Да, это хорошо. Коммунизм — это научный энтузиазм. И в самом деле, моя личная судьба не имеет никакого значения... да и ваша тоже... Но это вызывает у меня грусть... После всех испытаний я все же люблю не материальные, а поэтические ценности. Они вдохновляют меня даже в том случае, если я недостоин их, даже если я ничтожество... Я искал их и не нашел. Вам кажется, что вы их нашли как раз там, где их нет, и вполне возможно, что, если вам повезет, вы сохраните это впечатление до самой смерти.
Джеордже слегка похлопал Суслэнеску по плечу.
— Вы очень упрямы... Нам пришлось бы начать все сначала, говорить друг другу прописные истины о движущей силе истории, о пролетариате, исторической необходимости захвата власти... Вы ответите, что все это не уничтожит микробов в ваших легких, я вам скажу, что необходимо создать систему социального обеспечения, способную предотвратить заболевания, а вы возразите, что все это практические мелочи...
— А что я, по-вашему, должен делать, чтобы найти общий язык с другими?
— Избавиться от собственности, чего бы это вам ни стоило. Независимо от того, что скажут другие, даже те, кого вы любите.
— Говоря по-марксистски, отказаться от всего, что частная собственность на средства производства породила во мне в качестве надстройки, не так ли? Но это означало бы стать другим человеком? Я сам бы себя боялся. Предать анафеме все то, что я обожал, и наоборот. А откровенно говоря, я еще ничего не обожал...
Суслэнеску умолк и закрыл глаза.
— Желаю вам счастья, — прошептал он.
— Вы хотите вздремнуть?
— Нет. Мне грустно. Быть достойным других... как красиво это звучит... Но этого можно достигнуть и при помощи лицемерия или хорошей дозы шутовства, как вы думаете?
— Основы, на которых построена коммунистическая партия, исключают это.
Суслэнеску приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на Джеордже.
— Ах да, — сказал он, лукаво подмигнув. — Человеческая природа не вечна. Она имеет исторический характер.
— Вы не верите в это?
— Верю, верю, как не верить? За окном сгущался синий сумрак.
Ужинали поздно. Бабка Фогмегойя, о которой поговаривали, что она в молодости путалась с чертом, сбилась с ног от такого наплыва жильцов и делала все шиворот-навыворот. Ночевать она уходила к соседке — боялась оставаться одна со столькими мужчинами. У Суслэнеску снова поднялась температура. Он ничего не ел, и ему казалось, что он погружается в теплую, красную, как кровь, воду. Весь мокрый от пота, он то и дело ощупывал себе грудь обессиленными пальцами. Думая, что Арделяну недоволен его присутствием, Суслэнеску все время пытался извиниться.
После ужина Джеордже вышел во двор покурить. Издалека доносились приглушенные расстоянием звуки музыки и возгласы танцующих.
— Пойду-ка я домой,— тихо сказал он.
— Пожалуй, так будет лучше, товарищ директор, — согласился Арделяну.
Он ни разу не поинтересовался, почему Джеордже перебрался к нему. Сам Джеордже не раз порывался рассказать обо всем, но не знал, как объяснить покороче, а в долгие объяснения пускаться ему не хотелось. Арделяну был слишком здравомыслящим человеком, хотя с политической точки зрения он, вероятно, оправдал бы его поступок. Джеордже заметил, что Арделяну с каким-то особым уважением относится к его семейной жизни. Пусть думает, что произошла обычная размолвка...
Они стояли рядом, наблюдая, как ложатся на землю синие тени. Джеордже украдкой посмотрел на крупное лицо Арделяну. Когда тот затягивался, огонек сигары освещал его большой рот и жесткие, плохо подстриженные усы. Механик выглядел старым.
— Сколько вам лет, Арделяну?
— Сорок два...
— Ах, вот как! — Джеордже стало неловко от своего вопроса. Затянувшееся молчание угнетало его. Не может быть, чтобы им нечего было сказать друг другу. Стоило только начать. — Вы давно в партии?
— С тридцать седьмого. С октября.
— Женаты?
— Нет, — нехотя ответил Арделяну.
Джеордже почувствовал в его голосе едва заметное смущение и решил не настаивать. Им овладело вдруг чувство горечи. Расстояние между ними нельзя было заполнить словами —- оба они одинокие, и оба не знают, как защититься от этого одиночества. Может быть, поэтому им легче говорить о посторонних вещах. Даже нельзя решить, стоит ли теперь делиться своими сомнениями. Теперь или потом, с ним или с кем-нибудь другим — какая разница? Джеордже невольно вздохнул. Арделяну обернулся, но как раз в тот момент в ворота вошел Глигор. Заметив две светящиеся точки сигарет, он подошел и тоже закурил.
— Добрый вечер, — спохватился Глигор, вспомнив, что не поздоровался.
— С хоры? — спросил Арделяну. — Ну как там?
— Да никак! Дуракам закон не писан — трясут задами. Посмотрел и ушел, — ответил Глигор, а сам тем временем думал: «Все равно Гэврилэ настоит на своем, не даст самовольничать глупой девке. Пойду завтра к нему и скажу, что дочь беременная и, если не выйдет сейчас же замуж, станет посмешищем всего села». Думая это, он заранее знал, что не осмелится пойти к Урсу, и это бесило парня.
— Говорят люди о земле? — поинтересовался Арделяну.
— Не знаю. В корчму не заходил, не по мне это. — Глигор глубоко вздохнул и, собравшись духом, сказал изменившимся голосом: — Уж не знаю, как вам это понравится, только я решил жениться.
— Молодец Глигор, —- одобрил Джеордже. — На ком же?
-— На дочери Гэврилэ Урсу, — заносчиво ответил Глигор. — Я уже давно говорил об этом с отцом, он согласен отдать ее за меня. Вот оно как... — Глигор попытался засмеяться, но у него не получилось.
— На кулацкой дочери? — удивился Арделяну. — Другой не мог найти? Нашел время связываться с кулаками...
— Зачем мне искать другую, коли эта полюбилась. И красива и богата... и сам я ей по душе пришелся... Давно уже. Росли ведь вместе...
Арделяну закурил новую сигарету, и по тому, как он с силой отшвырнул спичку, Джеордже понял, что механик не на шутку огорчен выбором Глигора. Сначала это показалось ему смешным, но вскоре смутное беспокойство овладело им. Знал ли Глигор о положении девушки, или просто он теперь навеселе и несет чепуху?
— Пошли в дом,— предложил он. — Стало прохладно.
Суслэнеску спал тяжелым сном, отвернувшись к стене. Джеордже убавил фитиль в лампе. Он понимал, что ему надо идти домой, но не мог решиться. Сердце беспокойно сжималось — что он скажет Эмилии? Она может принять его возвращение за отказ от прежних намерений. Арделяну выглядел озабоченным.
- Плохо ты поступаешь, Глигор, —- задумчиво сказал он.
— Почему плохо? — рассердился парень. — Растолкуйте мне, почему плохо? Выходит, ежели я вступил в партию, вы можете приказать мне, кого брать в жены?
— К богатству тянешься, голубчик, не знал я этого.
— Жена мне нужна, а не богатство. Не видите, что ли, живу, как собака бездомная. Это вам понять надо. Девушка она хорошая, честная.
Глигор умолк и, сжав под столом кулаки, стал ждать, что скажет Арделяну.
— Гэврилэ враг, — начал тот. — Не раскусил еще, что ли? Мы предложили ему стать старостой, а он? С Маниу, с Паппом... Ты сам рассказывал, как оп рассвирепел и набросился на тебя, стоило заговорить о реформе. Вот тебе и святоша! И чем сильней будем мы, тем яростнее он станет выступать против нас... А ты решил войти в их семью? Не знаешь его? Даже сына выгнал из дому, только бы не отдавать его долю земли. Смотри, Глигор, и тебя они попортят, а парень ты честный, хороший... Кроме того, девушка...
— О ней не говорите... Я лучше знаю... Ежели я не нужен партии с такой женой, то уйду...
— Ты любишь ее?—тихо спросил Джеордже. Глигор с удивлением обернулся, словно впервые заметил директора.
— Не знаю. Нужна она мне. Я все знаю... и что вы присоветовали ей стать учительницей... — Глигор презрительно усмехнулся, — как будто без этого не обойтись... Да как она учиться-то будет с ребенком на руках?
Глигор поперхнулся. «Проговорился»,— с ужасом подумал он.
— Так вот куда у вас зашло, — улыбнулся Арделяну. — Тогда я молчу.
— Зашло с божьей помощью,— проговорил Глигор, стараясь изобразить улыбку.
Но Джеордже заметил, что Глигор изо всех сил сжимает руки между колен и лоб парня покрылся испариной. Внимательно вглядевшись в лицо Глигора, Джеордже убедился — что-то изменилось во всем его облике. Но что именно — понять было трудно. Пристальный, остановившийся взгляд Глигора смутил его.
— Мне не нужна земля Гэврилэ, он стережет ее, как цепной пес. Я сам получу землю... А на девушке все равно женюсь. Хорошая она, ласковая, а счастья еще не видела...
Было уже поздно. У Джеордже слипались глаза. Арделяну посмотрел на часы.
— Добрые люди, уже за полночь перевалило... Пора спать... Я договорился с Фогмегойей о чердаке — там сено, тепло, возьмем с собой одеяла...
— Простите меня, — послышался вдруг голос Суслэнеску. — Я причиняю вам столько хлопот. Я чувствую...
— Пустяки, господин учитель, мы люди привычные. Глигор, ты тоже иди спать.
— Не пойду,— коротко ответил Глигор.—Спать еще не хочется. Может, вы почитаете мне что-нибудь из книг? Очень уж я люблю.
Джеордже устало зевнул. «Лучше пойти домой, —-подумал он, — сказать Эмилии: «Давай помиримся, ведь все это нелепо...» Он тяжело поднялся со стула и, подойдя к окну, прижался лбом к холодному стеклу. В полумраке освещенного луной двора метнулась чья-то худая, высокая тень, промелькнула от ворот к стене и исчезла.
— Во двор кто-то вошел, — удивился Джеордже. — Может, вернулся Митру.
— Я не слышал машины, — оживился Арделяну и направился к дверям.
— Стой! — крикнул Джеордже. — Подожди!
Кто-то перемахнул через забор и в несколько прыжков пересек двор. Все это произошло в сотую долю секунды. Арделяну с удивлением смотрел на Джеордже, не выпуская ручку двери. Снаружи послышались осторожные шаги, чье-то лицо приникло к стеклу и мгновенно растворилось в темноте.
— Баничиу! — пронзительно закричал Суслэнеску. Капитан!
Почти инстинктивно Джеордже задул лампу. Во внезапно наступившей темноте слышалось лишь их напряженное дыхание.
— Кто это? — прошептал Арделяну.
— Железногвардейский вожак... прихвостень барона... прятался здесь у одного крестьянина...
— Какого же черта вы молчали? — возмутился Арделяну.
За дверью комнаты, где спала Фогмегойя, послышался сильный удар и треск ломающегося дерева. В один прыжок Арделяну достиг двери и задвинул засов. Как раз в это мгновение чья-то рука нажала на ручку.
— Выходите через другую дверь! — шепнул Арделяну. — Нас здесь убьют. Теодореску, револьвер при тебе?
— Нет... Дома.
Кто-то всем телом навалился на дверь.
— На помощь, спасите! — заверещала Фогмегойя.
— Молчи, или голову проломлю, — прозвучал в ответ незнакомый грубый голос.
— Выйдем и рассеемся по дворам, — шепотом предложил Арделяну. — Быстро! За мной!
Когда Глигор открыл дверь, какой-то коренастый человек попытался перерезать ему путь. Глигор ударил незнакомца обоими кулаками и почувствовал, как глухо хрустнули кости.
Суслэнеску вскочил, весь мокрый от пота, но ноги его подкосились. Он упал на колени, ударившись лбом о спинку кровати, быстро перевернулся на живот и заполз под постель. Накопившаяся там пыль превращалась в грязь под его мокрыми от испарины руками. Дверь затрещала и с грохотом упала на стол. Зазвенели осколки лампового стекла, темноту прорезал зеленоватый луч фонарика.
— Сюда, — рявкнул Баничиу. Он в два шага пересек комнату и споткнулся о лежавшее на полу тело. Это был Эзекиил. Он стонал, закрывая ладонями лицо.
— Они лезут через забор... Вон, смотрите, — простонал тот, распространяя запах цуйки. — Глазам больно...
— Вставай, пошевеливайся, — рванул его за руку Баничиу.
Эзекиил, ползая на четвереньках, стал искать в пыли револьвер. Ворвавшийся в это время в комнату Пику налетел на него, выругался и закричал, что надо спешить, иначе беглецы спрячутся в каком-нибудь доме. В несколько прыжков они пересекли садик Фогмегойи, вскарабкались на колючую живую изгородь и спрыгнули в чужой двор. Тем временем беглецы перелезали через забор, отделявший двор от улицы, и их фигуры четко вырисовывались на фоне освещенного луной неба. Баничиу остановился, положил револьвер на локоть левой руки и выпустил две пули, но не попал, — сердце билось слишком сильно из-за быстрого бега. Тотчас же все окрестные собаки залились бешеным лаем; где-то открылась дверь, и хриплый, недовольный голос спросил:
— Кто там стреляет, черт побери?
В соседних домах стали зажигаться огни, в одно из окон высунулась взлохмаченная голова.
— Вперед! — крикнул Баничиу и бросился бежать, но, достигнув высокого забора, не смог перепрыгнуть. Эзекиил, хлюпая носом и растирая по лицу кровь, подставил руки, помог ему и сам перелез через забор вслед за Баничиу.
Дом соседа Фогмегойи стоял на холме. С противоположного склона слышался глухой топот беглецов и шум осыпавшихся из-под ног комьев земли.
— Теперь они наши! — гаркнул Баничиу, спрыгивая с забора.
Холм извивался, как жирная змея, следуя всем изгибам Теуза, и уходил к лесу, где постепенно понижался. Эзекиил хотел перебраться через холм, но Баничиу остановил его.
— Не лезь! — спокойно приказал он. — Побежим по этой стороне, а когда поравняемся, перевалим и возьмем их, как из мешка. Вперед, рысью! — скомандовал он и побежал, по-спортивному прижимая локти к туловищу.
— Только бы не удрали в лес, — запыхавшись, проговорил Пику, с трудом поспевая за остальными. У него болело сердце и сжималось от страха. «Кабы в доме прикончили, другое дело, а так...» —думал он. Ему казалось, что чем больше они отдаляются от села, тем громче слышится лай собак и набатный гул церковного колокола.
Блотор же, напротив, радовался.
— Даже лучше... если в лес углубятся, — бормотал он на бегу. — Я там каждую тропинку знаю.
Баничиу без устали бежал впереди, волосы его развевались по ветру. Дышал он ровно и чувствовал во всем теле огромный прилив сил. По временам он прислушивался к топоту за холмом. Беглецы были уже недалеко.
Простоволосая, в одной рубахе, Фогмегойя босиком выбежала на улицу, уселась на землю, чтобы собраться с силами, и принялась кричать, словно ее резали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77