Заметив это, он, шатаясь, направился к двери.
— Если вы не нуждаетесь во мне, до свидания. Мне здесь нечего делать.
— Будь добр, останься, господин Кордиш,— ко всеобщему удивлению, попросил учтиво Гэврилэ и, сложив руки на коленях, обратился ко всем: — Я слушал вас и нижу, что вы напуганы.
— Мы?—воскликнул Глигор Хахэу и чуть не рассмеялся от мысли, что его может что-нибудь напугать.
— Да, вы,— кивнул головой Гэврилэ, довольный на малом. — В тяжелые времена мы живем, о них говорится даже в Священном писании. «Узрел я женщину, сидела она на чудовище с семью головами и десятью рогами как пишется в Апокалипсисе... Все перевернулось вверх дном, и люди не знают, что делать. Много зависти, в сердцах, и коли мы будем прислушиваться к ней хлебнем много горя... Вот вы говорите — пойдем жечь венгров! Хорошо! А завтра придут они, чтобы жечь нас, послезавтра мы, и так далее. Теперь сами видите — прежней справедливости на свете больше нет.
— Господи, спаси и защити,— перекрестился Алексие Мавэ.
— Я одно хочу сказать: драка не поможет. Нам нужно единство. Об этом говорит и Священное писание.
Спокойный голос Гэврилэ вдруг сорвался, и он покраснел, словно боролся с подступившими к горлу рыданиями.
— Горе нам. Я смотрю на молодых. Несчастные... Они ничего не понимают. Привыкли к законам войны и не видят, что пришли иные времена. Мы, братья мои, должны объединиться, чтобы на выборах победили наши люди. Не дадим розни укорениться в нашем селе. Кто нас может защитить сегодня?
— Король,— прошептал взволнованный Битуша.
— Это, конечно, так. Но король королем. Наше место, друзья, с Юлиу Маниу, с цараиистской партией.
Молчавший до этого старый Мавэ вдруг затрещал, как испорченный будильник:
— Почему Маниу? Откуда ты вытащил Маниу? Какой Маниу? Царанистам наплевать на крестьян. На черта мы им нужны!
Старик выкрикивал бессвязные слова, стараясь вспомнить что-нибудь из довоенной пропаганды либералов.,. Так и не вспомнив ничего, он замолчал так же внезапно, как начал.
— Значит, ты советуешь нам записаться к царанистам?— спросил Марку Сими.
— А хлеба они нам дадут?— закричал Глигор Ха-хэу, вызвав всеобщее недовольство. На него прикрикнули, заявив, что он глуп, как ребенок, и ему нечего делать среди стариков, если не знает, что говорит. Глигор выслушал все это с улыбкой и пожал плечами.— Коли вы говорите, что так лучше, пусть будет по-вашему, мне-то что, мне — все одно!
— А если коммунисты на нас нападут, как они делали в других селах, где избивали румын,— снова заговорил Гэврилэ,— то об этом напишут в «Дрептатя» и узнают по всей стране и даже в Америке.
Хотя все, желая угодить Гэврилэ, кивали с готовностью головой, он чувствовал, что это им безразлично.
— А кого назначим председателем?—спросил кто-то.
— Господина директора!—крикнул Битуша.
— Да! Правильно! Очень хорошо!—закричали все радостно.
Только Гэврилэ, не глядя ни на кого, кашлянул и отрицательно покачал головой.
— Я думаю вот что — директор не захочет. Он, бедняга, теперь калека и...
— Давайте спросим его, может, и согласится.
— Нет. (Вчера Гэврилэ побывал у директора — там был еще какой-то чужой в очках — и Теодореску выска-^ зал довольно странные взгляды о новой жизни и о тех, кто до сих пор не имел никаких прав, а теперь должен приниматься в расчет. Кроме того, он хвалил русских. Может, ему приказали так говорить, иначе не отпустили бы из плена. Гэврилэ не спешил обвинять директора, но так или иначе — директор был уже не тот, что до войны., Вся трудность состояла в том, чтобы переубедить этих людей, которые так любили Теодореску, но не высказать при этсм открыто своих опасений.)
— Нам нужен кто-нибудь поближе... ну, из наших земляков, но грамотный.
Опасаясь, как бы не подумали, что он сам метит в председатели, Гэврилэ быстро закончил:
— Я считаю подходящим господина Кордиша.
Все переглянулись, почти напуганные предложением Гэврилэ.
Кордиш совсем потерял голову. Он насупился, чуть не заплакал, бросился к Гэврилэ, схватил его руку и, кланяясь, долго пожимал ее.
— Дед Гэврилэ... не подумай, что я... Это только потому, что я настоящий румын...
— Пошли вон, убирайтесь!—заорал вдруг Пику, взбешенный, что никто не обращает на него внимания. — Расходитесь по домам, мне худо, и нет времени выслушивать ваши глупости. Прочь!
Все по очереди прошли мимо кровати и, пожелав Пику скорейшего выздоровления, вышли на улицу.
5
Как только они вошли в заброшенный, заросший сорняком двор, Фэникэ перепрыгнул через колючую изгородь в глубине его и принялся искать на берегу Теуза червей, чтобы сразу же отправиться на рыбную ловлю.
Митру с Флорицей остались торчать среди двора, как два пугала. Им даже некуда было положить жалкий скарб, принесенный от Лэдоя. Они долго молчали, не осмеливаясь посмотреть друг на друга или взглянуть на обгорелые стены, которые торчали из земли, как обугленные кости.
Наконец Флорица осторожно тронула Митру за плечо, словно боясь, как бы удары, которыми Митру не успел наградить Лэдоя, не достались ей.
— Слышь, Митру?.. Мы будем спать в хлеву...
— Ладно... в хлеву.
Они перенесли туда все вещи. В яслях Флорица устроила подстилку из старой пыльной соломы. Митру смотрел, как она взбивает солому, вытаскивает из нее щепки, и его вдруг охватил неудержимый приступ смеха. Он весь трясся от хохота, слезы текли по щекам. Увидев его мокрое от слез, искаженное смехом лицо, Флорица присела у края яслей и заголосила. Рыдания рвались наружу, она тщетно пыталась сдержаться. Ей хотелось кричать, выть, чтобы услышал весь свет.
Митру подавил смех и с любопытством уставился на жену.
— Замолчи, не то ударю!—неожиданно обозлился он, но, убедившись, что Флорица продолжает плакать, пожал плечами и вышел. Из соседнего двора на него с любопытством смотрела, повиснув на изгороди, бабка Валерия.
— Я слышала, будто ты крепко побил Лэдоя?
— Ну, побил...
— Хорош, нечего сказать! А что теперь есть будешь?
— Не бойся, у тебя не попросим!
— Экий ты петух!
— Таким мать родила. Не твоя забота. Обиженная старуха слезла с изгороди, скрылась за
плетнем и уже оттуда крикнула:
— Ребенка ты ко мне пришли, дам ему похлебки и хлеба.
Митру вошел в развалины дома.
Снаряд угодил прямо в стену и разрушил ее. Ноги Митру ступали по черепкам, щепкам, грязным перьям.
Огромная серая крыса выскочила из дыры, заметалась вдоль стен и исчезла.
Митру подобрал палку и стал ждать, не появится ли крыса еще. «Мы теперь вроде Адама и Евы, когда господь бог прогнал их из рая,— подумал он и тут же с удивлением спросил себя: — Неужто помрем с голоду здесь, среди села? Вытянемся на улице и будем ждать смерти?» Такое случалось с какой-нибудь немощной старухой, а не с мужиком в расцвете сил.
— Эй, Митру! Где ты?— послышался со двора чей-то крик.
— Здесь,— по-военному гаркнул удивленный Митру.
У ворот стоял Эзекиил, сын Гэврилэ Урсу. Он обливался потом и старательно обмахивался огромными, как лапы, ладонями. В ногах у Эзекиила стоял объемистый мешок.
— Батюшка послал меня к тебе,— широко улыбаясь, объяснил Эзекиил. — Приказал передать тебе...
— А что это?— сухо спросил Митру.
— Да кукурузная мука и кусок сала...
Митру вытаращил на пего глаза — уж не пьян ли Эзекиил? Ни разу в жизни Митру не приходилось иметь никаких дел с Гэврилэ — ни плохих, пи хороших. Поступок его казался Митру тем более удивительным, что Гэврилэ скорее позволил бы человеку околеть с голоду среди дороги, чем дал бы ему ломаный грош, даже взаймы.
— Так вот оно как... А за что же?— еще больше удивился Митру, уставившись на небритую физиономию Эзекиила.
— Откуда я знаю? С час назад какой-то прохожий позвал батюшку к ограде. «Митру Моц,— сказал он — до полусмерти избил Лэдоя и ушел от него!» Батя все думал, думал, а потом и говорит: «Пойди насыпь мешок кукурузной муки, возьми кусок сала и отнеси все это Митру».
— Ну, раз так, я сам спрошу его,— решил Митру. Всю дорогу Митру ломал голову, стараясь понять,
|» чем тут дело. Ведь и Клоамбешу тогда поверил, что добра желает, когда менялись землей.
— А вы сами-то как живете?— спросил он Эзекиила, Просто так, чтобы что-нибудь сказать.
Да так... работаем. Батюшка гоняет нас, как рабов египетских.
Они застали Гэврилэ во дворе. Чисто выбритый, одетый как на праздник, пахнущий городским мылом, он забеливал известью ствол сливы. У Митру от робости сдавило горло. Он всегда побаивался Гэврилэ.
— Доброго здоровья, дед Гэврилэ! Ко мне вот пришел Эзекиил... говорит, что... — начал он и сразу же запнулся, встретившись с голубыми, ясными глазами старика.
— Я послал его...
— Покорно благодарю...
— Не стоит благодарности, — мягко ответил Гэврилэ.
— Только мы не принимаем милостыни, не привыкли. Гэврилэ положил на землю кисть, сдвинул на затылок
шляпу и внимательно смерил Митру взглядом с головы до ног. Вспомнив, что он очень оборван, Митру покраснел, но не от стыда, а от обиды.
— Как-нибудь с божьей помощью и мы станем на ноги,— враждебно буркнул он.
— Господь велик и милостив. Не сердись, Митру на меня, я стар и послал тебе это от доброго сердца. Да что мы стоим здесь?— спохватился Гэврилэ, подумав, что не принял гостя как полагается.— Пойдем в дом.— Не дав Митру возразить, он взял его за руку и потянул за собой с силой, какую трудно было заподозрить в его тщедушном теле. Едва успел Митру сесть на длинную лавку, отлакированную временем и штанами тех, кто годами сидел па пей, как жена Гэврилэ поставила перед ним стакан с вином.
— Один?— улыбнулся Митру, немного успокоившись, хотя недоумение его нисколько не уменьшилось.
— Я не потребляю вина,— прошептал Гэврилэ, словно стеснялся громко говорить об этой известной всем истине.
— Тогда зачем я буду пить? И к чему только выдержите вино? Чтобы кисло?
— Для друзей,— склонился к нему Гэврилэ. — Пей на здоровье.
Он снова паполнил стакан и, пока Митру пил вино, быстро добавил:
— Горько, должно быть, у тебя на душе, Митру?
— Что?
— Да так. Я тут все думал о тебе. Тяжелые испыта-» ния ждут тебя здесь...
Митру осторожно отодвинул стакан и пристально шь смотрел на свою мозолистую ладонь.
— Что поделаешь, дед Гэврилэ?—изменившимся голосом сказал он. — Так устроил господь. Всем людям суждено помереть — одним от голода, другим от жира. Ты сам сказал. Все в его власти. Ну, будь здоров...— И Митру, крякнув, опорожнил стакан.
— Так-то оно так... Но, может, за страдания родителей воздастся их детям... сбудется все, что им на роду написано.
«Не сойти мне с места, коли он не хочет чего-нибудь от меня,— весело подумал Митру. — Ты не глуп, да и я не дурак».
— Послушай, дед Гэврилэ, а что тебе все-таки надо от меня?— твердо спросил он. — Говори, не трать понапрасну время.
Хотя это и было сказано тихим, хрипловатым голосом, Гэврилэ почувствовал, что понадобится много терпения, прежде чем он договорится с этим озлобленным человеком.
— Я хотел потолковать с тобой,— ответил он, протянув Митру руку.— Видишь ли, дорогой, в молодости и мне частенько бывало худо, ох как худо! Коли я прислушался бы тогда к голосу сатаны, бог знает к чему бы я пришел, ведь не раз хотелось мне взяться за топор... — Гэврилэ многозначительно вытаращил глаза и присвистнул, чтобы Митру понял, что он собирался убить не кого-нибудь, а собственного отца. — Но потом я нашел праведный путь и покой. — Видя, что Митру нетерпеливо хмурится, Гэврилэ не окончил свою мысль и торопливо продолжал: — Со злобой в сердце человеку никогда не стать на ноги. Нет! Посмотри на себя, дорогой... Ты избил Лэдоя. Ничего не скажу, было за что, но разве тебе стало легче? У тебя есть два югэра земли, но нет ни семян, ни плуга, ни волов... Тебе придется пойти к кому-нибудь в издольщики, чтобы вспахать свою землю. А кто тебя возьмет, коли пойдет слава, что ты бешеный? Кто?
Митру весь кипел, хотя по внешнему виду можно было подумать, что он слушал все со смиренным вниманием. «Праведный путь... покой.. Кто меня возьмет в издольщики?.. Черт и чертова бабушка. Ежели ты такой добрый, почему ты мне не поможешь?» Мысли, которые, как он чувствовал, он не сможет высказать, разматывались в голове, как катушка с нитками, все быстрей и быстрей. «Поиздевались надо мной, а теперь знай одно... сиди смирно, Митру... лижи руки, Митру... Не умереть )
бы тебе с голоду, Митру...» Митру вскочил и, покраснев от злости, напустился на Гэврилэ:
— Теперь выслушай и меня, Гэврилэ Урсу. Почему я должен обрабатывать чужую землю? Почему я должен выбиваться из последних сил вместе с женой, от нее и так одна кожа да кости остались! Почему у других все есть, а у меня нет? Что, они лучше меня, краше или умнее? Почему я вынужден идти к другому — к писарю, директору или попу, ползать перед ними на коленях и умолять: «Дайте мне землю и посмотрите, как я буду на ней работать с волами, которых у меня нет, и плугом, которого у меня нет»? Где же божья справедливость? Укажи мне, может, я слишком глуп, чтобы разобраться?
Гэврилэ испуганно посмотрел на него.
— А как же ты хочешь иначе?
— Откуда мне знать? Пусть король даст! Объегорил он нас! Обещал землю бывшим фронтовикам. Почему в Молдове и Мунтении дают? Разве там солдаты лучше нас? Почему?
— Да ведь там большие поместья, человече! Их отняли у помещиков...
— Пусть и тут возьмут у тех, у кого слишком много! У Лэдоя, Марку Сими... У...
— У меня, не так ли?
— И у тебя.
— Митру, — тихо сказал Гэврилэ, — у меня семь сыновей и дочь... земля-то их.
— Ну, тогда пусть у тебя не берут!— закричал Митру.: Ему казалось, что он говорит не с Гэврилэ, а со всем миром. — Все измываются над нами, а когда нам совсем становится невмоготу, бросают подачку.
Гэврилэ потерял терпение и решил прекратить разговор, чтобы не расстраиваться понапрасну. Он тихо встал, давая понять, что говорить им больше не о чем. Митру понял, что вел себя неподобающим образом, но на душе у него скопилось столько горечи и обид, что ему уже было все равно.
— За муку — спасибо, — коротко бросил он, берясь за шляпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77