Мне казалось, что... Знаешь, Джеордже, ты будешь смеяться, но мне кажется, что я долго, очень долго побаивалась тебя.
— Да ты не знаешь, что говоришь, — засмеялся он.
— Когда я вспоминаю, сколько испытаний выпало на твою долю...
Глаза Джеордже снова помрачнели, он хотел освободить руку, но Эмилия не выпустила ее.
— Не говори больше об этом. Прошу тебя... Не надо...
— Хорошо... если ты так хочешь. И все же я благодарна тебе. Знаешь... благодарна за то, что ты... рассказал нам... А это ничтожество, которое ты привез с собой, предпочло тебе Кордиша. Глупые, подлые людишки. Мне жалко той еды, которую я скормила ему... Он этого не заслуживает.
— Не думай больше о нем. Это несчастный человек...
— Какой же он несчастный? Это предатель...
— Да, — кивнул Джеордже, — но совсем не в том смысле, как думаешь ты. Дело совсем в другом, и он не виноват. Он виноват не больше, чем я в свое время.
— Что ты говоришь? — воскликнула Эмилия. — Как ты можешь сравнивать себя с...
Ее не интересовали ни его сравнение, ни странное мнение Джеордже о самом себе — вокруг было так хорошо, и звук его голоса значил для нее больше, чем все идеи, которые он излагал.
— Мы все причастны, Эмилия, хотя и не по своей вине. Суслэнеску до сих пор не понимает, что...
— Что он не понимает? Этот отвратительный барчук эаодно с врагами народа.
Эмилия так решительно произнесла эти слова, что Джеордже с удивлением взглянул на нее. Это порадовало ее. «Пусть думает, что я живу его мыслями. Пусть».
— Ты права... Но он считает, что поступает... Ты говоришь «барчук». Не забывай, что мы еще не дожили до того момента, когда люди будут стыдиться, что они принадлежат к барам или буржуазии. Стыдиться или бояться...
Эмилии хотелось смеяться, схватить Дичеордже за волосы, притянуть его голову к губам. Какую связь имело все это с их жизнью и счастьем, с тем, что они снова вместе. Мужчины бесчувственны. В этот момент Эмилия была счастлива, что она женщина.
— А если коммунисты придут к власти, как будет? — серьезно спросила она. — Думаешь, они не люди?
— Напротив. Именно люди...
— Но война испортила людей. Каждый стремится лишь к собственному благополучию и не думает о других.
Джеордже нагнулся и удивленно заглянул Эмилии в глаза.
— Эмилия, ты меня поражаешь. Ты искренне считав ешь, что грех жить только для себя?
— Конечно. Возьми, к примеру, попа Иожу. Мы трудились, обучили несколько поколений детей, а он? На что нужен священник? Чтобы распевать свои молитвы по воскресеньям — пасхальную или отходную? Нахватал земли и ничего не делает. Знаешь, пока ты воевал на фронте, он тут наживался и богател. Справедливо это?
— Спасибо тебе, — прошептал Джеордже.
— За что? — удивилась она, едва удерживаясь от смеха.
— Мне так легче...
«Этого-то я и хочу, — чуть было не крикнула Эмилия. — Только этого, и ничего больше».
— Я всегда буду с тобой...
Эмилии захотелось заплакать, когда она увидела, что на глазах у Джеордже выступили слезы. «Вот то, чего я ждала, то, на что надеялась, — думала она. — Теперь все останется позади. Словно ничего не случилось... нет больше этих лет, мы снова нашли друг друга. Мы немного состарились, изменились, но счастливы больше, чем прежде»..
— Не говори больше ничего, — шепнула она, видя, что Джеордже собирается что-то сказать. — Пошли... пойдем домой. — И Эмилия потянула мужа за собой.
Джеордже молча шел рядом, пока молчание не стало тягостным для Эмилии. «Теперь его очередь найти что-нибудь, — подумала она, и где-то в глубине души снова зашевелились беспокойство и страх, что все это лишь обман. — А если я отпущу его руку, заметит он или нет?» Эмилия украдкой следила за сухим, напряженным и таким дорогим для нее лицом с застывшей на нем улыбкой.
— Джеордже, — наконец решилась она. — Чем ты так озабочен все это время? Почему не поделишься со мной? Имей в виду, что я полностью разделяю твои демократические взгляды и согласна со всем, что ты сказал тогда, со всем.
Джеордже остановился так резко, что от неожиданности Эмилия выпустила его руку.
— Я не могу так жить дальше... Я должен был давно сказать тебе об этом, но у меня не хватало... —- Джеордже передернул плечами, и в глазах его сверкнул холодный огонек. — Мне было трудно... боялся за тебя...
— Господи боже мой, — зашептала Эмилия и побледнела.
— Это не то, что ты думаешь, — грустно и устало улыбнулся Джеордже. — Это более серьезно...
Эмилия вся дрожала, ей хотелось закрыть глаза и крикнуть: «Молчи... не надо...» Она страшно испугалась, и какую-то долю секунды ей казалось, что давно знала об этом, знала с первой ночи. Она не раз слышала о таких случаях, так бывало и после первой войны, — люди связывались на фронте с другой женщиной, возвращались домой, пытаясь наладить старую жизнь, а потом окончательно оставляли семью.
Ярость сдавила горло Эмилии. Только женщина могла так изменить его, а он лгал ей... Кто знает, может, все сто рассказы — сплошная выдумка. Как она раньше не заметила — слишком бессвязными были все эти истории.
— Говори, — тихо сказала Эмилия. — Я... готова выслушать любое. Я привыкла.
— Я больше не могу так жить, — мрачно повторил Джеордже. Что-то, казалось, мешало ему продолжать. —Эмилия, нам... нам придется... отдать долю...
В первую минуту Эмилия чуть было не рассмеялась—такими нелепыми показались ей слова мужа. Она ждала ужасных признаний, смертельного удара, а услышала какую-то чепуху.
— Почему? — спросила она, стараясь казаться серьезной и внимательной. — Зачем нам продавать землю теперь, когда деньги так падают в цене?
— Ты не поняла меня, — глухо отозвался Джеордже. — Я сказал, не продать, а отдать.
— Кому? — машинально сщюсила она.
— Людям... Крестьянам...
— Но почему я? — с недоумением повторила Эмилия. — Почему мы должны ее отдавать?
Джеордже пожал плечами.
— Ты ничего не поняла, Эмилия. Я рассказал тебе обо всех моих злоключениях, но ты не поняла главного - мне стало так стыдно самого себя, что... Полжизни про-< жил я мелочно и слепо... Мы лишь наживали, копили... и это оторвало нас от людей... от всего, ради чего стоит жить,
Эмилия смотрела широко открытыми глазами в лицо мужа и по-прежнему ничего не понимала.
— Эмилия, — почти с отчаянием произнес он, — что мы оставим... после себя?
Но Эмилия молчала, полуоткрыв рот.
— Я мог так жить и быть довольным, потому что не знал. Теперь знаю, и больше не могу. Я давно хотел сказать тебе об этом... Даже вчера вечером, но заранее знал, что ты не поймешь меня...
Джеордже протянул руку, чтобы обнять жену за плечи, но та инстинктивно отшатнулась, и он покачал головой.
— Эмилия, я не могу смириться с мыслью, что Митру, сознание которого просыпается теперь к жизни, мой слуга. Это невыносимо, просто кричать хочется.
Но Эмилия не понимала; с глубоким внутренним волнением она улавливала в тоне мужа что-то вымученное, искреннее, идущее из самой глубины души. Так он еще ни разу не говорил с ней.
— Через несколько лет ты все поймешь... Я уверен в этом... А теперь не можешь, я знаю. А пока, — голос Джеордже снизился почти до шепота, — пока ты должна полностью довериться мне... потому что я много выстрадал Неожиданно Эмилия вся вспыхнула от возмущения. Джеордже увидал, как жарким румянцем зарделись ее щеки, как засверкали гневом глаза.
— А разве я не страдала? Одна... женщина... неприспособленная... Унижения, одиночество. Выходит, ты один страдал? И за эти страдания мы должны лишиться всего, что нажили, раздать, что заработали своим трудом. Кому? — Эмилия задыхалась от негодования. — От тебя потребовали этого в России?
— Нет, — быстро ответил Джеордже. — Никто не требовал от меня ничего подобного.
— Ты сошел с ума! — закричала Эмилия, но голос ее затерялся в просторах полей, залитых теплым весенним солнцем. — Разве мы не работали? Разве украли у кого-нибудь эту землю? Разве не собирали монету за монетой, чтобы обеспечить себе спокойную старость?
— У нас будет спокойная старость... — перебил ее Джеордже. — Но не менее важно сделать ее спокойной и для других... Во всяком случае, не сделав этого, я никогда не смогу найти покоя...
Джеордже попытался взять жену за руку, но Эмилия в отчаянии вырвалась.
— Эмилия, ты это сама почувствуешь. И, возможно, скорее, чем думаешь. Жизнь идет к этому... Жизнь создает новую мораль.
— Что ты мне тут болтаешь? О чем говоришь? Нашу землю? Будущее Дануца? Ты что — собираешься жить на жалованье? Умирать с голоду? Нет уж, избави бог! И ради чего? Тебе стыдно перед Митру? Если бы ты не дал ему исполу землю, он бы с голоду сдох. Пришлось бы ему перебираться с семьей в город, там протянуть ноги. Ты сделал ему добро и стыдишься этого? И это коммунизм? Тогда я понимаю тех...
Но Джеордже смотрел куда-то в сторону и, казалось, не слушал ее. Эмилии захотелось броситься на него с кулаками, крикнуть в лицо, что он лгал все время и ей стыдно теперь за свое слепое доверие.
— Лжешь! Все вы лжете! Вы — коммунисты. Даете крестьянам землю... А зачем отдаете, раз позорно иметь спой кусок хлеба?
— Они сами на ней трудятся, — грустно ответил Джеордже. — А мы нет. За нас работают другие. Понимаешь? Это большая разница.
— Если бы тебя услышала мама! — воскликнула Эмилия. — Господи... я ни за что не скажу ей... она могла бы убить тебя. Бедная старуха всю жизнь гнула спину, батрачила у помещика, чтобы скопить. Да она ошпарит тебя за такие слова...
— Я думаю, что и ты, дорогая, способна на это, —-улыбнулся Джеордже и тут же снова нахмурился. — Нет, я не хочу больше так жить.
— Тогда возьми повесься! — закричала Эмилия, окончательно потеряв самообладание, и тут же спохватилась, хотя Джеордже не рассердился.
— Скажи, Эмилия, что бы ты подумала, если бы тебе пришлось отдать половину твоей заработной платы, ну, скажем... инспектору, только за то, что он инспектор?! — продолжал Джеордже.
— Ты меня не убеждай... Да разве это возможно! С какой стати я буду отдавать? Ты намекаешь на землю, на Митру? Если не правится, пусть убирается ко всем чертям! Вот я пойду и скажу ему, что мы не нуждаемся больше в его услугах. Если хочет быть барином, коммунистом, пусть катится к дьяволу.
— Досадно и тяжело слушать, что ты говоришь...
— Ты не прикоснешься к моей земле! Так и знай! Никогда, — возмущенно закричала Эмилия и, не оглядываясь, пошла к селу.
Все казалось ей бессмысленным, дурацким, чудовищным. Ей было досадно, что рассказы Джеордже о войне так сильно взволновали ее. Разве другие не прошли через такие же испытания... Миллионы солдат и офицеров —-и ни один из них не привез с собой таких «идей»... Бедный Суслэнеску! Такой культурный и чувствительный человек, а она была к нему несправедлива. Он раскусил Джеордже. Поэтому и переехал, чтобы не быть обязанным такому.
Эмилия обернулась. Джеордже шел в нескольких шагах позади и курил.
— На тебя будут показывать пальцем! Будут смеяться до упаду. Даже мужики, которым ты отдашь землю,, будут целовать тебе руку, а потом смеяться над тобой,,
— Может быть, ты и права, — согласился Джеордже.;
— Тогда... зачем же? —удивилась Эмилия.
— Не для них я делаю это... Для себя.
— Болтовня...
Когда они дошли до околицы, Джеордже свернул налево.
— Куда ты идешь теперь? — крикнула Эмилия.
— Дело есть. К Арделяну...
— Ах, вот как, — продолжала Эмилия, повышая голос и не заботясь о том, что ее могут услышать. — Чтобы я больше не видела этого бандита у себя в доме! Слышишь?
— Не увидишь... И сама об этом пожалеешь.
— Это я-то? Никогда!
Эмилия пришла домой разгоряченная, с болезненно бьющимся сердцем и остановилась на пороге, чтобы перевести дыхание и хоть немного успокоиться. Старуха ничего не должна знать, иначе сойдет с ума от огорчения. Она и без того недолюбливает Джеордже. Несомненно, ей это подсказал ее здоровый крестьянский инстинкт.
Эмилия прислонилась лбом к нагретой солнцем шероховатой стене. Джеордже даже не пытался уговаривать ее, но Эмилия слишком хорошо знала, что он упрям, как осел, и если что-нибудь задумывал, никто не мог его переубедить. Ей хотелось лишь одного — плакать, такой несчастной она себя чувствовала. Лучше бы не говорил, подождал, если бы была в нем хоть капелька здравого смысла. Не надо было сейчас, не надо... Даже если они никогда не заговорят об этом, ей будет казаться, что он думает только о разделе земли.
Эмилия вытерла сухие глаза и, стараясь изобразить улыбку, вошла в кухню. Там она увидела стрелочника Кулу, который сидел на низенькой табуретке. При виде Эмилии он растерялся и уронил с колен засаленную фуражку. Напротив него стояла Анна, и ее маленькое сморщенное лицо светилось злобной радостью.
— Ну, Кула, спасибо тебе за новости. Я очень рада, люблю знать о человеке, что можно от него ожидать... А теперь иди, Кула, иди... Я сама поговорю с дочкой, знаю, как лучше сказать.
— До свидания, всего доброго, — растерянно забормотал Кула и, смущенный, вышел из кухни, надевая фуражку.
-— А этому что еще понадобилось? с раздражением спросила Эмилия.
— Это что за разговоры? Он нам сосед, человек честный, порядочный. Хорошо к нам относится. Бережет нашу честь... Крепко бережет. Затем и пришел, благослови его бог.
— А что он сказал тебе?
- Ничего, — старуха вздохнула и притворилась, что вытирает глаза сложенным вчетверо платком. — Эхе-хе, хорошо, когда встретишь честного, порядочного человека.
— В чем дело, мама? — уже испуганно спросила Эмилия. Она знала привычки старухи и приготовилась услышать от нее что-нибудь очень неприятное.
— Да так, пустяки. Может быть, ничего и нет... Кула то этот не бог весть как умен... но честен, честен... Он говорит, что вчера вечером... видел этого... как там его... мужа твоего под мостом с дочкой Урсу, а у той юбка задрана...
— Лжет он! — кинулась Эмилия к матери.
— Может быть,— согласилась та,— может быть, ничего не скажу. Бог милостив, а кроме того, ведь это было поздней ночью. Только у Кулы глаза острые. Знаешь, дочка, на станции нужны острые глаза, чтобы не перепутать поезда, а то и до несчастья недолго, враз на каторгу попадешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77