— Пожалуйста, руски товаращ!
— Спасибо, дедушка,— с улыбкой ответил Джеордже и легко спрыгнул на перрон.
Расталкивая людей плечом, Джеордже с трудом пробирался сквозь бурлящую на перроне толпу, прошел по почерневшим от дыма и копоти коридорам бывшего зала ожидания и выбрался наконец на привокзальную площадь.
Здесь перед ним открылась знакомая картина, которую он уже много раз видел проездом в других городах: среди ободранных остовов машин, танков и всякого железного лома шумел черный рынок. Крики, вопли, ругань сливались в пронзительный нечеловеческий, озлобленный вой. Благодаря военной форме Джеордже проскользнул мимо торговцев, которые подстерегали прибытие всех поездов, благополучно миновал людей, словно охваченных неистовой лихорадкой, и, углубившись в парк, зашагал к квартире Сабина. В парке было тихо. Шаги Джеордже гулко раздавались в пустынных аллеях, и эхо до бесконечности множило их в тишине, не нарушаемой никакими другими звуками. Джеордже с трудом вдыхал тяжелый, затхлый воздух, насыщенный запахом прелой листвы и испарениями рынка, куда стекались все городские нечистоты. Он быстро устал. Месяцы, проведенные в белой тишине венгерского госпиталя, ослабили его. После малейшего усилия ему хотелось прилечь, вытянуться и еще раз испытать чувство, словно все силы вытекают из тебя и собираются где-то рядом.
Тяжело дыша, обливаясь потом, Джеордже прислонился спиной к стволу дерева и принялся закуривать. Теперь даже эта процедура представляла для него большую сложность, и Джеордже каждый раз нервничал. Правая рука сама собой выскакивала из-под ремня, несуществующие пальцы брали сигарету, искали спичечный коробок, ощущали его форму, шероховатую поверхность. Эта беспомощность казалась ему унизительной, и он с решимостью повторял, что должен следить за собой.
Джеордже довольно долго пробыл в парке. С удивлением заметил он, что здесь стало светлее, деревья поредели, а оставшиеся повреждены осколками. Война оставила и здесь свой след.
В госпитале в долгие бессонные ночи, доведенный до отчаяния мыслями о своей неполноценности, которая ощущалась все острее по мере того, как спадала температура и тело набиралось сил, Джеордже не раз старался представить себе, как он «приспособится» к мирной жизни. От нее Джеордже отделяло всего несколько лет, но она казалась ему теперь менее реальной, чем война, чем граничащее с сумасшествием спокойствие старых бывалых солдат. К счастью, свидание с родными произойдет без потрясений и неожиданностей, ему не придется стучаться ночью в окно, как призраку, выходцу с того света. Он написал домой, и его ждали, знали, что он калека, да и ему было известно все, что заслуживало внимания в жизни села.
«По существу ни я, ни они не знаем ничего», — подумал Джеордже. Веселая улыбка скользнула по его губам, и состояние смутного беспокойства рассеялось. Он знал, что это всего лишь разумное отступление, как у выслеживающей добычу лисы, и что первые дни, а возможно и недели, будут нелегкими, но тем лучше.
Стоило Джеордже выйти из красноватых руин опустошенного и развороченного привокзального района, как город ошеломил его своим шумом и сутолокой. Улицы не убирались, но это уже не была безнадежная грязь венгерских городов, кварталов, разрушенных бомбами. Этот мусор не навевал тоски и казался живым: уберешь — он появится, снова как свидетельство неутолимой жажды жизни жителей города. Просаленные бумажки, тряпки, газеты, банки от солдатских консервов; стены, заклеенные яркими афишами кинотеатров; лица, красней, чем нужно; тела, преисполненные рвущейся наружу мирной энергии. Афиши военных фильмов, уродливые и тусклые, больше никого не привлекали; люди куда-то бежали, кричали, с удовольствием хлопали дверями магазинов.
Ошеломленный и заинтересованный всей этой сутолокой, Джеордже не спеша приближался к дому своего шурина. Ему уже сообщили, что Дан будет ждать его дома в Лунке, но Джеордже хотелось встретиться с Андреем. Едва он вошел во двор, как навстречу ему бросилась толстая женщина, стиравшая белье в корыте, покрытом хлопьями мыльной пены, как сбитыми сливками.
— Нет квартир! Нет квартир!—кричала она во все горло.
— Я ищу господина Сабина,— резко перебил ее Джеордже. Женщина удивленно вытаращила на него глаза, потом, напирая на него грудью, заявила, что Сабин уехал в командировку.
— Ну, а Андрей?
— Да вы-то кто?
— Я шурин господина Сабина.
— Ах, вот как! Отец Дана? Ой, как обрадуется госпожа!
Она кинулась в свою хибарку, вернулась со стулом, почти насильно усадила на него Джеордже и засуетилась. Потом вдруг помрачнела, вспомнив о последнем вопросе ГОСТЯ.
.
— Андрея нет дома. Поссорился с отцом. Он больше не живет здесь, уехал.
— Куда?
— Не знаю... — И, нагнувшись к уху Джеордже, конфиденциально, почти шепотом, добавила: — Он стал важным коммунистом.
С трудом отказавшись от настойчивых приглашений женщины зайти в дом и выпить стакан кофе («он, правда, ячменный, но молоко хорошее, из американского порошка») обескураженный Джеордже снова оказался па улице. Ему предстояло уладить в городе множество дел, но прежде всего он направился в ресторан, где съел кусок безвкусного жареного мяса и выпил стакан кукурузной водки, поданной тайком в фарфоровой чашке без ручки. Заплатив за это почти половину месячного жалованья, Джеордже пошел в школьную инспекцию. Заморосил мелкий дождик, мгновенно изменивший облик города. Пешеходы жались теперь к стенам домов и двигались цепочкой, как разведчики во время уличного боя.
4
Инспекция помещалась в уродливом доме, фасад которого изгрызли осколки и сырость. Дождик усилился и хлестал теперь косо, размазывая грязь по бесчисленным окнам. Дом вмещал мноя^ество семей и несколько лавчонок. В узком дворе, вымощенном потрескавшимися цементными плитами, разнообразные кухонные запахи сливались в тяжелое зловоние. Ио и в этом убожестве было что-то мирное.
Джеордже неуверенно поднялся по истертым пыльным деревянным ступеням, стараясь держаться поближе к стене. Перила угрожающе шатались. Когда Джеордже Открыл огромную дверь, во всю ширину которой тянулась надпись «Школьная инспекция», в лицо ему ударила волна табачного дыма и беспорядочный гул возбужденных голосов, сразу оборвавшийся при его появлении. Настольная лампа с зеленым жестяным абажуром героически боролась с облаками дыма, витавшими в сыром сумраке. Не успел Джеордже осмотреться, как кто-то быстро подошел к нему и вежливо сказал на ломаном русском языке: . '— Здесь есть... инспекция. Почти одновременно из-за стола раздался хриплый вопль:
— Теодореску! Да ведь это Теодореску! Теодореску приехал.
Джеордже оказался вдруг в объятиях Мареша, одного из своих бывших преподавателей в Педагогическом училище. Старик был навеселе. Всхлипывая, он стал целовать Джеордже сквозь щетину пропахших никотином усов, хлопал по плечу и ощупывал одну за другой пуговицы его шинели.
— Герои возвращаются, господа! — провозгласил он, обращаясь к присутствующим, большей частью незнакомым Джеордже людям, которые следили за ними, недовольные и смущенные появлением этого офицера, прервавшего их интересный спор.
К Джеордже подошел маленький румяный человечек, на абсолютно круглой и лысой голове которого едва вырисовывались нос, уши и губы. Человечек протянул Джеордже безвольную влажную, липкую ручку с обгрызенными до крови ногтями.
— А мы... тут как раз говорили... — заверещал он тонким, срывающимся на каждой гласной голосом. — Твоя жена была здесь всего неделю назад. Знаешь,— поспешил он уточнить,— я теперь инспектор. Хе-хе-хе...
Пожимая руку нескольким учителям из соседних с Лункой деревень, Джеордже удивлялся, как мог Мокану стать инспектором. Человек он был странный, неуравновешенный. Одни объясняли это уродливой внешностью, другие попросту сторонились его, считая мстительным доносчиком и идиотом.
Мокану освободил для Джеордже стул, поставил его в центре большой комнаты, где царили беспорядок и грязь, и, не переставая что-то бормотать, завертелся вокруг.
Толстяк то и дело тонко, по-козлиному, хихикал, и каждый раз его рот с тонкой верхней губой болезненно кривился, точно от боли. После некоторого размышления, пока он придумывал, очевидно, очередную остроту (Мокану любил острить через каждые две-три фразы), он вдруг остановился перед Джеордже, замахал руками смехом.
1
— А ну, что ты на это скажешь? — пронзительно завопил он и, не дожидаясь ответа, повернулся к другим.
Из храброго горного стрелка Русские превратили меня в пандура *.
В ответ раздался дружный хохот: большинство смеялось над самим Мокану, другие смаковали положение, в которое попал Джеордже. Он и в самом деле смутился и покраснел. Это еще больше развеселило Мокану. На глазах у него выступили слезы, нос и лысина покрылись потом, и он поминутно вытирал их носовым платком. Выпуклый животик, стянутый ремнем, подпрыгивал, стремясь вырваться из своего плена.
— Превосходно! — воскликнул молодой блондин в наброшенной на плечи овчинной шубе. — Как удачно у вас получилось, господин инспектор!
Вся компания хохотала до упаду, подстрекая Мокану на новые шутки. Кто-то, уже не стесняясь, извлек из корзины для мусора большую бутылку цуйки и пустил ее по кругу. Старый Мареш, хотя и сам был не прочь развлечься, стоял, не снимая руки со спинки стула Джеордже,— он давал этим понять, что гость находится под его покровительством. Однако от Джеордже не ускользнуло сожаление, с каким Мареш не сводил глаз с быстро пустевшей бутылки. Все присутствующие изощрялись в остротах по адресу коммунистов, а Мокану то и дело, вспоминая о Джеордже, подбегал к его стулу и, раскачиваясь из стороны в сторону, размахивая руками, отпускал новую шутку.
Вначале эти остроты вызывали у Джеордже недоумение, и он спрашивал себя, откуда эти господа могли накопить столько ненависти к коммунистам, но оно сменилось негодованием, когда он заметил, что весь этот поток остроумия направлен против него, с явной целью спровоцировать скандал. Тогда он встал и резким движением отодвинул от себя стул. В ожидании скандала все постепенно умолкли, а Мокану скорчил мину, какую делал всегда, когда чувствовал, что назревает взрыв. Он уставился в угол пустыми, лишенными всякого выражения глазами и зашевелил губами, подражая звукам лопающихся пузырей.
1 Пандуры — румынские добровольцы, вступившие в дивизию «Тудор Владимиреску», организованную на территории СССР из румынских военнопленных и воевавшую против гитлеровцев,
— Прошу извинения,— отчеканил Джеордже, застегивая шинель. — Мне хотелось бы поговорить с Мокану. Через несколько часов я уезжаю и очень спешу.
— Мокану, ты слышишь? — тряхнул того за плечо Мареш.
— Да, да,— опомнился Мокану,-— но госпоже Теодореску все известно... Она руководила школой очень хорошо, хе-хе-хе... Власти довольны... благодарности... поощрения... кто знает, может быть, и орденишко подкинут... В «Школьных ведомостях»...
— Скажи, пожалуйста, каково положение с учителями в Лунке?
Повелительный, по-военному сухой голос Джеордже произвел впечатление. Мокану открыл шкаф, откуда вывалилась целая груда папок и бумаг, порылся вслепую на полках, извлек наконец нужную папку и, не глядя на Джеордже, стал перелистывать подшитые документы.
— Так вот,— снова затрещал он,— там госпожа Теодореску, Кордиш... и все... Одно время им помогала еще акушерка; Хе-хе-хе... Ей было чему научить детей, хе-хе-хе.
Мокану восхищенно фыркнул и стыдливо прикрыл рот грязной ладонью.
— До чего обрадуется Кордиш, — иронически ухмыльнулся Мареш, покашливая в усы.— На прошлой неделе он снова прислал нам докладную. Она у тебя, Мокану? Кордиш считает, что его усердие, самоотверженность, демократический дух, а также тот факт, что он ни разу не был на -передовой и не причинил советским солдатам физического ущерба, дают ему право занять место директора школы в Лунке хотя бы до возвращения Теодореску. Тебе придется там с ним повоевать.
Джеордже пожал плечами. Тогда Мареш, который, по-видимому, руководил делами инспекции, обратился к Мокану и сказал нарочито медленно:
— Послушай, Мокану, а что ты скажешь об этом, как его?.. Знаешь... который хочет... в деревню. Черт его знает, что там у него? Сегодня он опять надоедал мне.
— Хе-хе-хе, — засмеялся Мокану. — Лунка — село большое, румынское, оно заслуживает особого внимания.
Теодореску не плохо бы отдохнуть, к тому же работа директора не по плечу женщине, несмотря на все ее способности... Теперь у нас демократия, регулярное обучение, повышение культурного уровня народа, не так ли?
— Не забывайте только, что и мы здесь,— заорал рыжеватый учитель, одетый как венгерский помещик.
— Так дадим ему, что ли? — сморщил лоб Мокану..
— О чем речь? — поинтересовался Джеордже, но Ма-реш покровительственно взял его под руку и, обращаясь к остальным, сделал широкий жест.
— Господа! Инспекция закрывается. К «Мирче».
— Эйн, цвей, дрей! — скомандовал какой-то старичок и двинулся к двери гусиным шагом. Джеордже хотел было протестовать, но Мареш, не дав ему вымолвить ни слова, вцепился в него еще крепче и потащил по лестнице вниз.
— Брось свои военные строгости,— приговаривал он* « не выпуская Джеордже из рук. — С ними покончено.
Веселая компания ввалилась в зал когда-то роскошного ресторана «Мирча», представлявшего теперь жалкое зрелище. Зеркала были разбиты, столы и стулья разваливались. Джеордже усадили между Марешем и рыжим юношей с прыщеватым лицом. Знакомый кельнер с улыбкой расставил по столам батарею пивных бутылок, повторив, очевидно, у них же подхваченную фразу: «Для господ обучающих».
— «С голоду умирающих»,— хором пропели учителя. В бутылках оказалось не пиво, а все та же крепкая
кукурузная водка. Спор вспыхнул с прежней силой, хотя, судя по отрывкам фраз, Джеордже казалось, что собравшиеся не расходятся во мнениях.
— Видишь ли, дорогой,— склонился к нему Мареш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77