Очевидно потому, что им было теперь что защищать. Или, может быть, в их сознании?..
— Товарищи, — сухо, по-военному крикнул Джеордже. — Успокойтесь. Дядюшка Петре, слушай внимательно, у нас нет времени.
— Слушаюсь, — вытянулся перед ним крестьянин.
— Половина из вас пусть перейдет на другую сторону улицы. Так... Дядя Кулькуша, командуй...
— Есть! — гаркнул старик.
Обычно красный, как вареная свекла, он вдруг побледнел, и голос его дрожал.
— Встаньте рядами вдоль улицы до самой школы. Не отвечайте, даже если вас будут задирать! Понятно?
— Господин директор, — послышался из-за спины Джеордже голос Бикашу. — Может, спустить на них быков, в одну минуту их как ветром сдунет.
— Молчать! — закричал Джеордже. Растерянность крестьян в то время, когда колонна
моцев уже появилась на противоположном конце села, вывела Джеордже из себя. Флаги колыхались над колонной как хоругви, по временам издали доносилось заунывное пение, и все шествие очень напоминало похо- \ роны.
— А ну, поворачивайтесь быстрее! Кулькуша, ты что, уснул?
— Слушаюсь! — рявкнул Кулькуша. Появившийся на улице Арделяну также принялся
выстраивать людей по левой стороне улицы. Несмотря на свой высокий рост, Арделяну затерялся в толпе, его оттерли куда-то в сторону, заголосили женщины.
Арделяну подумал, не допустил ли он ошибку, создав эту напряженную обстановку.
В конце концов люди выстроились по обеим сторонам улицы от школы до примэрии, причем главная масса крестьян толпилась на выгоне, а по боковым улочкам сбегались все новые и новые мужики. Арделяну влез на межевой камень.
—- Добрые люди, — громко начал он. — Пусть дойдут до выгона, и тогда начнем наш митинг! Посмотрим, чего они хотят. Эй запевалы, где вы?
— Здесь, — ответило сразу несколько крестьян, стоявших толпой позади Арделяну.
— Знаете, что кричать?
— Знаем! Петру Гроза и народ.
— Не забудьте!
— Никак нет.
— Потише, женщины!
— Мироня, Мироня, убили тебя, родимого, на вой-» не,— завыла Савета Лунг.
Катица Цурику сновала в толпе2 ободряла, успокаивала и ругалась, как фельдфебель, Суслэнеску тоже вышел на улицу. Он с трудом разы-окал Джеордже в толпе и вцепился в него, боясь снова потерять. Щеки Суслэнеску горели, руки дрожали.
— Я любуюсь вами, — тихо и грустно сказал он. —-Если бы вы знали...
— Почему? — с удивлением обернулся к нему Джеордже. — Не надо... вы слишком впечатлительны... Это так просто. Мы должны сорвать манифестацию царани-стов или, точнее говоря, «изменить ее направление». И мы сделаем это без особого труда.
— Зачем вы говорите неправду? — совсем тихо спросил Суслэнеску. — В этом нет никакой нужды. Вы знаете, я не испытываю никакого удовольствия, что нахожусь здесь, но я» не остался бы на их стороне, даже если бы меня не отвергли... — И уже без всякой связи добавил, обведя неуверенным жестом толпу: — Как они хороши... знают, чего хотят!
— Не идеализируйте. Теперь они заинтересованы. Классовый интерес... А вы успокойтесь... Что тебе, Митру?
— Господин директор, а ежели они затеют драку?
— Не затеют.
— Ну, а ежели?
— Говорю тебе, что не затеют. Не будет никакой драки... Зачем ты ушел со своего места?..
— Люди спросили меня, что ежели...
— Пусть не беспокоятся, никто в драку не полезет! Иди!
Худой, небритый, Джеордже казался Суслэнеску величественным. Позднее все, что тут происходит, станет историей. И то, что он, историк, находится здесь, присутствует при этом, казалось ему комичным и придавало событиям что-то субъективное. Суслэнеску чувствовал, что заболел, что у него жар.
Еще во времена студенчества у него обнаружился очажок в легких, принесший ему романтическую бледность и трогательную заботу друзей. Теперь под влиянием температуры все казалось ему грандиозным — и толпа крестьян, и приближавшаяся колонна «врагов», которая подошла уже к корчме Лабоша. Долгие годы он считал, что верит именно в то, что двигало теперь этими врагами. А сейчас, находясь в противоположном лагере, Суслэнеску чувствовал себя значительно более уверенным, и не потому, что лагерь этот был лучше организован и на его стороне была правда, а потому, что в случае разгрома он не страдал бы больше в одиночестве...
Люди, стоявшие вдоль шоссе, несмотря на приказ, уже не могли сохранять спокойствие. Они наклонялись, стараясь заглянуть вперед, мешали видеть соседям, и ряд изгибался волнами, словно все были нанизаны на веревку и кто-то дергал ее за конец.
Суслэнеску оглянулся назад, на примэрию — здесь кончалось село и открывались степные просторы. Вокруг царил величественный покой. Где-то высоко в голубой бездне медленно плыли облака. Нестройное пение надвигавшейся колонны моцев становилось все громче.
— Петру Гроза и народ! Петру Гроза и народ! — начали дружно выкрикивать крестьяне.
На выгоне заголосили женщины, но разобрать, что они кричали, было невозможно. Перед школой Иожа и Мелиуцэ выскользнули из рядов демонстрантов и быстро скрылись на школьном дворе. Пику с Клоамбешем взяли у детей флаги и принялись размахивать ими над головой. С краю, почти задевая стоящих вдоль дороги крестьян, медленно, опустив голову и засунув руки в карманы, шел Гэврилэ Урсу.
За спиной Джеордже вдруг неистово захохотал Глигор Хахэу. Когда Джеордже обернулся, Глигор закрыл ладонями рот, не в силах остановиться.
— Что с тобой? — спросил его кто-то.
— Весело мне, — ответил он и умолк.
Моцы продолжали петь: «Режет, колет нож исправно...» Спинанциу дрожал, не зная, кого больше бояться — того, кто шел за ним, или тех, кто вышел им навстречу. А главное, он должен был сейчас выступить! В ту минуту, когда колонна, поравнявшись с примерней, собралась свернуть к выгону, Спинанциу снял шляпу, приветственно помахал ею и показал на трехцветные вылинявшие флаги.
— Ура! Ура! — заорал Пику.
Арделяну подбежал к группе крестьян и шепнул им что-то.
— Требуем землю! За то, что воевали! Требуем землю за то, что воевали!—стали дружно кричать они.
На выгоне колонна остановилась. Пику и Клоамбеш воткнули в землю древки флагов, старики выстроились полукругом перед колонной моцев, остальные устроились в сторонке, многие прямо на земле. По сигналу Дже-ордже стоявшие вдоль шоссе крестьяне тоже вышли на выгон и образовали широкую дугу. Спинанциу нервничал. Он не предусмотрел, что говорить удобнее с какого-нибудь возвышения, а так толпа затирала его. Несмотря на это, он вышел из колонны и обратился к крестьянам:
— Братья крестьяне!
— Барам ты брат, а не нам! — крикнул Митру.
— Правильно, — поддержал его хор голосов.
— Позвольте мне высказаться, если не боитесь правды! — завопил изо всех сил Спинанциу.
Голос его потерялся в толпе — он был плохим оратором на открытом воздухе.
— Требуем землю за то, что воевали! — трубным голосом завопила Катица Цурику.
— Помолчи, тетка! — обернулся к ней Митру. — Где ты воевала? Разве что с мужем в постели...
— Братья крестьяне! Дорогие румыны! — продолжал Спинанциу. — За последнее время в вашем селе произошло много событий, которые...
Адвокат поперхнулся и растерянно замолчал. Ясно, что все погибло. Их было около сотни, а здесь собралось свыше трехсот мужчин и женщин. Правда, Баничиу с Блотором прятались где-то поблизости на задворках. Но чем они могли помочь?! Стрелять в толпу? «Чтобы ты провалился, старый болван! — подумал Спинанциу.— Сам небось дома сидишь...»
— Требуем землю!
— Петру Гроза и народ!
Даже Пику растерялся. Оп стоял у флага под устремленными на него сотнями глаз, и ему казалось, что он голый и покрыт язвами. Клоамбеш скрылся — очевидно, испугался встречи с Митру. Гэврилэ Урсу со стороны наблюдал за происходящим. «Чтоб ты ослеп, — подумал про него Пику. — А этот сопляк что за чепуху там болтает?»
— ...Братья румыны, не дадим коммунистам обвести нас вокруг пальца. Они хотят подкупить вас...
— Чем? Землей? Попробуй и ты так сделать, — рявкнул Павел Битуша, который вышел вперед, довольный тем, что все его видят.
— Я объясню вам. Наша родная румынская земля, смоченная кровью поколений...
— Сбегай в примэрию, принеси стул, — подтолкнул Арделяну стоявшего рядом парня. — Да смотри быстрее!
Арделяну улыбался, довольный происходящим. «Журка будет доволен, — подумал он. — Люди начинают терять терпение». Он помахал рукой Джеордже, и, как только парень вернулся со стулом, Арделяну спокойно подошел к Спинанциу, поставил рядом с ним стул и влез на него.
— Люди добрые, директор Теодореску...
— Да здравствует! — крикнул Павел Битуша.
— ...скажет вам... Пожалуйста.
Джеордже спокойно забрался на стул. Снизу на него уставился, изумленно разинув рот, Спинанциу.
— Аграрная реформа, проводимая демократическим правительством, предусматривает экспроприацию любого поместья свыше пятидесяти гектаров. В поместье барона четыреста тридцать восемь югэров. Оно принадлежит теперь не гражданину Ромулусу Паппу, а бывшим фронтовикам, солдатским вдовам и беднякам Лунки, в пределах которой поместье находится.
— Ура! — закричал Арделяну, а за ним все остальные.
— Слова тут излишни. Списки составлены. Сегодня мы пошлем за землемером, чтобы нарезал участки, и сможем приступить к пахоте на баронской земле.
Тогда произошло нечто неожиданное. Из рядов моцев, хмуро слушавших Джеордже и готовых по сигналу броситься с ножами на толпу, отделился Гозару. Он кинулся всем телом на стул и опрокинул его. Джеордже отлетел на несколько шагов и попал в объятия Битуши, который поддержал его. Гозару разодрал на себе рубаху, оголив волосатую грудь, на которой жгутами перевивались мускулы. Он обливался потом, дико вращал мутными глазами.
— Почему жители Лунки? Почему? А мы? — захрипел он, словно глотку его раздирали чьи-то когти. — А мы в батраках останемся? Почему? Кто вы такие? Нас едят вши, грызут болезни, даже попа у нас нет. По какому праву? Вы как сыр в масле катаетесь. По какому праву? — повторил он, повернувшись к Спинанциу, Куда мы пойдем? По миру с протянутой рукой? Будьте вы прокляты! Куда нам идти? Куда? Куда?
Гозару рвал на себе рубаху, в уголках рта показалась пена.
— Куда нам деваться? — продолжал вопить он. — Куда? С детьми... А? К вам в слуги? А? Куда нам податься с детьми?
Арделяну и Джеордже переглянулись. Оба побелели как мел. Через секунду могла начаться резня. Гозару продолжал кричать, его постолы вытоптали две ямки в мягкой, рыхлой земле.
— Не видать нам земли! Братцы! За мной, моцы!
Моцы не спеша вытащили ножи, одни из-за голенища, другие из-за пояса. Спинанциу отскочил в сторону. В наступившей на мгновение тишине раздался пронзительный крик: «Нет!» —и Гэврилэ Урсу бросился к продолжавшему надрываться Гозару:
— Куда? Куда податься с детьми?
В следующую секунду Арделяну поднял стул и, забравшись на него, крикнул:
— Вы тоже получите землю.
Несколько моцев уже приближались к толпе, выставив вперед ножи.
— Получите землю, — с безнадежным отчаяньем в голосе повторил Арделяну. — Наравне с крестьянами Лунки.
—- Куда мы пойдем с детьми? — уже более спокойно выкрикнул, обливаясь потом, Гозару,
— Вас тоже включат в списки, — продолжал Арделяну, но его обычно звонкий голос звучал теперь глухо и растерянно.
Он совершил непростительную ошибку — не ознакомился заранее с местными условиями. А Теодореску? Ссорился с женой, вместо того чтобы.
Моцы остановились.
— Вас включат в списки теперь же, сию минуту, — объяснил Арделяну.
Теперь раздались яростные крики из толпы крестьян.
Жители Лунки издавна враждовали с моцами, и одна мысль, что от их наделов отрежут землю для этих пришельцев, вывела их из себя. В воздухе замелькали вилы — С какой это стати? Они не нашей волости.
— Нет, так не пойдет!
— Неправильно это!
— Давайте поговорим по-хорошему! — закричала Катица. — Митру Моц, ты председатель, что воды в рот набрал?
Митру, потупившись, смотрел в землю. Джеордже с возмущением повернулся к крестьянам Лунки и увидел лишь их озлобленные взгляды, разинутые рты, поднятые кулаки. В это мгновение он так ненавидел своих односельчан, что способен был выстрелить в них. Та же недостойная, подлая алчность, как у Эмилии.
— Молчать! — крикнул он, но голос его потонул в окружающем шуме.
В мозгу Митру с невероятной быстротой чередовались мысли. Насколько сократится его надел, если горцам тоже дадут землю? Как это отзовется на его жизни и планах — ведь к осени он думал построить дом. Стоявший рядом Джеордже схватил его за плечо.
— Говори, — крикнул он прямо в ухо Митру. — Говори! Слышишь?
Лишь одну секунду черные глаза Митру смогли выдерживать повелительный, пронизывающий взгляд этих серых глаз, потом внутри его что-то оборвалось. Он отряхнулся, как от воды, сбросил с плеча руку Джеордже и повернулся к крестьянам.
— Не стыдно вам? Ненасытные! Если бы не наша коммунистическая партия, кукиш вы бы получили вместо земли. Наша коммунистическая партия дает вам землю, а вы тут шумите. Для партии нашей все люди равны. А ты, Катица, что кривишься? Гляди, дам в ухо и из комиссии вышвырну. Может, и вправду захотели, чтобы на вас моцы работали? Разве они не такие же мужики? Разве они нам не братья? Не бедняки?
Митру обернулся к Джеордже, чтобы убедиться, правильно ли он говорит, но лицо Теодореску словно окаменело, только скулы играли под кожей. Арделяну тяжело дышал, как после долгого бега.
— Они наши братья, — продолжал Митру. — И над ними измывался барон, как надо мной Клоамбеш. Мы сами виноваты, что не подумали о них. Теперь мы внесем их в списки.
Митру по-военному повернулся на каблуках и, подойдя к Гозару, обнял его. Гозару дрожал всем телом, и Митру показалось, что в горле у него что-то заклокотало. Он тут же вырвался из рук Митру и, повернувшись к своим, тихо сказал:
— Пойте!
Моцы затянули «Да здравствует король».
5
На выгоне началась такая сутолока, что ее можно было принять за начавшуюся драку. Все теснились вокруг Митру, который вынул списки, разложил их на стуле и огрызком* химического карандаша вписывал туда фамилии моцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77