Девушка нагнулась. Юбка из красного ситца поползла вверх, обнажив белые полные икры.
«Пэл-Мэл» — американские сигареты.
— Подожди, дорогая, я помогу тебе,— подскочил Спинанциу и запутался руками в ее юбках.
Девушка быстро обернулась и с силой оттолкнула его.
— Оставьте меня! Ведите себя как положено,— сухо сказала она.
— Да что ты говоришь,—попытался Спиианциу отшутиться, но вся охота возиться с девчонкой у него пропала.
Баничиу за последнее время мало изменился, только светлые, сухие, как солома, волосы немного поредели.
Хотя все годы хозяйничания Железной гвардии он не снимал национального костюма и черной сермяги, теперь, в простой крестьянской одежде, оп казался ряженым. В начале весны, после сговора Мапиу с Комаиичиу, коммунисты развернули на национал-цараиистскую партию настоящее наступление. Когда в Араде была арестована группа «Черные сермяги» Баничиу решил, что самое лучшее для него — это скрыться. Папп посоветовал ему спрятаться в колонии моцев2, рядом с усадьбой, полагая, что в этом забытом всеми уголке Баничиу никто не обнаружит и, главное, не выдаст.
«Колония» была всего лишь жалкой деревушкой, состоящей из десятка мазанок с прогнившими крышами из дранки, разбросанных по сторонам улочки, изрытой глубокими — по пояс — ямами. Эта заброшенная деревушка имела свою необычную историю. Еще во времена Марии-Терезы было решено создать здесь пограничную зону, как в Банате или Иэсэуде. Поэтому с западных гор для начала переселили на равнину шесть семей, выделив им участки для хижин и по клочку пахотной земли. Однако, по неизвестным причинам, плану заселения не дано было осуществиться.
Горцы, заброшенные волей судеб в степные просторы, застряли на новом месте, сохранив, однако, все свои обычаи. Они мастерили свирели, ушаты, подойники и жили в ужасающей нищете — без скота и сельскохозяйственных орудий, превращаясь постепенно в дикарей.
1 Фашистская террористическая организация.
2 Горцы, населяющие один из округов Трансильвании.
Прежде равнину еще не пересекла железная дорога, «колонию» считали проклятым местом. Пешеходы и крестьянские вовы делали большой крюк только ради того, чтобы проезжать вблизи деревушки, откуда всегда слышался СПрехшй лай огромных серых псов, издалека чуявших чужого человека. В деревушке по-прежнему бытовали многие старинные обычаи, передававшиеся от отца к сыну во все более измененном, неузнаваемом виде. Если в семье оказывалось несколько сыновей, то по достижении пятнадцатилетнего возраста родители сажали их в поезд и отправляли на заработки, и домой они уже никогда не возвращались. В деревушке оставался лишь старший сын. До школы в Лунке было несколько километров, и дети моцев не учились, так как зимой не могли туда добраться из-за волков, стаи которых рыскали по заснеженной степи.
Моцы появлялись в Лунке раза два в году на праздниках. Приходили они в церковь, а потом напивались и устраивали поножовщину. Своих покойников хоронили чаще всего сами, без священника. После первой мировой войны моцам выделили земельные наделы, но они тут же продали их Паппу, так как им нечем было обрабатывать землю. Замкнутые и озлобленные, они довольствовались малым и работали, как каторжники, от зари до зари круглый год. Искусные резчики по дереву, моцы украшали великолепной резьбой ворота, столбы крылечек и карнизы своих грязных полуразвалившихся домишек. Столь же старательно украшали моцы кресты на родных могилах.
Баничиу поселился в хижине Гозару —высокого, кривого и диковатого моца, преданного, как собака, Паппу, который спас горца от тюрьмы, когда того заподозрили в убийстве жены. «Барон хочет, чтобы я жил у тебя. Коммунисты решили меня прикончить»,— коротко заявил ему Баничиу.
Гозару пожал плечами, буркнул: «Ладно»,— и гостю логовище из сена на чердаке. Потом он в груде кукурузной листвы, извлек оттуда ручной Пулемет и отдал его Баничиу, предупредив, что у него остался от венгров еще один, в случае нужды им будет им защищаться.
Баничиу целыми днями лежал на сене и, подложив под голову руки, разглядывал подгнившие балки. Он приучил себя ни о чем не думать, ничего не вспоминать и, одурманенный пряным запахом сена, почти все время спал. Ночью он выходил в степь, часами делал гимнастические упражнения — один под бездонным куполом неба.
Баничиу знал, что у Гозару есть дочь. Уж несколько раз ему приходилось слышать ее приятный грудной голос, непохожий на грубый говор горцев. Однажды ночью, возвращаясь из степи, он столкнулся с девушкой в заросшем сорняками огороде.
— Ты дочь Гозару?
— Да.
Баничиу схватил девушку за плечи и хотел повалить, но она оказалась сильной, и они долго, молча боролись в темноте. Лишь с трудом удалось Баничиу схватить в правую ладонь обе ее руки, грубо заломить их за спину и бросить девушку на землю. Едва Баничиу выпустил руки девушки, как она начала царапать ему затылок, лицо, потом тихо и устало заплакала.
— Какого черта, ведь я не убиваю тебя,— задыхаясь, шепнул он, а позднее, когда они поднялись, добавил:
— Ну что? Ведь не убил? Тебе тоже понравилось... Как тебя зовут?
— Луца... —- Хорошо.
Баничиу уснул, удовлетворенный. На другой день он дал Гозару немного денег и спросил, где дочь.
— Прислуга она в усадьбе... Приходит только ночью,— ответил горец.
— Ладно.
На следующий вечер Баничиу поджидал Луцу на краю деревушки, где ему пришлось выдержать настоящее сражение с собаками. Дождавшись девушку, он стал уверять ее в своих добрых намерениях и уговаривать приходить к нему ночью на чердак. Луца молча шла рядом, опустив голову.
— Сколько тебе лет?—поинтересовался Баничиу,
— Восемнадцать.
— Ну как, придешь?
— А если останусь тяжелой?
— Не останешься...
С этого дня Баничиу стал чувствовать себя почти пытливым. Днем он спал, а всю ночь до зари проводил С Лудой, потом снова засыпал, с опустошенной головой. Не раа ИМ овладевало беспокойство—не следовало связываться с девчонкой, благополучие порождает трусость. С Лудой он почти не разговаривал, лишь раз спьяну стал рассказывать ей о Германии, но девушка ничего не поняла. Она не могла представить, что на свете существуют еще другие страны. Иногда Луца, набравшись смелости, робко гладила его лоб большой мозолистой ладонью. Гозару относился к железногвардейцу по-прежнему, лишь раз, пьяный, как-то странно посмотрел на него единственным здоровым глазом.
— Эх, барин, испортили вы мне дочку, — сказал он.
— Ну и что же?
После событий на ярмарке Баничиу стал еще осторожнее. Он предупредил Луду, что убьет ее, если она обмолвится о нем хоть словечком, и поинтересовался у Гозару, что за люди остальные горцы.
— Люди как люди,— удивился тот. — С двумя руками, двумя ногами... Какие же еще?
Приезд барона придал Баничиу новые силы. Он не был честолюбив, и поэтому внимание и подчеркнутая любезность старика совсем его не трогали. Политические убеждения Паппа его не интересовали — он его даже не слушал; для него все кончилось с поражением Германии. Пока сопротивлялся хоть один гитлеровский солдат, Баничиу мог еще надеяться, а теперь придется ждать долгие годы, прежде чем появится новый Гитлер. Этот старый болван, барон, путается с англичанами и американцами. Там плутократия, масонство и разложение. Но Баничиу получил приказ перейти в полное распоряжение барона, и он с точностью выполняет его.
— Коммунистов необходимо призвать к порядку,— говорил барон. — Я считаю, что в этой области вы эксперт и не нуждаетесь в моих наставлениях. Я намерен действовать с вами рука об руку — я политически, а вы свои-ми особыми методами. Главное, не дать коммунистам победить. Речь идет не о моем имуществе, которым я в любой момент готов пожертвовать родине, а о принципе и о... я надеюсь, вы понимаете. Если грабеж состоится, проиграем на выборах. У вас есть свои люди в Лунке?
— Есть один — Блотор. Болван, каких мало. Прячется в сторожке у лесника. Я использовал его в драке на ярмарке. Остальные трое скрылись.
Они вызвали Пику и приказали ему составить список людей, на которых могли бы рассчитывать в Лунке.
— Господин поедет в Лунку. Но никто не должен об этом знать,— сказал барон, указывая на Баничиу.
— Понял, ваше благородие! Они могут остановиться у меня...
— Дети есть?
— Есть... дочка.
—- Тогда лучше в другом месте,-— отказался Баничиу.
— Можно у Клоамбеша... Люди состоятельные, дом большой. Единственного сына у них русские застрелили.
— Идет,— согласился Баничиу. — Ты отправляйся в село, поговори с этим... как там его. Прислушайся к разговорам, потом к ночи приходи за мной. Ступай!
Пику растерялся: разговор с бароном снова срывался. Может, это к лучшему? Что они там затеяли? Что могут сделать несколько человек против целого села?
Баничиу вернулся в поселок и приказал Гозару сходить за Блотором, объяснив, как нужно свистнуть, чтобы тот не убежал или не обстрелял моца. Когда Гозару ушел, Баничиу принялся за чистку автомата. Блотора он знал еще с тысяча девятьсот сорок первого года. Он один из всей Лунки принимал участие в железногвардейском путче в Араде. Второй раз они встретились только зимой тьн сяча девятьсот сорок четвертого года. Блотор работал на фабрике, но его выследили, и ему пришлось прятаться под мостами еле живому от голода и страха. Баничиу снабдил его деньгами на дорогу до Лунки и приказал спрятаться там до поры до времени.
Гозару вернулся с Блотором часам к десяти вечера. Длинная борода и вонючий овчинный полушубок делали Блотора неузнаваемым. В своей норе он совсем одичал, испуганно озирался, не мог сдержать дрожи в руках й захмелел от первого же стакана цуйки. Баничиу сообщил ему, что они вместе отправятся в Лунку на дело, затем усадил на стул и заставил Гозару сбрить ему бороду. Бритва была тупая, но Блотор молча выдерживал пытку. Только слезы струились по щекам, поблескивая в тусклом свете коптилки, Они ушли, сопровождаемые умоляющими взглядами Луды. Не вытерпев, она побежала вслед, отозвала Баничиу в сторонку и тихо сказала ему, что в усадьбу при-ехал человек, который не дает ей прохода.
Папичиу пожал плечами, порылся в карманах и, протянув девушке тысячу лей, обещал через неделю вернуться обратно. Потом он зашагал широким военным шагом. Маленький Блотор еле поспевал за ним, стараясь догнать и затеять разговор. Но на все вопросы Баничиу отвечал лишь невнятным бормотанием. Блотор продолжал бессвязно болтать. Он жаловался, что давно не видел женщин, что лесник гонит его, боясь попасть в беду. В конце концов терпение Баничиу лопнуло. Он подождал, пока Блотор поравняется с ним, и схватил за шиворот.
— Послушай, ты, скотина. Я командир нашего движения по всему уезду. Как ты смеешь говорить со мной, когда я тебя не спрашиваю? А? Чтобы этого больше никогда не повторялось!
Когда они дошли до креста у околицы села, из кустов поднялась человеческая тень.
— Это я — Пику,— раздалось в темноте. — Здравия желаю! Все в порядке. Будете жить у Клоамбеша. Это ты, Блотор? Да, здорово ты изменился. На улице ни души, все словно С ума сошли, торчат в корчме, языки чешут. Запись продлится еще три дня, потом приедет землемер, и крестьяне начнут пахать баронскую землю.
— Черта с два начнут,— хохотнул Баничиу. — Как пойдем?
— Да вдоль протоки.
— Блотор, у тебя есть оружие?
— Есть, ваше благородие! Вот оно! — И он вытащил из штанины обрез.
— Ну, этим ты, пожалуй, сам застрелишься,— заметил Баничиу.
— Я дам ему немецкий автомат и сколько угодно патронов,— предложил Пику. — Все село с автоматами.
Шли в обход, по задворкам, потом спустились в русло пересохшей протоки. Идти было трудно, ноги цеплялись М коряги, сухой камыш стегал по лицу. Неожиданно займи в мягкую, как мамалыга, трясину. Блотор увяз и мог выбраться, пока Баничиу не вытащил его за шиворот, как щенка. Наконец поднялись на дамбу, крадучись пересекли большой ухоженный огород и вошли во двор Клоамбеша.
В доме не светилось пи одного огонька. Пику поднялся на крыльцо и несколько раз осторожно посхучал в окно. Дверь отворилась, и Клоамбеш поспешно впустил их внутрь. На столе горела лампа с прикрученным фитилем, окна завешаны одеялами.
Клоамбеш был бледен, и его дряблый подбородок дрожал, как у жабы. Баничиу крепко пожал ему руку и уселся за стол.
— Боже мой, Блотор, ты ли это? Сколько лет не виделись,— заныл Клоамбеш.— Слышал, что ты помер, видать — не сладко тебе пришлось, бедняга.
— Поменьше болтовни, старина,— властно остановил его Баничиу. — Поедим и ляжем. Где ты нас уложишь?
— В большой комнате. Туда сразу не попадешь, а окна я забил.
— Хорошо. Теперь покорми нас. Ты, Пику, пройдись по селу. Завтра явишься с рапортом. Я ложусь.
— Можно мне немного потолковать с кумом Клоам-бешем?— робко спросил Блотор.
— Можно.
Клоамбеш отнес ужин Баничиу в большую комнату и подсел к Блотору.
— Ну как, куманек?
— Да так... Худо мне приходится, как ты сам сказал. Но теперь все позади. — Он приложил палец к губам и зашептал: — Человек этот — самый старший начальник. Персона! Дай мне выпить. Страх до чего устал.
Блотор был дальним родственником Клоамбеша по материнской линии. Он вырос вдали от семьи. Батрачил но деревням, работал поденщиком в городе, где и связался с железногвардейцами. Когда они пришли к власти, Блотора назначили в Лунку старостой. Беспредельно глупый и самонадеянный, он целый день торчал в корчме, а писарь Мелиуцэ творил за его спиной все, что ему было угодно. Блотор угощал всех и кричал: «Каждому погон *, братцы, человек и погон! Так хотел капитан» 2.
Чтобы как-нибудь проявить себя, Блотор решил избить или пристрелить кузнеца Юхаса Гьюси — единственного «чужака» в Лунке.
1 Погон — мера площади в 5012 кв. м. «Каждому человеку — погон!» — один из демагогических лозунгов железногвардейцев.
2 Подразумевается Корнелиу Золя Кодряну — основатель фашистской Железной гвардии в Румынии.
Но крестьяне задобрили старосту деньгами, боясь, что иначе их лошади останутся неподкованными, а телеги без ободов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77