Пленные передавали их друг другу.
— Мы останемся в лагере... А те — вот от этого солдата и дальше... Отдохнут ночь, поедят и двинутся дальше... Понял? Передай следующему.
К вечеру они добрались до села с занесенными снегом хатами. По соседней дороге проходили колонны белых танков и грузовики, битком набитые распевавшими песни солдатами. Думитреску долго смотрел на них, потом плюнул с досады и поудобнее устроил па спине поникшее тело младшего лейтенанта. Колонна остановилась на площади, увязая по колено в сугробах. Некоторые повалились в снег лицом. К пленным обратился офицер:
— Сегодня вечером мы дадим вам только половинную порцию хлеба и борща. Ешьте понемногу, иначе помрете.
— Зачем расстреляли тех, кто не мог идти? — прозвучал в темноте из гущи колонны голос Думитреску. — Где же международное право?
— Никто не был расстрелян! — холодно ответил офицер. — Тех, кто не мог передвигаться, подобрали идущие за колонной грузовики.
— А, черт,— яростно сплюнул Думитреску.
В окнах домишек светились оранжевые огоньки. Сквозь припухшие веки Джеордже жадно смотрел на них, не в силах представить, что происходит там, внутри. Есть больше не хотелось, даже сон и тот прошел.
Лагерь находился поблизости — несколько бараков, окруженных колючей проволокой. Там тоже поблескивали редкие огоньки. В воротах Джеордже машинально наклонил голову. Навстречу им бросилась толпа людей.
— Из какой части? Откуда? Конечно, из-под Сталинграда? Слава богу... Устраивайтесь у нас пока, потеснимся... Построят новые бараки. Привезли материал. Пошли. Ой, Ионикэ, на что они похожи...
— Кто это? — шепотом спросил Джеордже.
— Какие-то полоумные,— пробормотал Думитреску.
— Приготовить котелки! — раздался вдруг веселый, задорный голос.
Вскоре Джеордже уже сидел, прислонившись к дощатой стене, с дымящимся котелком и куском хлеба в руках. Он успел лишь глотнуть обжигающей жидкости и рухнул лицом в снег, покрасневший от пролитого борща.
Через несколько недель пребывания в лагере Джеордже почувствовал, что не в силах больше оставаться таким, каким был до сих пор. Напряжение и страх, с которыми он боролся, как умел, исчезли. Люди робко пытались научиться снова жить. Все вдруг показалось Джеордже интересным и новым: переклички, рассказы тех, кто ходил рубить дрова в соседний лес, но прежде всего — поди. Он с любопытством наблюдал за ними, но не ре-1М.1 ии приблизиться, боясь встретить такую душевную и < юту и бесконечную усталость, когда единственной ре-шеи па свете может быть лишь грустная улыбка. И офицерском бараке жило человек тридцать офицерам различных званий и родов войск, в большинстве своем < I (роликов. Джеордже всегда испытывал к ним глубокое презрение. Офицеры целыми днями валялись на нарах, рассказывали сальные анекдоты и ссорились из-за каждого пустяка. Однажды у одного капитана-кавалериста пропали шпоры, и он закатил настоящую истерику. Изредка возникали разговоры о войне, но они отличались обычно безграничной глупостью. Большинство офицеров твердо верило в победу Германии и с нетерпением ждало весны, а вместе с ней и эсэсовских танков. Это были те же люди, которые три месяца назад выползали с поднятыми руками из укрытий, полумертвые от голода и страха.
Многие с каким-то бесстыдным цинизмом раскрывали свои самые интимные секреты. Особенно отличался один капитан танковых войск, который до бесконечности повторял грязные истории. Тот же самый человек не мог без слез говорить о родине, обожал короля Михая, Антонеску и Гитлера, считал евреев виновниками поражения и тут же снова возвращался к своим любовницам, подробно расписывая их достоинства и недостатки.
Очень скоро Джеордже понял, что ничего не знает. Он вырос в деревне, в простой, неиспорченной среде и относился равнодушно ко всему, что делалось за ее пределами. На фронте Джеордже глубоко возмущали презрительные замечания немцев по адресу румын. Однако теперь он сомневался, не было ли в них доли истины?
Все внимание Джеордже сосредоточилось теперь на самом себе. Подводя итоги прошлых лет, он не находил в них ничего предосудительного. Работать он начал еще с юношеских лет, сам платил за учебу, потратил много сил, чтобы стать учителем, наконец вырастил ребенка.
Все это было как-то мелко, но он не представлял себе, как могла иначе сложиться его жизнь. Раздумывая, что он будет делать после войны, Джеордже находил лишь один удовлетворительный для себя ответ: надо продолжить старую жизнь и забыть о всем пережитом. Это желание укоренилось в нем и постепенно становилось все мучительнее и мучительнее. Достаточно было закрыть глаза, как все в нем восставало и хотелось выть от тоски по родному селу. Джеордже явственно чувствовал запах свежевыкрашенных классов осенью, перед началом занятий, когда отец Иожа приходил освятить их. Он готов был отдать что угодно, только бы встретить в лагере кого-нибудь из Лунки. Возможность вновь обрести частицу прошлого казалась ему настоящим спасением.
Жизнь в лагере текла однообразно. Зима близилась к концу, но никаких признаков весны еще не было заметно. За высокой изгородью из колючей проволоки простиралась волнистая степь, покрытая серым саваном снега. Ледяной ветер злобно хохотал по ночам и откуда-то издалека доносился 'жалобный волчий вой.
Неожиданный случай нарушил привычный ход жизни. Однажды вечером капитан танковых войск рассказывал, как обычно, о своем очередном любовном похождении и явно привирал, исчерпав весь запас воспоминаний. Остальные скучали. Джеордже сидел рядом и чинил рубаху. Неожиданно капитан подошел к нему и положил руку на плечо.
— Ну, а вы, лейтенант, что молчите? Я не слышал от вас ни слова с тех пор, как мы здесь. У вас есть жена? А ну, доставайте ее фотографию и выкладывайте все...
Джеордже неодобрительно посмотрел на него и промолчал. Капитан сразу вспылил.
— Ты что же, лейтенант,— заорал он,— оглох, что ли? Мы развлекаем здесь друг друга, как можем, а ты молчишь и мотаешь себе на ус?
— Мне нечего сказать вам.
Капитан побагровел и стал ломать пальцы, словно сдерживаясь, чтобы не ударить Джеордже.
— Братцы,— закричал он. — Да накажет меня бог, если это не русский шпион. Я слышал, как он говорил по-русски с каким-то москалем. Они посадили его к нам, чтобы подслушивал.
Джеордже вскочил и схватил капитана за грудь.
— Еще одно слово...
— Ты что? — обрадовался капитан.— Подраться захотел? Хорошо, я тебе удружу.
Прежде чем Джеордже успел опомниться, капитан его кулаком по лицу. Удар был точным и сильным. Джеордже кубарем покатился между нарами. «Я убью его, будь что будет»,— капитан стоял над ним, широко расставив и уперев руки в бока. Тогда из своего угла тихо полковник Думитреску и, подойдя вплотную, пристально посмотрел ему в глаза. Тот хотел что-то сказать, но не успел, так как полковник молниеносно влепил ему две пощечины.
— Хочешь еще парочку? — спросил он, прищурив один глаз.
Весь барак угрожающе загудел.
— Что вы деретесь? — завопил капитан, потирая посиневшую щеку. — Зачем вмешиваетесь? А? Мы, что же, не имеем права?..
Джеордже тем временем встал и, шатаясь, подошел к капитану.
— За что ты меня ударил? — спросил он.
В его серых глазах вспыхнул зловещий огонек. Капитан струсил и попятился. Этот огонек был ему знаком — он видел его в глазах солдат перед атакой. Джеордже медленно вытянул руку, схватил капитана за кулак и начал его вывертывать. Тот дико закричал и упал на одно колено. Лишь тогда несколько офицеров бросились разнимать их, но и они не могли разжать пальцы Джеордже.
— Довольно,— гаркнул полковник. — Спятили? Стыдно вам. Вы психопаты, а не румынские офицеры! Цыгане! Завтра пойду в комендатуру лагеря и потребую, чтобы нас выводили на заготовку дров... Наши товарищи проливают кровь, мерзнут на фронтах, а вы? С жиру беситесь? На работу, на работу, господа!
— Черта с два! — попробовал возразить лейтенант за спиной полковника, по в следующий же момент получил такой удар в грудь, что задохнулся и вытаращил изумленные глаза.
— С этого момента,— крикнул полковник,— я беру на себя командование бараком. Господа офицеры, построиться вдоль нар. Смирно!
В тусклом сероватом свете трех керосиновых ламп лица офицеров казались землистыми и уродливыми. Они искоса переглянулись, потом неохотно заняли свои места в шеренге.
— А теперь отбой! — коротко и сухо скомандовал Думитреску. — Лейтенант Теодореску, ко мне.
После того как лампы были потушены и в темноте лишь дружелюбно подмигивал красный огонек печи, раздался сухой холодный голос:
— Неужели и этот понравился ему?
— Тс-с,— послышалось сразу из нескольких мест. — За эти слова, лейтенант Панаит, вы завтра получите лишь половину своего пайка.
На третий день офицеры вышли вместе с солдатами в ближний лес на заготовку дров.
После разговора Думитреску в комендатуре лагеря в офицерском бараке, на первый взгляд, ничего не изменилось. Вернувшись из леса, замерзшие, с посиневшими руками, офицеры ложились на нары и спали или лежали молча. Но в воздухе повисло что-то напряженное, угрожающее, смесь глухой вражды и бессильного страха перед полковником, который без зазрения совести приказывал, наказывал и поощрял.
Говорил он мало, двигался медленно, словно желая сберечь силы, и почти все свободное время неподвижно лежал на спине с открытыми глазами. Из чувства признательности Джеордже пытался вступить с ним в разговор, но полковник отвечал односложно, даже враждебно, и Джеордже оставил его в покое. Да и вообще он старался поменьше думать — физическая работа шла ему на пользу и с некоторых пор начала даже развлекать. По ночам он часто видел во сне Эмилию и просыпался взволнованный и возбужденный. Состояние это усиливалось с наступлением весны.
Неожиданно холодный ветер потеплел, и вся степь приобрела бурый, грязноватый цвет. По ночам те, кто не мог спать среди храпа и сонного бормотания остальных, прислушивались к бесконечному жужжанию, которое поднималось откуда-то из глубин, проникало сквозь степы, передавалось воздуху и даже беспокойному огоньку в печи. Замерзший за зиму и звеневший, как стекло, лес вдруг зашептал мягко, почти по-человечьи. Земля размякла и хлюпала под ногами.
Джеордже потерял сон и целыми ночами беспокойно мотался на нарах, чувствуя, что не сможет долго Среди пленных ходили самые нелепые слухи о том, ЧТО якобы немцы поблизости и лагерь в мешке, который
шут летом, когда войска Роммеля соединятся с частями в России. Потом прошел слух об Курском, где будто бы была немецкая армия.
Вопреки своей воле Джеордже слушал все это и переходил от надежды к отчаянию. Он стал раздражительным, готов был броситься с топором на товарища из-за пустяка. Джеордже успел забыть обо всех ужасах войны и мечтал оказаться даже па передовой линии, только бы вырваться отсюда. С передовой он мог бы дезертировать. Он воображал, что прячется дома среди своих, и заранее мысленно подготовил себе сотни убежищ: сторожка в лесу или скрытый закуток на чердаке, где держали запас зерна. Он даже мог бы вырыть для себя подземное убежище и скрываться там сколько угодно.
Потом пошли бесконечные дожди, все вокруг затянулось серой, липкой пеленой.
Однажды ночью, прислушиваясь к бесконечному, назойливому шуму дождя, Джеордже почувствовал, как кто-то неслышно подкрался к нарам. Чья-то рука легла ему на грудь, и, прежде чем он успел произнести хоть слово, широкая жесткая ладонь закрыла рот.
— Молчи,— услышал он прерывающийся шепот полковника.— Молчи и слушай.
Джеордже различал приглушенные и редкие удары собственного сердца.
— Ты умеешь говорить по-русски?
— Умею.
— Хорошо?
— Вполне.
— Прекрасно. Бежим.
Дрожь прошла по всему телу Джеордже. Полковник едва слышно засмеялся и похлопал его по плечу.
— Все подготовлено и продумано с самого начала. В первый же раз, когда выйдем на заготовку дров, мы отобьемся от остальных. Это легко. Я выберу для нас делянку с краю. Понял?
— Нет.
— Не важно. Теперь выслушай и запомни: если ты хоть словом обмолвишься об этом, я убью тебя... И если не захочешь бежать, тоже...
— Хочу,—- выдохнул Джеордже.
— Если что, я прикончу тебя. Ни я, ни младший лейтенант не знаем русского языка. Поэтому... На днях начнется наступление...
— Это меня не интересует...
— Ты спятил. Молчи. Бежим завтра или послезавтра, при первой возможности.
На другой день шел дождь, и они не вышли на работу. Мрачные пленные бесцельно бродили по бараку. Кто-то предложил Джеордже партию в шахматы, но он отказался, сославшись на нездоровье, и вытянулся на нарах, положив под голову руки. Проснулся он с чувством мучительного беспокойства. Ему хотелось обменяться с Ду-митреску хоть взглядом, но тот словно окаменел. «Ну, а если поймают?— спросил себя Джеордже. — Расстреляют, и все»,—решил он, и на душе сразу стало спокойно. В действительности ему не хотелось ни бежать, ни оставаться, план казался неосуществимым. Но какое это имело значение? Теперь на все было наплевать.
Их повели в лес только через неделю, когда дожди прекратились. От волнения и страха Джеордже не видел, куда ступает, и шатался, натыкаясь на других. Думитреску, как всегда, распределял участки и выбрал крайний для себя, Джеордже и младшего лейтенанта.
— В обед,— коротко бросил полковник.— Пока работайте.
Джеордже начал рубить ствол с холодной яростью.
— Ты что, помешался? — остановил его полковник. — Прибереги силы. Впереди немалый путь...
Лицо полковника было мертвенно-бледным, и он непрерывно шевелил губами, словно молился.
В ожидании, когда Думитреску подаст сигнал к побегу, Джеордже следил за каждым его движением и тщетно спрашивал себя, почему боится полковника, как и все остальные.
Джеордже все отдал бы теперь за часы. Он попытался считать, но сбился. Шелест леса, сухие удары топоров казались ему невыносимыми. Наконец часовой, совершая обход, прошел мимо них и удалился.
— Готово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77