.. Могу я позвонить ей, чтобы пришла сюда?
- Звони.
Но Дан продолжал сидеть. По лицу его было видно, что он хочет рассказать отцу еще о чем-то, но не решается.
В это время дверь быстро открылась и еще долго вертелась — как видно, ее очень сильно толкнули. В зал вошел высокий стройный человек с черными усиками, в кожаной куртке и высоких сапогах. Он огляделся, разочарованно свистнул, но, заметив Дана, широко заулыбался и быстро направился к их столику. Увидев Джеордже, незнакомец что-то смущенно пробормотал и притронулся к шляпе украшенным перстнями пальцем.
— Приветствую, господин Дан, приветствую! Телефонный звонок — и я к вашим услугам... Может, поговорим потом?..
— Можешь говорить.
— Все обошлось хорошо. Больше того, прекрасно, будь я проклят. Извините,— обернулся незнакомец к Джеордже, — я не задержу вас долго. Налетели на нас, как саранча. Шутка ли, соль. В Венгрии за кило соли любая красотка повиснет на шее... Привезли лампочки, — продолжал он, наклонившись к Дану. — Через какой-нибудь час все будет продано. Господин Тави в «Черной шпоре» с девчонкой... Скоро будет здесь, если не застрянет... Это все. Встретимся завтра. Всех благ. Пойду выпью стаканчик.
Незнакомец быстро отошел и устроился за несколько столиков от них. К нему тотчас же, почтительно склонившись, заспешил официант.
— Кто это, Дан?
— Так, один тип.
— Я спрашиваю тебя, кто это?
— Тип. У меня с ним дела.
— Какие дела? — не повышая голоса, даже пытаясь улыбнуться, настаивал Джеордже.
Дан холодно посмотрел на отца. Глаза у него были такие же серые и ясные, как у Джеордже.
— Ну, если тебя это так интересует... Мы посылаем в Венгрию соль, там ее совсем нет. Привозим оттуда лампочки и другие товары. Дядюшка Октавиан занимает важный пост на железной дороге. Отвечает за перевозки угля. Он всегда может устроить один-два вагона. Кроме того, в этом дельце принимает участие брат дяди Октавиана Гаврил. Ты его, наверно, знаешь. Гениальный делец. Только слишком горяч. Не учитывает обстановки, хочет по-настоящему развернуть дело, а это пока невозможно. Помяни мое слово, лет через пять Гаврил станет богаче Малаксы или Неймана.
— А ты? Какова твоя роль во всем этом деле?
— Вложил часть капитала... Занял у тетки Эдит. Помогаю долларами и советами...
— Чем? .
— Идеями. Все приходится рассчитывать с математик ческой точностью. Возможности, риск-— одним словом, ты сам понимаешь. Особенно если учесть, что дядюшка Октавиан того и гляди натворит глупостей. В остальном он нам очень полезен — знает всех железнодорожников до самого Будапешта.
— И ты этим гордишься?
— Это довольно увлекательно...
Джеордже протянул руку, словно намеревался взять свой бокал, и, когда Дан наклонился, чтобы помочь ему, изо всех сил ударил сына кулаком по лицу. Из носа Дана брызнула кровь. Джеордже размахнулся еще раз, и на весь ресторан прозвучала звонкая пощечина.
Одним прыжком человек в кожаной куртке оказался у их столика. Он схватил Джеордже за шиворот и приподнял, как ребенка.
— Оставь, — глухо проговорил Дан, закрыв лицо руками. Кровь стекала у него между тонкими, бледными, почти прозрачными пальцами на подбородок и шею. — Оставь его... Это отец... Уйди!
Человек в кожаной куртке с сожалением отпустил Джеордже.
— Зачем же вы деретесь? — проворчал он. — Что за манера. Могли совсем изуродовать.
Он взял салфетку, обмакнул ее в ведерко со льдом и стал вытирать Дану лицо.
— Нос вроде цел, — продолжал он. — Удивляюсь, папочка угостил тебя по всем правилам. Мог на всю жизнь несчастным сделать. Ох, уж мне эти родители.
— Убирайся отсюда, или пристрелю, — процедил сквозь зубы Джеордже.
Человек с усиками хитро подмигнул.
— Оставим эти шутки, дядя. Закиньте голову, господин Дан, кровь мигом остановится... Вот так папа!
И человек с усиками направился к своему столику, отгоняя спешивших к месту скандала официантов.
Джеордже тяжело дышал, лицо его стало багровым, сердце болезненно сжималось. Взглянув на сына, он увидел, что тот по-прежнему сидит с поднятой головой и прижатой к носу салфеткой.
— Какая бессмыслица!—проговорил Дан, глотая слезы.
— Лучше я задавлю тебя своими руками, — спокойно ответил Джеордже. — Понимаешь? Впредь ты будешь поступать так, как я тебе прикажу. Как я прикажу!
— Брось шутить, папа, —едва слышно ответил Дан.— Ты не должен был бить меня. Бесполезно и некрасиво.
Перед рестораном остановились две пролетки. В одной сидел, развалившись, шурин Джеордже Октавиан Сабин. На нем был фрак с высоким, под самые уши, засаленным воротничком и залитой соусом манишкой.
Октавиан был пьян, редкие волосы стояли дыбом. Во вторую пролетку втиснулись четверо цыган со скрипками. Они моментально соскочили и кинулись вытаскивать Октавиана из пролетки. Тот, шатаясь, сунул им в руки несколько бумажек и вдруг закричал диким голосом:
— Лаци, Пишта, Шандор, Михай! Смир-рно! За мной, шагом марш. Спойте мою любимую.
Цыгане запели, аккомпанируя себе на скрипках:
Коли я за двадцать лет Света-солнца не дождался, Дай мне, господи, ответ, Для чего же я родился?
Официанты кинулись навстречу гостю. Октавиан застрял в вертящейся двери, потом она выбросила его прямо в объятия официантов. Нескольких из них он по-приятельски похлопал по щеке, на одного, помоложе, насупился. Тот показался ему недостаточно почтительным. Заметив Джеордже и Дана, Октавиан весь расплылся в улыбке и поспешил к ним.
— Вновь ликую, вновь пою! Здравствуй, Джеордже, здравствуй, Дан. Здравствуйте! — повторил он, сжал Дана в объятиях и вдруг зарыдал.
— У меня нет больше сына. Ты мой сын. Сын мой продался венграм и жидам.
— А племянник? — с иронией спросил Джеордже. Он недолюбливал зятя, считал его слишком суматошным.
— О, это другое дело... Эдит прелестная крошка. Лицо Октавиана побагровело, по щекам потекли
слезы. Ощутив их, он еще больше расчувствовался и зарыдал в голос. Привыкшие ко всем его выходкам цыгане торжественно затянули «Проснись, румын». Старик вздрогнул, выпятил грудь к надменно огляделся вокруг. Игравшие в домино господа заспешили к их столику, шумно приветствуя друга.
— Привет, Тави!
— Приветствую, Корнелиус! Как дела, Банди? Привет!
— Прекрасно!
— Ну, вы отправляйтесь за свой стол, заказывайте, что хотите. Дядюшка Тави платит за всех. Мне надо побеседовать с племянником — именно с ним. Ведь у меня больше нет сына... Нет!
Приятели удалились без малейших признаков обиды. Они слишком хорошо знали повадки собутыльника.
— Дануц, в следующий раз дядя Тави возьмет тебя с собой. — А вы! — почти враждебно обернулся Октавиан к Джеордже. — Вы не заслуживаете такого ребенка. Это святой, да пошлет ему бог здоровья. Пойди сюда, деточка, дядя Тави поцелует тебя, дорогой мой! — продолжал они чмокнул Дана мокрыми губами.
-— Дядя Гаврил тоже просил поцеловать тебя... С лампочками он все устроит... Или с Нейманом, или с Андрени. Там посмотрим... Если так пойдет, через месяц я смогу осуществить свою мечту. Ты знаешь, Джеордже, о чем я мечтаю?
— Может быть, выпить? — едко спросил Джеордже и тут же пожалел. Но Октавиан не рассердился.
— Нет. Я хочу построить для себя скит. Для себя одного, около Будурясы... Стану там схимничать и умру с мыслью о супруге... Ее больше нет среди нас.
Цыгане подхватили:
Пустил меня к себе монах, Дал отдохнуть в святых стенах.
Октавиан вытер навернувшиеся слезы.
— О! Это была святая... Ах да, чуть не забыл. Дан, тебя приветствует господин Бозгович, начальник станции. Он очень высокого мнения о тебе. Ты непременно нанеси ему визит.
Джеордже внимательно следил за Даном. Как мог сын находиться в этом болоте? Похоже, что все это кажется ему вполне естественным. Неужели он такой толстокожий!
—- Дядя Гаврил уже подыскал квартиру... Наконец-то, дорогой Джеордже, мы выедем из этой конуры. Новый дом... четыре комнаты... все удобства.
Вдруг старик приподнялся и хлопнул Джеордже по лбу.
— Ты даже не знаешь, что за голова у твоего сына... Какое там твоего? Моего... у меня-то ведь больше нет. Был когда-то, и любил я его, берег как зеницу ока...
— Хватит, дядюшка,— остановил старика Дан. — Помиритесь вы, помяните мое слово...
— Ты что же, хочешь, чтобы я попросил у него прощения? Ведь он убил мать своим поведением.
— Не мели чепухи, дядюшка, — осадил старика Дан. — Он сам попросит у тебя извинения. Я это устрою...
— Пойди сюда, я тебя поцелую.
— Что будем пить?
— Ничего! — отрезал Джеордже. — Я ухожу,— добавил он, вставая из-за стола.
— И я, — сказал Дан. — До свидания, дядюшка. Тебе тоже пора домой. Устал ведь...
— Приду, детка, приду. Выпью бутылочку «Минишеля» и приду. Сыграем партию в шнапсли... Общипаю как цыпленка.
— Ну, это мы еще посмотрим, — весело возразил Дан. Он нагнулся и поцеловал Октавиана. Окончательно растроганный, старик уронил голову на руки и заплакал. — Нет у меня счастья... никогда не было.
Цыгане запели:
Я на сене засыпал, О тебе одной мечтал!
— Эй, друзья, — крикнул Октавиан цыганам. — Садитесь со мной за стол. И вы! -— крикнул он игравшим в домино. — Идите все сюда. Пусть споют для Банди 6 степи. Не люблю я вас, венгров, но петь вы умеете... Душа у вас есть, широкая, да только злая она! Запевай, Лаци.
Желтый лист, осенний лист, Вместе с ветром закружись, На погосте побурелом Расскажи, что солнце село.
Господин Банди — почтовый служащий — обнял Октавиана.
— Не повезло нам, Тави, не повезло, братец!..
Джеордже с сыном шли рядом. Бульвар кишел гуляющими. Шаркание ног по асфальту сливалось в общий шум.
- Папа, мне хочется, чтобы ты познакомился с Эдит. Я позвоню ей по телефону. И мы встретимся где-нибудь, например, в парке. Там теперь хорошо... и грустно.
Не дожидаясь согласия отца, Дан забежал в ярко освещенную кофейню. Джеордже остановился у витрины. Все казалось ему утомительным и бесполезным. О скольких вещах ему придется теперь думать. Война изувечила не только его и замерзших в траншеях под Сталинградом, но и женщин, детей. Сердце его сжалось от болезненного чувства безнадежности. Красивые слова — хлеб, свобода, справедливость — оказались недостаточными. Они утомляли, теряли свое значение и ценность. Он подумал об Эмилии, о том, как она воспримет его рассказ о Дане, и ему захотелось уехать куда-нибудь далеко и надолго.
Из кофейни вышел Дан.
— Мы встретимся через полчаса, — просто сказал он, и они снова зашагали по бульвару.
— Любая попытка объяснить тебе все кажется мне унизительной, —- начал Дан, когда они свернули с бульвара и углубились в тихие, пустынные улочки, спускавшиеся к Мурешу. — Все представляется мне значительно проще.
—- Оставь, Дан, — с досадой отмахнулся Джеордже. — У нас еще будет время... Я больше не оставлю тебя одного. В конце концов мы найдем с тобой общий язык.
— Я не одинок, папа.
— Ах да. Но тебе это только кажется. Во всяком случае, я не допущу, чтобы тебе пришлось стыдиться самого себя.
Джеордже понял, что попал в цель. Дан шел нахмурившись, низко опустив голову.
— Я не вижу никакого оправдания твоего поведения.
— Мне кажется, папа, что ты смотришь на жизнь сквозь устаревшую призму сентиментальности. Благие намерения всегда прекрасны, но они остаются намерениями.
—- Неправда. И не строй из себя циника, не то получишь новую пощечину.
— Это будет явным злоупотреблением положением, — серьезно возразил Дан. — Лично меня идеи не волнуют. Мы, румыны, и без того отдавали им слишком большую дань. Короткая вспышка. Надо создавать, производить, выкорчевывать восточную лень. Уничтожать мягкотелость, соглашательство и демагогию. Для этого нужны деньги и математика.
Джеордже промолчал. Спорить с Даном теперь, по его мнению, не имело смысла. Все казалось ему странным — и влюбленность сына (он не мог себе представить эту девушку и ждал ее с беспокойным любопытством), и эта бурная деятельность, в которой не было ничего романтического, а лишь холодный и глубоко эгоистический расчет. Они поднялись по ступенькам на дамбу. Черная река бесшумно катила свои воды, пронизанная вдали вереницей робких, колеблющихся огоньков. Деревья шелестели так же вкрадчиво, как набегавшие на берега волны. Откуда-то издалека доносился запах сырой жирной земли.
— А что ты можешь предложить мне взамен? — резко спросил Дан.
— Я не купец и не делец. Я просто заставлю тебя. И не я, а жизнь и все, что есть лучшего в тебе. То, что ты унаследовал. Честь и требовательность к самому себе.
— Я, наверно, поеду за границу, папа, — тихо проговорил Дан.
— Сомневаюсь, — Ты посмеешь взять на себя ответственность и запретить мне?
— Да, мальчик, у меня гораздо больше смелости, чем ты думаешь.
Дан, казалось, не слышал отца. Он только вздрогнул и ускорил шаг. На пустынной набережной под фонарем стояла стройная девушка в гимназической форме. Черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по плечам.
— Скорее, папа, — заторопился Дан.
Они подошли. У девушки были удивительно большие, черные, блестящие, как от слез, глаза с длинными загнутыми ресницами. Лицо было бледным от волнения, губы дрожали.
— Эдит, вот мой отец.
Девушка протянула руку и смущенно улыбнулась, открыв ряд мелких ровных зубов. Джеордже почувствовал, как в его руке затрепетали тонкие теплые пальцы. В первую секунду он не нашелся, что сказать.
— Мы теперь соседи, — сказал горец, подходя к Митру. — Меня зовут Аврам Янку. А тебя?
Но Митру не« слышал. Он вбивал в землю красный колышек с такой осторожностью, будто тот был стеклянный. Потом встал на четвереньки и посмотрел вдоль землемерной цепи на другой колышек, вбитый на краю его участка, чтобы убедиться — правильно ли она легла.
— Кончишь ты когда-нибудь! — закричал издали Павел Битуша. До каких пор я буду ждать?
Аврам Янку в нерешительности остановился почти рядом с Митру.
—Ты что? Не хочешь разговаривать со мной? Заважничал?
Митру встал и долго тер ладони, чтобы счистить с них налипшую землю.
-— Битуша, можешь брать цепь, — закричал он гораздо громче, чем это требовало расстояние, отделявшее его от приятеля, нетерпеливо топтавшегося на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77