Джеордже смотрел на него с отвращением и несколько раз пытался вступить в спор, говоря о миссии интеллигенции. В ответ Хэлмэджяну долго смеялся и выразил сожаление, что его преклонный возраст, вероятно, не позволит ему вернуться к этому разговору лет через десять — пятнадцать. Хэлмэджяну покровительственно хлопал Джеордже по плечу и все время называл его «юношей», лишь один раз сказан «господин директор».
Анна заметила, что поведение лекаря заставляет Эмилию краснеть от досады и злости, и поняла, что дело Хэлмэджяну проиграно. После обеда лекарь улегся в большой комнате, и через пять минут оттуда послышался густой храп сытого, довольного жизнью человека.
В саду Анна случайно подслушала разговор дочери с Джеордже.
— Знаешь,— говорила Эмилия,— мне все это опротивело. Этот Хэлмэджяну разъезжает по селам, останавливается в домах, где есть девушки на выданье, жрет и развлекается... а мама все боится, что я останусь старой девой... Жадная она стала и злая, как ведьма... Уеду. Вот увидишь, Джеордже, что я уеду из села... В Бухарест...
— Прошу тебя, не уезжай,— прошептал Джеордже, не отрывая глаз от земли.
К ужину Анна неожиданно попросила лекаря проверить у Эмилии легкие, на что тот с готовностью согласился. Не сказав ни слова, Эмилия встала и ушла из дому, чтобы переночевать у писаря Мелиуцэ, с молодой женой которого она подружилась.
Через месяц, когда кончились занятия в школе, Дже-ордже зашел в кухню и, обратившись к Анне, выпалил, как заученный урок:
— Дорогая тетушка Анна, мне хотелось бы... мне было бы приятно... называть вас мамой.
— Что ж, называйте, господин директор,— кисло улыбнулась Анна, не отводя глаз от раскаленной плиты.
— Этим я хочу сказать, понимаете ли вы меня, хочу сказать, что прошу руки вашей дочери, которую очень люблю.
— Ну, если на то пошло, давайте поговорим начистоту,— обернулась Анна. — Возьмите стул.
Вынув из шкафчика бутылку цуйки, она наполнила два стаканчика, залпом опорожнила свой и застыла, сложив руки на коленях.
Анна выспросила у Джеордже, сколько он получает и на какие средства думает содержать Эмилию, заметив, что дочь «привыкла к хорошей жизни и только по несчастной случайности стала учительницей, а могла бы сделаться даже докторшей, если не больше того».
Краснея и заикаясь, Джеордже объяснил ей, что у него нет ничего, кроме жалованья, но поспешил тут же заверить, что будет работать с удесятеренными силами. Отец его умер в 1907 году, то есть в год его рождения, а мать живет очень бедно.
— Ха, так вы и мать хотите сюда привезти?..
— Нет, нет... к тому же, как вам известно, старики неохотно покидают насиженные места, места, где у них...
— Знаю, знаю,— кивнула Анна. — Я тоже молю бога, чтобы он дал мне умереть здесь, после того как пристрою детей. — Она почувствовала, что обидела Джеордже, но не сожалела об этом,— пусть знает, с кем имеет дело.
— Я вижу, вы не охотник до вина,— сменила она тему разговора. (Сама она уже опрокинула четвертый стаканчик.) — Не нравится?
— Нет,— решительно ответил Джеордже.
— Это неплохо. Хотя, поверьте, господин директор, мужчина, который боится водки, не мужчина, а тряпка. Я вот что скажу,— продолжала она уже сквозь слезы, чувствуя, что пришло время прослезиться. — Всю жизнь работала я, чтобы выходить тех, кому дала жизнь... Не повезло мне...
Джеордже кинулся целовать ей руку. Спохватившись, словно она о чем-то забыла, Анна поспешно высморкалась, вытерла слезы и предупредила будущего зятя, что ему придется позаботиться о судьбе Павла, бедного сироты, подверженного всем соблазнам. Джеордже поспешил с радостью согласиться.
Эмилии хотелось, чтобы свадьба была скромной, но Анна не пожелала и слышать об этом.
— Ты что? Хочешь, чтобы эти бездельники нас подняли па смех? Сама видишь, что па селе и без того подтрунивают над нами, считают дураками за то, что вернулись из Венгрии без гроша. Упокой, господи, душу отца твоего, только ума у него недоставало. Если бы мы купили тогда постоялый двор в Дебрецене, ты была бы теперь большой госпожой и вышла замуж за богатого венгра, а может быть, за какого-нибудь помещичьего сынка, обер-лейтенанта. Ты у меня красивая, умная — другого бы тебе... Пусть Джеордже знает, в какую семью попал, пусть ценит до самой смерти.
На свадьбе священник похвалил Анну за то золотое будущее, которое она обеспечила своим детям.
Гости много пили, а Октавиап Сабин, муж Аннуцы, у которого был хороший голос, так пел, что жители Лунки долго не могли забыть и даже через много лет, когда он приезжал к ним в деревню, все просили его спеть в церкви Апостола Запричастный стих.
Уже изрядно опьянев, хотя этого нельзя было заметить ни по походке, ни по разговору, Анна с горечью подумала, что с этого дня наступил конец ее владычеству.
Через несколько недель они переехали всей семьей в казенное каменное здание школы. В новом хозяйстве псе заботы снова легли на плечи Анны. Она ухаживала свиньями, доила корову, пересчитывала цыплят, собирала яйца, пекла хлеб, а летом во время полевых ра-бот не уходила с поля, следя за тем, чтобы Думитру, который обрабатывал их югэры, не ошибался при дележе.
Дела в хозяйстве шли все лучше, и сельская интеллигенция, прежде косившаяся на Джеордже за его единств ионный деревянный чемоданчик, перевязанный бечевкой, теперь охотно приняла его в свою среду; вскоре Дже ордже даже стал задавать тон в их обществе.
Из пятнадцати югэров школьной земли Джеордже предпочитая отдавать их Эмилии. Та хоть знала, как поступить с ними: дом у нее был полная чаша — новая мебель, портреты на стенах, одежда, белье, посуда.
Потом пошли внуки. У Аннуцы родился Андрей, у Эмилии — Дан. Каждое лето Аныуца с мужем приезжали в Лунку, и мальчики росли вместе, как братья. Однажды, глядя, как они копошатся на солнце, как два розовых червячка, старуха подумала с неожиданной радостью, которая заполнила ее всю: «Боже, какое великое чудо таит в себе жизнь. Люди рождаются, растут и умирают, когда приходит их час... А после них рождаются другие, и так до тех пор, пока господь не положит конец жизни на земле...»
О своей смерти Анна не задумывалась. В шкафу уже было приготовлено все необходимое: полотенца для священников и дьячков, черное платье, туфли, которым никогда не суждено прикоснуться к земле, свечи и столбики мелких денег. На каждом из них было помечено: «Для господина священника», «Для певчих», «Для нищих», Однажды зимой погиб деверь Анны — Думитру Моц. Под ним проломился лед на Теузе, и он больше двух часов провозился по пояс в ледяной воде, пока не вытащил на берег телегу и лошадь. Джеордже одолжил их у Гэврилэ Урсу. Все родственники, даже самые дальние, кинулись, чтобы взять его сына Митру к себе, а заодно и его югэр земли. Но Джеордже оставил Митру у себя, чтобы тот смог закончить семь классов и попутно помогать им по хозяйству. Землю мальчика записали на имя Анны, а причитающиеся ему деньги положили в шкаф, чтобы Митру было с чем начинать жизнь, когда ему исполнится восемнадцать лет.
Худой и вспыльчивый, Митруц был любознательным и работящим мальчуганом. Первые месяцы в доме директора он робел и испуганно вздрагивал каждый раз, когда кто-нибудь заговаривал с ним. Анна снова успокоилась — нашлось кем командовать, кого муштровать. Целый день она пилила мальчика, а когда заставала его с книгой или за уроками, то кричала: — Брось это, паренек, книгами сыт не будешь! Лучше работай, чтобы мы были довольны и пожалели тебя, когда вырастешь...
Митруц вскакивал, покорно откладывал в сторону книгу или тетрадь и шел туда, куда его посылала Анна. Но в то же время он все более враждебно посматривал на старуху, и Анна то и дело ловила на себе его острые, как сверла, глаза, в которых вспыхивал злобный огонек. Митруц никогда не был разговорчивым, а теперь из него трудно было выжать и че.тыре-пять слов в день. Это выводило Айну из себя. Ей хотелось каждый день выслушивать от него слова благодарности, видеть его заискивающим и покорным, а так как Митруц был далек от этого, она стала подозревать его в каких-то темных умыслах.
Теперь ей было о ком позлословить, когда в дом заходила какая-нибудь старуха-соседка. Они усаживались на солнышке, и Анна начинала жаловаться на неблагодарность окружающих. В пример она приводила того сироту, который должен был бы с утра до вечера молить бога о ее здоровье, а вместо этого, конечно, проклинает ее и желает ей гибели. Она умышленно повышала голос, чтобы неблагодарный слышал.
Однажды терпение Митруца лопнуло. Он подскочил к ней и закричал смешным, срывающимся голосом:
— Да оставь меня наконец в покое, тетя Анна! Что тебе от меня надо? Лучше бы помолчала. Стыдно, ведь старая женщина, а жить не даешь. Отца водила за нос до самой смерти, сказала, что приехали богачами, и заставила работать, как раба. Обещала ему, что поможешь мне учиться в школе, стать барином. Не боишься бога. Одной ногой в могиле, а не боишься.
Митруц грохнул о землю кувшин, повернулся на каблуках и выбежал со двора. Он не явился ни к ужину, ни утром на другой день.
Анна не спала всю ночь. Беспокоилась. Ее не пугало, как отнесется к этому Джеордже, что скажут на селе, по она никак не могла понять, на что мог рассердиться этот сопляк. А утром, когда Джеордже спросил, где Митруц, ей захотелось от стыда провалиться сквозь землю. Старуха вся покраснела.
— Он осерчал... на меня... и ушел.., — заикаясь, пробормотала она.
— Этого только не хватало!—вскричала Эмилия.— Джеордже, беги скорее за ним... Ах, мама, мама...
Через час Джеордже вернулся, держа за плечи плачущего навзрыд Митруца. Увидев, что Эмилия бросилась навстречу мальчику и расцеловала его в обе щеки, старуха отправилась к себе в комнату и принялась складывать вещи в большую плетеную корзину. Когда Эмилия вошла, чтобы отчитать Анну, старуха стояла на коленях и кулаками уминала вещи в корзине.
— Что ты тут делаешь, мама?— удивилась Эмилия.
— Ничего... Мне нечего делать у вас... вы стали господами... Но знай, что я заставлю тебя заплатить мне за все годы, пока я была у тебя в услужении, а если не заплатишь, подам в суд. Землю продам, разорюсь на адвокатов, но не отступлю! Я еду в Арад к моей бедной Аннуце, хоть и была для нее сущей змеей ради тебя и твоего муженька, чтобы вы могли благоденствовать, жирели тут от добра, издевались надо мной и держали меня зимой в этой холодной комнате, чтобы сдохла от ревматизма.
Когда Эмилия заплакала, потрясенная этой неожиданной вспышкой, старуха поняла, что она по-прежнему самая сильная в доме. Она продолжала уминать вещи, хотя ей хотелось смеяться от радости.
— Джеордже, Джеордже!—закричала Эмилия.— Пойди сюда, мама хочет уехать от нас...
— Что случилось, мама?— спросил, вбегая в комнату, Джеордже.
— Ничего. Тому, кто меня не любит, я плачу тем же. К обеду, однако, старуха забыла об отъезде, уселась
во главе стола и начала резать хлеб.
— Ну, ты, как тебя там!— кричала она, словно вспомнив о чем-то. — Иди сюда, я дам тебе свежего хлеба.
— Не пойду,— послышался из-за печки обиженный голос Митруца. — Не люблю свежего хлеба. От него живот пучит.
Тогда Дануц, молчаливый и замкнутый ребенок, которому исполнилось к этому времени семь лет, схватил со стола хлеб и бросился с ним к Митру, заявив, что никогда не будет есть за общим столом без него, потому что его тошнит при виде того, как ест бабушка. Джеордже вскочил, чтобы дать сыну пощечину, но Анна остановила его.
— Оставь, Джеордже,— засмеялась она. — Вот до чего Я'дошла, даже детишки смеются надо мной. Иди за стол, Дан. И ты иди, упрямец!
Анна так и не смогла разобраться, почему произошла в ее душе перемена, отчего изменилось ее отношение к этому сироте, который не хотел попять, что он слуга, и держал голову высоко, как отпрыск знатного рода.
В долгие зимние вечера старухе не спалось, и она допоздна не отпускала Митруца от себя, рассказывала ему о своей молодости, о Миклоше.
— О, это был настоящий человек! Стоило ему взглянуть на женщину, как ту в пот бросало. Бог создал человека наподобие скотины, но наградил его умом и заставил за это работать, ничего даром не дается, и нет радости без огорчения. Ты, парень, молишься когда-нибудь?
— М-да, тетя Анна...
— А как ты молишься?
— Да как учили... «Отче наш...»
— Послушай,— зашептала старуха,— я вот молюсь по-своему... Разговариваю с богом и рассказываю ему все, что думаю... Я и тебя научу... Ты похож на дядю Михая, земля ему пухом. Он тоже был очень гордым... Никому не давал наступить себе на мозоль... Но все это ни к чему, если ты беден. Завтра утром, когда пойдешь кормить свиней, возьми мой кожух — холодно...
Когда Митруц стал ходить по воскресеньям на хору, Анна узнавала.от него все деревенские новости и сама делилась с ним мыслями.
— Если мужик выходит в господа, то не получается из него ни барина, ни мужика; денег, чтобы бросать на ветер, ему не хватает, а те немногие, которые у него есть, он не может сберечь... Потому, как бы хорошо тебе ни было, ты всегда должен думать о черном дне, о голоде... Ты слушай меня, Митруц, я стара и разбираюсь в жизни... Приголубь какую-нибудь богатую девушку, вскружи ей голову и окрути, тогда отец волей-неволей отдаст ее за тебя. На бедного смотрят как на собаку, никто не уважает его. Будь ты хоть дураком или уродом, коли у тебя есть земля, люди скажут, что ты красив и умен.
1
А когда Митру исполнилось восемнадцать лет, Анна подарила ему праздничную одежду и очень рассердилась на Эмилию, которая шутливо напомнила ей, что прежде она не выносила парня.
— Вам-то, конечно, не по нутру, если и на долю крестьянина выпадает радость. Барами заделались. Смотри, доченька, как бы не пришлось вам пожалеть, что не остались у плуга.
Через год Митру сердечно поблагодарил их за заботу о себе и заявил, что хочет жить самостоятельно. Старуха сдала ему исполу свою землю и не могла на него нахвалиться до самого ухода его в армию. Митруц советовался с ней, что лучше посеять, брал с собой на ярмарку в Тыр-нэуць продавать пшеницу и поручал торговаться с покупателями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77