Оттава последние дни была озабочена тем, что дела на фронте снова приняли скверный оборот. Канадские войска, подчинявшиеся британскому главнокомандующему, гибли, как мухи, в грязи под местечком Пассендале 1. Атанас негодовал на англичан так, будто они предали его самого. Настаивая, чтобы франко-канадцы согласились принять всеобщую воинскую повинность, он скомпрометировал себя в глазах
1 Пассендале — город на северо-западе Бельгии. Во время первой мировой войны наступление на Пассендале, входившее в Ипрскую операцию, велось в непролазной грязи из-за дождей, длилось долго и стоило канадцам больших потерь.
сородичей, и тут Англия устроила такую кашу. Неудивительно, что франко-канадские газеты издеваются над призывами к мобилизации, ведь они ежедневно печатают длиннейшие списки тех, кто отдал жизнь за несколько акров грязи под Пассендале.
Как обычно, вернувшись в Сен-Марк, Атанас сразу почувствовал себя лучше. Земля уже высохла и стала твердой, голые деревья четко вырисовывались на фоне неба, синего почти по-зимнему. Все вокруг поджидало зиму. Несколько недель назад улетели на юг гуси, поля были убраны, корм для скота спрятан под крышу. Со дня на день можно было ждать первого снега.
После обеда Таллар поехал в лавку Поликарпа Друэна запастись табаком и послушать, о чем там толкуют. В Субботние вечера в лавке всегда собиралось много народа, и в этот раз покупателей было больше обычного, потому что все работы на фермах закончились. За два часа были сыграны три партии в шашки, и, когда Атанас вошел в лавку, он заметил, что кое-кто успел приложиться к >^п!$кеу Ыапс .
Нынче разговоры шли не о войне, а о капитане Яр-дли. Десять дней назад он купил участок Дансеро, сразу заплатил и незамедлительно переселился в Сен-Марк. А Дансеро переехал к сестре, которая жила ниже по реке. В прошлое воскресенье Ярдли пришел в церковь и отсидел всю большую мессу; он, правда, не крестился и не склонялся перед алтарем и вообще не знал, когда нужно опускаться на колени, а когда вставать. После службы видели, как он вместе с отцом Бобьеном пошел в дом к священнику, и пронесся слух, что он пожертвовал на бедных двадцать долларов. Почти каждый день Ярдли наведывался в лавку и за все, что покупал, платил наличными. Говорил он по-французски, но с ужасными ошибками и с отчаянным акцентом, да еще вставлял множество английских слов — хуже индейца, как сказал Поликарп Друэн.
Атанас слушал разговоры, но сам в них не вступал. Он всегда держался от жителей деревни в некотором отдалении, и, веди он себя иначе, они сами вряд ли были бы довольны. Но когда он оказывался среди них, обстановка всегда бывала дружелюбная, как будто
1 Белому виски (фр).
и он, и они признавали друг друга и считали себя разными ветвями одного и того же дерева.
Прислушиваясь к беседам, Атанас понял, что Ярдли успел расположить к себе всех с первого знакомства. Все соглашались, хотя и с некоторой неохотой, что он совсем не такой, как другие англо-канадцы, с кем им приходилось иметь дело. Капитан приветливый, не мнит о себе, нос не задирает, наоборот, готов спросить у соседей совета. По всей видимости, он хорошо разбирается в сельском хозяйстве, а для моряка это просто удивительно. Священник уже порекомендовал Пита Жандрона ему в помощники, и Пит сказал, что работать у англичанина одно удовольствие. Но сам священник пока молчал, и прихожане, говоря о Ярдли с Атанасом, тоже вели себя сдержанно и осторожно, не желая принимать чью-либо сторону.
Атанас пробыл в лавке около часа, послушал разговоры односельчан, расспросил их об их семьях и поехал домой. Под цокот копыт он улыбался в темноте. Этот Ярдли знает, как себя вести. Земля, которую продал Дансеро, была просолена потом франко-канадцев, более двух столетий трудившихся на ней. Переход этой земли в руки англичанина прихожане, казалось, должны были расценить как наглое вражеское вторжение, однако Ярдли, по-видимому, удастся все уладить. Проживи он в Сен-Марке хоть до конца своих дней, его все равно будут считать иностранцем, но, сомнений нет, все, кто с ним познакомился, готовы отнестись к нему с симпатией.
Атанас подумал, что это его радует. Странно, что такому человеку, как Ярдли, захотелось поселиться в Сен-Марке, но, наверно, у него есть на то причины, и в свое время они станут известны. Завтра Таллар специально нанесет капитану визит и постарается, чтобы их увидели вместе. Раз священник открыто не восстает против Ярдли, расположение Таллара в большей или меньшей степени упрочит позиции капитана в приходе.
На следующее утро Атанас выбрал самую толстую из своих тростей и зашагал по дороге, ведущей к дому Ярдли. Поль бежал рядом с ним. Походка у Атанаса была энергичная, он быстро и нетерпеливо вышагивал на своих длинных тонких ногах. Ему и в голову не приходило идти ради сына помедленнее. Поль, как щенок, водил носом, принюхиваясь к дыму, принесенному ветром,— это Бланшар, живущий в миле от них, жег кустарник, наводил у себя порядок, пока не выпал снег. Свернув с дороги, они увидели, что их сосед-капитан конопатит и заклеивает окно. Подойдя ближе, Атанас убедился, что Ярдли привык работать руками и дело у него спорится.
Ярдли услышал их шаги, слез с лестницы и, оказавшись на земле, с улыбкой обернулся к гостям. На нем был свитер и старый комбинезон.
— Здравствуйте,— сказал он,— а я вспоминал вас, мистер Таллар. По газетам видать, перепалка в Оттаве была жаркая. Вы небось рады, что вернулись?
Атанас пожал плечами.
— Не столько жаркая, сколько скучная,— он протянул руку капитану.— Я приехал вчера вечером, и мы решили, что пора вас проведать.
— Большое вам спасибо,— Ярдли положил руку на плечо Поля,— а я все гляжу, как Поль ходит мимо моего дома, и так мне хочется, чтобы он ко мне завернул!— Ярдли заглянул в смущенное лицо мальчика.— Пойдем в дом. Я тебе чего-то покажу.
Внутри было пусто. В просторной комнате, предназначенной стать гостиной, в большом каменном камине ярко горели березовые дрова. Посередине комнаты стояла неуклюжая черная квебекская печка, соединенная с дымоходом черной жестяной трубой. Пол был заставлен деревянными ящиками, уже раскрытыми. Кроме стола и двух стульев, мебели в комнате не было.
— Еще не успел обосноваться,— сказал Ярдли. Он показал на ящики.— Это книги. У меня их много. Я все больше один, так если не читать, рехнуться можно. Вон Шекспира чуть не наизусть выучил.
Он снял с полки в углу большой светлый сосновый брус, тщательно обструганный и гладкий.
— В один прекрасный день, Поль, он будет твой. Мальчик с удивлением смотрел на деревяшку, не
понимая, что имеет в виду капитан, но стеснялся признаться в этом. Пальцы его то сжимались в кулаки, то разжимались, и когда Ярдли протянул ему брусок, он взял его в руки.
— Вот закончу, и будет тебе трехмачтовая шхуна. Знаешь, что это такое? Парусник. Их раньше строили в Новой Шотландии, а теперь уж давно разучились. На каждой мачте сделаю полный комплект парусов, дай только срок.
Он положил брусок обратно на полку.
Атанаса его замысел, видимо, порадовал.
— Но это же отнимет у вас массу времени, капитан.
— Что ж, будет чем заняться зимними вечерами,— сказал Ярдли.— Здесь, видать, они долго тянутся.— Он опять обернулся к мальчику и показал на раскрытые ящики.— Не хочешь вынуть книги и сложить их на полку? Нам с твоим отцом надо поговорить. Верней, я вижу, твой отец хочет со мной поговорить.
Ярдли вывел Таллара на крыльцо и, когда они уселись на верхней ступеньке, сказал:
— Нравится мне ваш сынок, мистер Таллар. У меня самого сыновей никогда не было. Вы счастливец. Он ведь у вас, я слыхал, не единственный?
Атанас молчал. Они встали, завернули за угол дома и пошли к амбарам.
— Почему вы спросили о моем старшем, капитан?— проговорил наконец Атанас.— Кто-нибудь в деревне сплетничает про мою семью?
— Нет, что вы,— ответил Ярдли,— во всяком случае, не со мной. Помнится, я просто слыхал, что у вас не один сын.
— Да уж поверьте, если речь идет о чем-то важном, о деньгах, о семейных тайнах, наши прихожане будут молчать как рыбы.— Атанас сообразил, что слова его звучат загадочно и почувствовал, что попал в глупое положение. Он пояснил:—Да, у меня есть еще сын. Он старше Поля. От первого брака. Его зовут Мариус. Это мать его так назвала, не я. Он сейчас в Монреале, учится в университете на первом курсе,— и вдруг, повернувшись, он посмотрел Ярдли прямо в глаза и спросил:— Что, Мариус приезжал, пока меня не было?
Ярдли стоял, опираясь на палку, он не понимал, в чем дело, но догадался, что задел какое-то больное место. Его голубые глаза серьезно смотрели из-под очков.
— Откуда же мне знать, мистер Таллар?— сказал он.— Видать, мне не следовало заводить этот разговор.
Атанас нетерпеливо отмахнулся.
— Да нет, ерунда. Понимаете, капитан, к нашей провинции не так-то легко привыкнуть. Вы, англичане, можете делать и говорить, что вам заблагорассудится, никто об этом не вспомнит. А у нас никто ничего не забывает. Большинство наших прихожан — люди тихие. Делают свое дело и хотят только одного: чтобы их не трогали. А вот кое-кто никак не может примириться с англичанами, и мой старший сын из их числа. Он националист. Да тут еще война, и я...— Он вдруг резко замолчал, будто испугался, что сказал лишнее.
Оба вошли в хлев, и в нос им ударил сладковатый запах навоза и дезинфекции. Атанас обвел тростью стойла и сеновал.
— Я вижу, вы закупили ферму вместе со скотом. Ярдли кивнул.
— Скотина у Дансеро недурная. Я-то подумывал развести джерсейских, но сперва надо подождать, как с этими дело пойдет.
Они оглядели хлев, и Ярдли объяснил, как собирается его усовершенствовать. Когда они снова вышли на солнечный свет, Атанас посмотрел на капитана с откровенным любопытством.
— Мне бы хотелось спросить у вас кое-что, капитан. Почему вы решили поселиться в Сен-Марке? Сами надумали или вам Макквин порекомендовал?
— Это долгий разговор, мистер Таллар. Бывает, сижу вечерами перед камином, да как вдруг подумаю, с чего это я тут очутился, меня самого оторопь берет.
Атанас почувствовал, как одинок этот человек, и помолчал из уважения к его одиночеству.
— По мне,— продолжал Ярдли,— куда легче вспоминать, чем размышлять, почему да отчего все так случилось. Пока моряк плавает и знает, что где-то на суше у него есть дом, это его поддерживает. А стоит ему навсегда осесть на берегу, он понимает, что дом у него один — его друзья. Но они-то — ищи-свищи — рассеяны по всему свету, так всегда бывает.
— Макквин говорил о вашей дочери. Она живет в Монреале?
Лицо Ярдли смягчилось.
— Да, с двумя внучками. Но я-то сам к Монреалю ни за что бы не привык.
Они снова вернулись к дому. Ярдли сильно хромал. Поль появился в дверях, хотел что-то сказать, открыл рот, но тут же закрыл, ожидая, когда старшие закончат разговор.
Яр дли спросил:
— Ну что, кончил выгружать книги? Поль потряс головой.
— Я оставил их в ящиках, ведь на полу они запачкаются, а больше класть некуда.
— И верно.— Ярдли обернулся к Атанасу.— Сметливый у вас сынок!
Поль побежал к хлеву, а Ярдли вынул кисет и протянул Атанасу, но тот отказался, тогда капитан набил трубку и, делая ровные затяжки, медленно раскурил ее, пряча в руке горящую спичку, так что пламени совсем не было видно.
— Наверно, вы приехали сюда, чтобы быть поближе к дочери?— спросил Атанас.
— Да нет, не из-за дочки даже, хоть это было бы понятно.— Ярдли вынул трубку изо рта и повернул так, чтобы ветер ее не погасил.
— Знаете, мистер Таллар, не считайте меня дураком, но я уже давно мечтал поселиться в Сен-Марке. Глупо, но мне хотелось.
— В Сен-Марке? А откуда вы о нем узнали?
— Ну, просто дело случая. Тридцать пять лет назад я плавал с одним матросом, так он был родом отсюда. И столько рассказывал о здешних местах, что у меня его рассказы в голове застряли. Вот я и подумал, когда в Монреале мне невтерпеж стало, а вдруг Люк сюда вернулся, и мы с ним повидаемся.
Атанас покачал головой.
— Но из нашего прихода никто никогда не плавал.
— О Люке Бержероне не слыхали?
— На кладбище полно Бержеронов. Люк, говорите? Был когда-то один непутевый Бержерон. Давно, правда. Он где-то пропал,— Атанас удивленно посмотрел на капитана.— Так вы его имеете в виду?
— Ну ясно! Все у нас звали его Люк-француз. Мы с ним как-то двести восемьдесят семь дней проплавали, вышли из Галифакса, а очутились в Сайгоне: Люк, я и самый черный из всех барбадосских негров, то есть чернее некуда. Было это в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, вон когда. Я был старшиной-рулевым, Люк — боцманом, а негр — коком. Вот уж мы радовались, когда сошли с этого корабля.
Поль вернулся и, стоя рядом, слушал Ярдли, темные глаза его стали круглыми, рот приоткрылся, белели выступающие вперед зубы.
-— Я столько жил один, что теперь болтаю слишком много. Сам замечал в Монреале — как начну говорить, так уж не могу остановиться, а как закончу, все другие помалкивают. Люди там, конечно, толковые, только, сидя в своем Монреале, они мало чего видят, вот и не слишком верят другим.
Атанас улыбнулся и посмотрел на Поля. Мальчик прислонился к крыльцу и не сводил глаз с капитана.
— Ну, короче говоря,— продолжал Ярдли,— когда Люк сошел в сайгонском порту с корабля, он рот разинул от удивления, ведь там, кроме кули, все белые говорят по-французски. Это ему понравилось. А в один прекрасный вечер эти самые французы начали строить над Люком насмешки, мол, на каком это языке он говорит, и на французский-то не похож вовсе! Начали уверять, что его-де слушать страшно, ну, словом, так же, как над моим английским морячки из Англии издевались. Люк терпел, терпел, а потом как бросится на них. Кулаками он здорово работал да и ногами подсечь был мастер. Только французов тех больно много было. Так они нас с Люком и негра до того измолотили, что мы с полу не могли подняться, а тут как раз полицейские. Нас и засадили в каталажку. Корабль без нас ушел, а когда мы вышли из тюрьмы, деваться нам было некуда. Нанялись на французское суденышко, которое по Южно-Китайскому морю моталось, и протрубили на нем четыре года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65