Тут Люк был первым помощником, я — вторым, а негр — боцманом. Так я и научился французскому.
Атанас закатился смехом, и даже Поль рассмеялся, но Ярдли сохранял невозмутимый вид и серьезно смотрел на обоих.
— Все эти четыре года на Востоке Люк ужасно скучал по дому,— сказал он,— ни одной весточки не получил отсюда.
— Если он из тех Бержеронов, что живут на холме,— отозвался Атанас,— то ничего удивительного. Никто из них ни читать, ни писать не умеет.
— Люк тоже не умел.— Ярдли вынул платок и высморкался, да так громко, что даже извинился.— И с чего я вообразил, будто могу еще с ним повстречаться! Но Сен-Марк мне по душе, да и ферму я все равно хотел купить. Так что когда Макквин сказал, где вы живете и что он с вами знаком, я сразу вспомнил Люка, вот и пришлось все одно к одному.
Они помолчали. Ярдли мерно пыхтел трубкой, устремив глаза на поля и на дорогу вдоль реки. Над рекой нависли тучи, и вода Св. Лаврентия отливала тусклой сталью.
Атанас постучал тростью по крыльцу.
— Мне бы хотелось чем-нибудь помочь вам, капитан. Я бы рад проводить больше времени здесь, а в Оттаве бывать пореже.— Он поднялся и поискал глазами Поля, но мальчик исчез. Ярдли тоже встал, и они снова вошли в дом, так как Таллар вспомнил, что оставил там шляпу.
— Спасибо вам большое,— сказал Ярдли.— Конечно, если подумать, я слишком много на себя взял, забравшись в здешние края. Но теперь уж выпутываться должен сам. Вся беда в моей деревяшке. Доктор сказал, что это из всех последних протезов наилучший. Только старый Джои Сильвер на своем деревянном обрубке и то бы ловчей управлялся, чем я. Хорошо еще, священник нашел мне славного парня для тяжелых работ.
— Уж эти мне доктора,— подхватил Атанас,— мои наговорили, что у меня высокое давление. Жили ведь Мы спокойно, пока не изобрели эту измерительную машинку, теперь у всех давление.
Ярдли придвинул к камину два стула, и они уселись в пустой комнате, а Поль примостился у огня, уставился на пылающие угли и навострил уши. Шляпа, из-за которой вернулись в дом, была позабыта.
— Вот о чем я хочу спросить, мистер Таллар, только пусть это будет между нами. Я ведь не католик. Мне что же, ходит, житья здесь не будет?
— Как вам сказать, капитан,— медленно ответил Атанас,— наш приход ничем не отличается от других квебекских приходов. Священник держит всех в строгости. Что до меня, то я хоть и католик, все-таки считаю, что священники правят уж слишком круто.— Он поднял руку, которой опирался на трость, зажатую между колен.— У нас, в Квебеке, народ и церковь почти неотделимы, только религия ведь намного глубже и сложней того, что исповедует один какой-то священник.
1 Джон Сильвер — один из героев романа Р. Л. Стивенсона «Остров сокровищ».
Если вы в это не вникните, вам не понять, что Квебек — это церковь, земля и люди, слитые воедино. По-другому и не может быть в земледельческих приходах.
В отблесках огня, освещающего пустую комнату, черты лица Таллара стали еще резче. Длинный орлиный нос отбрасывал тень на пол-лица. Слегка заостренные уши плотно прилегали к узкой, вытянутой голове. От высокого лба, над которым были зачесаны назад жесткие седые волосы, лицо сужалось к длинному острому подбородку. Будь у Таллара вандейков-ская бородка, он походил бы на кардинала Ришелье. Пушистые брови разлетались вкось к вискам. Из-под бровей смотрели большие карие глаза. В них легко вспыхивали веселые искры, но когда лицо Таллара оставалось спокойным, взгляд его становился мечтательным. Рот был упрямый и ироничный. Ярдли рядом с Талларом выглядел простоватым и неказистьзм.
— Ваш здешний священник мне очень помог,— сказал Ярдли.
— Отец Бобьен слишком много трудится. Слишком много тревожится, даже из-за того, какой длины платья у девушек. Увидит, как парочка обнимается при луне, и ему уже мерещатся козни дьявола. А сейчас он весь приход вогнал в долги из-за этой новой церкви.— Атанас снова быстро взмахнул рукой,— Я же считаю, без маленьких радостей и жить нельзя.
Ярдли улыбнулся, а Таллар спросил:
— Вы не собираетесь принять католичество?
— Нет, такую штуку я выкинуть не рискну. Отец с малых лет вбивал мне в голову протестантский катехизис, так что если я перейду в другую веру, это уже буду не я.
Атанас громко рассмеялся и посмотрел на Поля.
— Ну что ж, капитан, пусть в Сен-Марке привыкают к мысли, что вы еретик, что вам не дано познать истинную веру. С вас и спросу не будет,— улыбка сошла с его лица.— Да, у нас в Квебеке к религии относятся серьезно. Лично мне дозволяется, правда, некоторая свобода. Допускается, что я могу думать по-своему, до известных пределов.
Разговор затянулся, поленья догорели, и никто не вспоминал о времени. Ярдли рассказывал Атанасу о дочери, и голос его дрогнул, когда он объяснял, как трудно было наладить с ней отношения после того, как он столько лет плавал. Его жене всегда хотелось, чтобы Дженит стала настоящей леди, а тут как раз Ярдли сделался капитаном, у него завелись деньги, и Дженит отправили заканчивать образование в Монреаль. Только, правда, до того ее там образовали, что Ярдли с трудом узнавал в ней теперь свою дочь. Жена Ярдли умерла несколько лет тому назад, а Дженит и две ее дочки живут в семье мужа, у Метьюнов.
Ярдли подробно описал, где они живут. В огромном каменном доме на южном склоне горы Монт-Ройяль. Семья Метьюнов, слов нет, очень богата, они наживают деньги на государственных бумагах, получают доходы от пивоваренных и винокуренных заводов, от лесопилок, шахт, фабрик, да еще владеют бог знает каким количеством акций Канадской Тихоокеанской железной дороги. У них тьма родных, и все живут в каменных домах, в темных комнатах, окна у всех занавешены темно-красными портьерами, а на стенах висят огромные потемневшие картины в золоченых рамах.
— До того эти Метьюны вежливые,— продолжал Ярдли,— никогда не поймешь, что у них в самом деле на уме. А Дженит вечно дрожит, когда я с ними разговариваю, боится, как бы отец не сказал чего лишнего.
Ярдли уверял, что дочь по-прежнему его любит и хорошо к нему относится, просто он понял, что ему лучше жить где-нибудь поблизости от города, чтобы видеться с ней и с детьми, но только не в Монреале. Лицо капитана прояснилось, когда он добавил, что Дженит, может быть, привезет внучек летом в Сен-Марк и они поживут здесь подольше. Он полагал, что без Метьюнов они с дочерью легче поймут друг друга.
Атанас слушал рассказ Ярдли и кивал головой. Подумав, он сказал:
— Эти Метьюны — старинный канадский род. Поэтому у них и привычки такие твердые.
— Может быть, я Монреаль знаю неважно. Но вот что я подметил. Если кто связан с пивоварнями или с Канадской Тихоокеанской дорогой, тот уже строит из себя английского герцога.
— Конечно, в нашей маленькой луже такие сходят за крупную рыбу. А мыг французы, глядим на них и посмеиваемся.— Атанас быстро встал, огляделся, нашел шляпу и, жестикулируя, продолжал:—В том-то и беда нашей страны, что вся она поделена на маленькие лужи и в каждой царит большая рыбина. Вот посудите сами. Десять лет назад я прошел пешком через всю Канаду. Я увидел столько интересного! Наша Страна еще такая нетронутая, что чувствуешь себя Колумбом, когда осматриваешь ее впервые, особенно запад. Невольно приговариваешь: «Господи, да неужели это все наше?» А потом возвращаешься, пересекаешь Онтарио и оказываешься среди людей, рассуждающих наподобие пожилой тетушки — старой девы. В Торонто — методисты, на лучших улицах Монреаля — пресвитерианцы, в Квебеке — сплошь католики, и никто никого признавать не хочет. Каждый уверен — уж он-то лучше всех прочих. Французы у нас куда более французские, чем во Франции, а англичанам в Великобритании далеко до наших. Ну а когда возвращаешься в Оттаву, то видишь, как премьер-министр стоит на четвереньках, прижав ухо к земле и оттопырив зад, и всего боится. Вот тогда, капитан Ярдли, и решаешь — да пропади все пропадом!
Ярдли громко высморкался, и Поль поднялся, подошел и прислонился к его стулу.
— Не понимаю, мистер Таллар, зачем вы остаетесь в парламенте?— проговорил Ярдли.— Усадьба у вас замечательная, мыслей всяких хватает, зачем вам куда-то уезжать отсюда?
Атанас пожал плечами и двинулся к двери.
— Я не слишком привязан к земле. Просто она мне досталась. Если бы я жил здесь постоянно, мне бы, наверно, наскучило. Всю нужную работу делают мой управляющий и его помощники. Вы видели Бланшара. Он хороший человек,— и задумчиво добавил:— По-моему, у нас в Квебеке к земле относятся по-особенному, как в Европе. Сказать, что у нас любят землю, было бы сентиментально, но могу вас заверить — за землей здесь ухаживают больше, чем за собой. Над землей дрожат. Словом, капитан, вы поступили смело, решив поселиться у нас в Сен-Марке! Надеюсь, вы об этом не пожалеете.
Ярдли поскреб в коротких седых волосах за правым ухом.
— Я сам это чувствую. Скажу вам прямо, Таллар, я в эту ферму вложил почти все, что у меня было. Когда я ее покупал, мне хотелось здесь остаться навсегда. Места у вас хорошие, и мне они подходят.
Атанас кивнул, и улыбка сразу сделала его худое лицо обаятельным.
— Все будет прекрасно, капитан. Никто вам здесь мешать не станет. Ручаюсь за это. Но вам будет одиноко. Мне и самому бывает тоскливо. А жена, та все время жалуется на одиночество.
Они обменялись рукопожатием, искренне радуясь тому, что нашли друг друга.
— А скажите, капитан, вы играете в шахматы?
— Конечно. Одни шахматы я даже из Индии привез, слоны у них в виде настоящих слонов.
— Я предпочитаю обычные фигуры. Лишь бы двигались по диагонали.— Атанас лихо улыбнулся, вышел вслед за Полем на крыльцо и обернулся. Поколебавшись, он сказал: — Не согласитесь ли пообедать сегодня с нами? Мадам Таллар не терпится с вами познакомиться. Мы будем вам очень рады.
Когда Ярдли согласился, отец и сын ушли той же дорогой, по которой пришли.
После обеда задул холодный северо-восточный ветер, он становился все сильней, и к вечеру в воздухе замелькали быстро крутящиеся белые точки, а потом снег посыпал вовсю. Снег сек землю, и она сперва сделалась серой, потом побелела, а он все падал и падал, шуршал, уже невидимый, в темноте всю ночь напролет до середины следующего дня. Почти неделю после этого река походила на черные чернила, пролитые между плоскими белыми берегами. Потом мороз начал крепчать, и река стала. Снова налетела метель, лед занесло снегом, и скоро все кругом заблистало такой ослепительной белизной, что смотреть на снег в сверкающее солнечное утро, не прикрывая глаза рукой, было невозможно. Дома фермеров затихли и казались необитаемыми, деревья по ночам потрескивали от мороза, и слышно было, как в стойлах топчется скот. У стен хлевов росли кучи навоза, а по снегу расползались пятна, будто йод на бинтах. Так длилось много месяцев.
5
Мариус Таллар в одиночестве стоял у окна в отцовской библиотеке. Был ранний вечер раннего апреля. Мариус смотрел, как тусклое солнце окрашивает в водямисто-желтый цвет пористый снег, ровным слоем покрывающий землю. Голые, без листьев тополя по обе стороны подъездной аллеи были похожи на метелки, их длинные тени казались на снегу почти черными. За дорогой простиралась белая, покрытая треснувшим льдом река, лед местами прорезали бледно-желтые полосы — это вода просачивалась сквозь обветренную корку снега. Вверх по реке прокладывал себе путь к Монреалю ледокол с тяжелым носом. Издали на плоской поверхности реки он выглядел маленьким и приплюснутым, но грохот, сопровождавший его продвижение, разносился далеко вокруг. Стоило ледоколу взгромоздиться на льдину и разломать ее, как на несколько миль вперед по льду разбегались извилистые трещины. Из трубы длинным шлейфом тянулся дым, заслоняя, как занавесом, уже очищенный ото льда проход.
Мариус окинул взглядом белые поля вокруг дома и глубоко вздохнул. Все, что он видел здесь, представлялось ему частью его самого, и от этого он приобретал в собственных глазах некую таинственную значительность. Утром он успел еще раз оглядеть все знакомые старинные вещи, из-за которых их дом, по его мнению, не имел себе равных: металлические канделябры тонкой работы в столовой — их отливал лет сто тому назад здешний умелец; резные деревянные шкафчики в верхнем холле; выстроившиеся в ряд на полке над столом отца оловянные сосуды для вина, которым было лет двести, не меньше. Оттого, что род Талларов утвердился здесь с тех самых пор, как была освоена река Св. Лаврентия, Мариус воображал себя носителем и выразителем истого франко-канадского духа. И если непонимающие люди не улавливали этого с первого взгляда, неосознанная обида на них укоренялась у него в душе.
Мариус отвернулся от окна и обвел взглядом комнату. В сумерках библиотека выглядела уютно-запущенной, но все в ней дышало стариной и достоинством, словом, в ней чувствовалось благородство. Сухой запах книжных переплетов наводил на мысль о давних временах, как в библиотеке семинарии, где Мариус занимался три года назад, живя в Монреале.
Он подошел к отцовскому бюро, поглядел на него с минуту, затем взялся снизу за крышку и попытался поднять ее. Крышка слегка подалась, но не открылась. Мариус отошел к двери и выглянул в холл. Там было почти темно. Голова лося с ветвистыми рогами, насчитывающими четырнадцать отростков, взирала на него со стены напротив, а над ней поднималась на второй этаж широкая лестница с дубовыми перилами. С минуту Мариус прислушивался, не шевелясь. Из кухни, расположенной в задней части дома, доносились слабые звуки, но наверху было тихо. Огромный камин с почерневшими от векового дыма камнями выглядел бездонной пещерой. В библиотеке было холодно, но Мариус не зажег ни лампы, ни огня в очаге.
Он открыл нижний ящик стола и шарил в нем, пока не нашел маленький кривой ключ. Вытащив его, отпер бюро и поднял крышку. Затем уселся в отцовское вращающееся кресло и начал нервно перебирать бумаги на столе. Сверху лежал субботний номер «Газетт». Мариус поднял его и заглянул в передовицу. Немцы прорвали английскую оборону, перейдя в наступление у Сен-Кантена *.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65