Это оказалось не намного лучше, чем продавать билеты в театре. Некоторое время она работала попеременно продавщицей и манекенщицей в оптовой фирме готового платья, но платили ей гроши, к тому же ее хозяин считал, что она не имеет права отказывать ни одному из сосущих сигару клиентов, которому ей случалось приглянуться.
Наконец Кэтлин нашла себе место по вкусу. Почти два года она служила гардеробщицей в одной из фешенебельных гостиниц. Принимая на хранение пальто, шляпы и трости, она прислушивалась к шуткам посетителей, расспрашивала про их семьи, улыбалась всем одинаково приветливо, все они ей нравились, и иногда она обедала с кем-нибудь из них в таких ресторанах, где им не грозила встреча со знакомыми. Кэтлин любила выслушивать комплименты, получать маленькие подарки, часто даже не перевязанные ленточкой, и сознавать, что она в гостинице тоже некоторым образом фигура. Здесь полностью раскрылся ее единственный талант, и это доставляло ей истинное удовольствие, ведь талант Кэтлин заключался в том, чтобы быть самой собой, простой и естественной. Она умела отдавать и принимать без лишних вопросов, не задумываясь о завтрашнем дне.
В этой-то гостинице Кэтлин и познакомилась с Ата-насом. Он был красив, волосы у него тогда только начинали седеть, он не лез за словом в карман, и они с Кэтлин сразу почувствовали себя друг с другом легко. Ей нравились немолодые мужчины, особенно те, кто держался просто, они обычно оказывались добрыми и благодарными за то, что она такая, как есть. Кэтлин и в голову не приходило, что Атанас предложит ей стать его женой. Будь он англо-канадцем, она отказала бы ему. В гостинице Кэтлин вдоволь нагляделась на англичан и понимала, что, случись ей выйти за одного из них замуж, его знакомые сумеют отравить ей жизнь. Но о французах она знала мало, а о том, как они живут в своих приходах, вдали от Монреаля, вообще не имела представления. Только очутившись в Сен-Марке, Кэтлин поняла, как неприступна французская семья по сравнению с английской, насколько французские взгляды на мораль строже и непреложнее, чем взгляды англичан.
Поначалу все шло неплохо. Было интересно стать хозяйкой большого дома, иметь прислугу, ничего самой не делать. Потом родился Поль и поглотил все помыслы Кэтлин. А когда сын подрос и уже не требовал большого внимания, Сен-Марк начал надоедать ей. Потом разразилась война, у Атанаса начались неприятности в Оттаве, и он вдруг сразу состарился. Ирландское добродушие Кэтлин разбивалось о его нормандское упрямство.
Кэтлин положила щетку и, неподвижно стоя перед зеркалом, снова устремила взгляд на свое отражение, мало замечая, что видит. Она вздрогнула, когда возле кровати зазвонил телефон. Помедлив, она, как была обнаженная, присела на постель и сняла трубку. На ее «да?» в трубке отозвался мужской голос, низкий, спокойный и уверенный.
— Не окажете ли вы мне любезность пообедать со мной сегодня? Мы не знакомы, но полчаса назад вместе поднимались в лифте. Я не люблю обедать один, надеюсь, вы тоже?
Кэтлин слушала эти тщательно подобранные слова и улыбалась, поглядывая на свои голые бедра.
— Минуточку,— сказала она, положила трубку и потянулась за кимоно, сунула ноги в домашние туфли. Потом снова приложила трубку к уху и прислушалась к тихому жужжанию линии, соединяющей их друг с другом.— Вы ведь меня совсем не знаете, понятия обо мне не имеете,— сказала она,— я не привыкла...
— Милая леди,— перебил он ее,— не кажется ли вам, что у нас в стране чересчур в ходу избитые фразы?
Кэтлин отстранила трубку от уха и посмотрела на нее. Видно, он человек образованный. Уверенный бас продолжал объяснять, почему он решился позвонить ей, и она вслушивалась скорей в его интонации, чем в слова. Голос выдавал силу и энергию говорившего, но звучал сдержанно и удивительно мягко. Кэтлин вспомнила, что майор показался ей человеком лет сорока.
— Меня огорчает, что вы молчите,— проговорил он.
На лбу Кэтлин проступила еле заметная морщинка, она соображала, что ответить.
— Но я собиралась вечером пойти в театр,— сказала она.
— Твердо решили? — Было слышно, как он старается не выдать своей заинтересованности. Это хороший знак. Если он заинтересован и волнуется, значит, не из тех, кто расчетливо преследует женщину и обливает ее презрением, как только получит то, чего домогался. Кэтлин услышала в трубке смех:
— Разрешите, я представлюсь,— сказал он.— Меня зовут Деннис Морей. Я живу в Виннипеге и как раз возвращаюсь домой. Я только что из Франции,— он остановился и неожиданно добавил: — На пароходе было страшно холодно.
— Ну что ж, я не могу быть нелюбезной с человеком, только что вернувшимся с войны.
— Великолепно! — Его бас звучно произнес это слово, потом, взяв нотой выше, ласково спросил:— А вас как зовут?
— Кэтлин.
— А дальше?
— Ну к чему это вам? Голос стал почти деловитым:
— Мне зайти за вами или мы встретимся в вестибюле?
— В половине восьмого я спущусь вниз.
Не дожидаясь, что он ответит, Кэтлин повесила трубку и тихо рассмеялась. С минуту она посидела на кровати. Одеваясь же, продолжала улыбаться, улыбалась и подкрашивая лицо, в Сен-Марке она краситься не осмеливалась. Возбуждение горячило кровь, словно вино. Как чудесно! К ней возвращается жизнь! Словно пьешь воду после долгой жажды! Ей очень хотелось есть, но она не торопилась, и когда вышла из лифта в вестибюль, было почти без четверти восемь. Кэтлин увидела, что Деннис Морей стоит один, поджидая ее в конце прохода. Он поспешил ей навстречу, и Кэтлмн поразилась, какой он огромный, но тут же отметила, что походка у него легкая.
Полтора часа спустя они доедали обильный и очень вкусный обед. После закусок и вишийского салата им принесли на подносе хрустящую макрель, зажаренную целиком, потом утку, потом французские пирожные. С супом пили шерри, с рыбой — легкое шабли, с птицей — шампанское. Горьковатый от цикория кофе подали в особых маленьких алюминиевых кофейниках с прямыми деревянными ручками. Когда официант принес кофе, Деннис Морей заказал портвейн.
Он откинулся на спинку кресла, чуть ослабил офицерский ремень «Сэм Браун» 1 и посмотрел на часы.
— А теперь,— сказал он, улыбаясь Кэтлин через стол,— давайте разговаривать.
Кэтлин рассмеялась:
— А что вы делали эти два часа, хотела бы я знать?— она склонила голову, и мерцание свечей оттенило неправдоподобно нежную белизну ее шеи.
— Вы вряд ли мне поверите,— сказал Деннис,— но последние три года я провел в полном молчании.
Кэтлин подняла лицо и, не глядя, протянула руку к своему бокалу. Она всегда инстинктивно чувствовала, когда лучше всяких слов промолчать.
— Боже! Как вы двигаетесь! Я бы мог просидеть всю ночь, глядя на вас. У вас музыка в каждом жесте.
Кэтлин понимала, что он хочет сказать, и сама чувствовала эту музыку, вслушиваясь в его голос, говоривший о волшебстве вечера. Когда он замолчал и сидел без слов, глядя на нее, Кэтлин спросила:
— Что вы имели в виду — три года в молчании? Где вы служили?
— В полковой столовой. А также в окопах, подвалах, траншеях, блиндажах и других укрытиях в районе Ланса и Монши 2 и во всяких прочих местах, которые я предпочел бы забыть.
— А разве офицеры в столовой не разговаривают?
— Еще как! И граммофоны заводят. Когда я попаду в ад, там наверняка кругом будут граммофоны, и все будут наяривать «Долог путь до Типперери».
— А мне показалось, вам нравится музыка.
— Та, что исходит от вас. За такой музыкой я пошел бы на край света,— лицо его вдруг стало суровым.— Для граммофонной я уже слишком стар. И для грязных армейских шуточек тоже. А потом, слышали бы вы этих пуритан, когда они заводят речь о женщи-
1 «С э м Браун» — офицерский поясной ремень с портупеей.
2 Л а н с — город на севере Франции; Монши—- деревня в Бельгии. Места ожесточенных УО^Й ш первую мировую войну.
нах! Что бы они на себя ни напускали, тут они выдают себя с головой. И для этого я тоже слишком стар.
— С виду вас старым не назовешь. Он не обратил внимания на ее слова.
— А некоторые наши офицеры, из тех, кто воевал вместе с англичанами, так поднаторели в военных тонкостях, что стали выражаться точь-в-точь как господа из штаба. Мы все там насобачились в военном деле, но манеру штабных чуешь за милю.— Он резко остановился.— Вам это не наскучило? Мне — определенно.
— Странный вы человек. Ничуть не похожи...
— На кого?
— Да нет, я так. Рассказывайте еще.
— Нет, лучше я буду смотреть на вас. До чего же вы хоррши!
Чувствуя себя с ним легко и радостно, Кэтлин долгим взглядом посмотрела ему в глаза, и оба улыбнулись. Даже сутулясь и опираясь локтями о стол, он казался необычайно высоким и словно бы заряжал своей энергией весь зал. Только теперь Кэтлин поняла, как она изголодалась, как не хватает ей именно этой жизненной силы, но больше всего ей нравилось, что он совершенно не обращает внимания на происходящее вокруг. Кроме них в ресторане уже никого не осталось, и официантам не терпелось от них избавиться. Краешком глаза Кэтлин видела, что старший официант неподвижно застыл у дверей. В бликах свечей он выглядел торжественным, как кардинал. Но Морей продолжал говорить.
Воспользовавшись тем, что он на минуту замолк, Кэтлин заглянула в его горячие глаза. Ее хрипловатый голос прозвучал участливо и дружелюбно:
— Когда же вы расскажете мне о вашей жене?
— Как вы догадались, что я женат?
— Так же, как вы поняли, что я не вдова. Официант снова наполнил их бокалы портвейном.
От свечей в бокалах на фоне затененной белой скатерти вспыхивали огоньки.
«Как рубины»,— подумала Кэтлин. Ее завораживало отражение и игра света в бокалах.
— Моя жена — хорошая женщина,— проговорил Морей,— отличная мать троих наших детей. У меня две девочки и мальчик. По-своему, повторяю, на свой лад, я ей верен. Может, это и глупо, но наше проклятое пуританство обязывает всех нас канадцев быть верными. Даже меня.
Кэтлин увидела, как пальцы Денниса сжали ножку пустого бокала, стекло вдруг хрустнуло, и бокал, разломившись на две части, упал на скатерть. А он продолжал, как будто ничего не произошло:
— Когда я пошел в армию, я думал, война поможет. А вдруг меня убьют! Понимаете, войны тем и привлекают, ведь все неудачники, пьяницы, все не справившиеся с жизнью, все, кто в разладе с собой, кому просто жить опостылело,— первыми бегут на призывные пункты в первый же день объявления войны. Благополучные члены общества приходят туда позже. Так всегда было и, могу вас уверить, всегда будет. Умереть ведь гораздо легче, чем жить,— он криво усмехнулся.— Хотя, конечно, когда приходит время умирать, убеждаешься, что это тоже не сахар.
Морей пальцами затушил сигарету и закурил новую.
-— Ладно, для меня война кончилась. Сегодня я в последний раз хлебну свободы. И нашел себе для этого вечера вас.
Кэтлин не ответила и не шелохнулась.
—- Бывали вы когда-нибудь в Виннипеге?— спросил Деннис.
Она покачала головой.
— Виннипег мог бы стать одним из самых славных городов в мире. Лучше тамошних людей нет на свете. Но (лы же все пуритане, и поэтому наш город остается просто Виннипегом. Господи помилуй! Почему у нас в Канаде красоты боятся, как огня? Хотя чего спрашивать, будто я не знаю почему.
Официант, как дух, возник рядом с их столиком, молча убрал осколки, высыпал из пепельницы на тарелку пепел, поставил пепельницу на место и так же бесшумно, как дух, исчез. Морей молчал, пока официант не удалился, потом снова пригнулся к столу и стал разглаживать скатерть, его огромные руки двигались, словно руки скульптора, разминающего глину.
— Представьте себе плоскую равнину,— сказал он,— не узкую полоску земли, как у вас вдоль Святого Лаврентия, нет — прерию, раскинувшуюся во все стороны на много миль, на сколько глаз хватает. Представьте, что вся она зеленая. А над ней небо, такое синее, что глаза слепит, а в небе огромные снежно-белые облака. И представьте, что небо как будто движется.— Он снял руки со стола, и глаза его впились в глаза Кэтлин.— Небо будто огромная величественная чаша, а под ним — плоская земля. Небо дарует, земля принимает. Мужское и женское начала.
Кэтлин не отводила от него взгляда, словно загипнотизированная.
— А теперь,— продолжал он,— вообразите себе здание из серого гранита, усиленного сталью, выплавленной из лучшей руды, какую добывают на Верхнем озере *. Фасад у этого здания легкий и узкий, как меч, а если глядеть сбоку, оно длинное и воздушное. Вообразите, что оно возвышается над этой плоской равниной на шестьсот футов и на нем выступы, будто прогулочные палубы для богов, чтобы они, прохаживаясь, обозревали землю. А теперь представьте себе небо, по нему плывут белые облака, так низко над шпилем, что, если смотреть с земли на легкий профиль этого здания, кажется, что и оно плывет. Вообразите такое сооружение,— он чеканил слова одно за другим,— легкое, четкое, стройное, отлично рассчитанное, совершенное. И новое, господи! Совсем новое, как страна, где оно выстроено.
Внезапно Морей умолк, и молчание повисло между ними, потом он вымученно улыбнулся и сказал усталым голосом:
— Наверно, лучше и не воображать всего этого. Канадцы ни за что не дадут построить такое.
— Почему? Вы так красиво его описываете.
Он словно отмахнулся от ее слов своей большой рукой.
— Почему? Господи! Да вы только посмотрите на ваш Монреаль! Это же подражение всем проявлениям другого вкуса, какие есть на земле, и вдобавок он унылый и грязный, как Ливерпуль. А скажи я про это сходство в одном из здешних клубов, воображаю, как они обрадуются! Ведь если Монреаль чем-то смахивает на Ливерпуль, значку у нас как в Англии, а те, кто понастроил здешние уродливые дома, только этого и добиваются.
1 Озеро Верхнее — одно из Великих озер (Северная Америка).
Кэтлин не поспевала следить за его мыслью. Не улавливала связи, но почему-то это было неважно, она прекрасно понимала, что он чувствует.
— Вы не слишком жалуете англичан?
— Я бы не сказал, что не жалую. Нет, почему же!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65