отношении к американцам. Несмотря на отсутствие единства во мнениях, дела в школе шли вполне гладко. В ней царил собственный дух. Мальчики любили школу, а учителя, оставшиеся в ней преподавать, привязывались к ней так, что, по их собственному признанию, ни за что не согласились бы работать в Англии. Мальчики считали, что их преподаватели отличаются двумя особенностями. Во-первых, учителя помоложе обычно с неудовольствием убеждались, что их изысканный английский акцент мальчики принимают за признак мягкости характера, и поэтому в первые годы учительства всячески старались это мнение опровергнуть. Некоторые из молодых учителей, желая доказать, что им все нипочем, даже разгуливали зимой без шапок и отмораживали себе уши.
Во-вторых, все учителя дружно считали соседство Канады с Соединенными Штатами роковым. Американцы, разумеется, превосходный народ, но были бы гораздо лучше, живи они подальше хоть на тысячу миль. И вот, чтобы противостоять американскому влиянию, мальчишек заставляли зубрить историю и географию Англии и даже старались научить их английским манерам. Особого успеха в этом, правда, не имели. Школьники прекрасно владели новейшим американским жаргоном и широко им пользовались. В бейсбол они играли куда лучше, чем в крокет. А в октябре, когда разыгрывался международный чемпионат по бейсболу, в цокольном этаже школы непременно орудовало подпольное общество по заключению пари.
Однако Поль получал во Фробишере основательную подготовку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65