..
В январе 1920 года, в морозный солнечный день, семья Моц отправилась на родину. Дочери расплакались, глядя в последний раз на Тиссу, подернутую мелкой рябью, степь, домик, где они выросли, пустынный двор, полуразрушенную снарядами усадьбу, откуда поденщики выносили мебель и вещи капитана Борнемизы.
В Араде они продали скотину, мебель и все лишнее, выручив кое-какие деньги.
Михай не чувствовал больше никакой радости при мысли о возвращении в родное село. Сердце его не дрогнуло и тогда, когда он увидел возвышавшуюся среди древних развесистых каштанов колокольню деревенской церкви. Они проехали по улице, сопровождаемые любопытными взглядами крестьян, которые не узнали их, и спустились к берегу Теуза. Вскоре показался их ветхий домишко с забитыми гнилыми досками окнами, с полуразвалившейся от дождей, снега и зноя крышей. Высокие — выше пояса — сорняки завладели двором. При виде этого запустения Эмилия закрыла лицо руками и громко зарыдала. Анна отвесила ей звонкую пощечину.
— Не вой. Руки не отвалятся, если поработаешь, как работали мы с отцом.
На небольшую сумму вырученных в Араде денег они приобрели четыре югэра земли у цыгана Крейцера, получившего ее во время раздела поместья эрцгерцога. Цыган вернулся с фронта помешанный. Он расхаживал по селу с важным видом и непрерывно командовал и ругался по-немецки. Целый месяц он был бессменным гостем корчмаря Лабоша, пока не пропил все деньги и не принялся за старое ремесло — месить глину на кирпичи. Анна посылала Михая повсюду в надежде, что им достанутся и четыре югэра за погибшего на фронте Тодора. Но четыреста югеров, оставшихся от поместья эрцгерцога, после раздела скупил барон Папп де Зеринд, опередив католическую церковь, которая тоже хотела наложить на них руку.
На деньги, оставшиеся от покупки земли, Михай починил дом. Плотник Цуля приходился им родней, и ремонт обошелся недорого. Моцы чувствовали себя чужими в селе, многие из их предания знакомых давно уже умерли. Миклошл как-то утром вытащили замерзшим из реки.
Анна не сетовала на судьбу. Сама скосила сорняки во дворе, побелила дом, вскопала и засадила огород, развела кур.
Зато Михай окончательно обленился — не хотел браться ни за какую работу, а если и брался, то проходили часы, прежде чем он справлялся с ней. Когда приходило время выезжать в поле, он жаловался на боли в сердце. Младшему брату Михая — Думитру — Анна внушила, что они вернулись из Венгрии не такими уж бедными, как говорили на селе. Она намекала, что во время революции им удалось прихватить кое-какие драгоценности в усадьбах венгерских помещиков и все дело лишь в том, чтобы продать их. Думитру был работящим человеком, но забитым и обиженным судьбой. Полгода назад у него умерла от чахотки жена, оставив на руках двухлетнего Митруца. Жили они на одной с Моцами улице по соседству с лачугами цыган. Анна уговорила Думитру переехать к ним, обещая приглядеть за ребенком. На самом же деле она надеялась, что Думитру поможет им справиться с работой, так как на Михая было мало надежды. Целыми днями он просиживал под яблоней с Библией в руках, но не читал, а равнодушно смотрел на спокойные воды Теуза, вереницы облаков, сине-зеленую полоску леса на горизонте. Он сидел так в забытьи до тех пор, пока в сердце не возникала острая боль и на глаза не навертывались слезы. Анна до поры до времени терпела, но потом не выдержала и напустилась на него. Но Михай только тупо посмотрел и ответил непонятно:
— Не мешай, я оплакиваю в сердце своем усопшего Ходора, который пребывает в лоне Авраамовом.
Напуганная Анна оставила его в покое. Ей очень повезло с Думитру. Покладистый и работящий, он трудился с зари до ночи в ожидании обещанного вознаграждения. И все-таки Анне приходилось разрываться на части. Эмилия училась в Педагогическом училище и через три года должна была стать учительницей. Аннуца служила на железной дороге и надеялась, что сможет сама купить себе все необходимое для свадьбы. Павла приняли в первый класс Коммерческого училища. Эмилия училась очень хорошо и каждые две недели писала, как ее хвалят учителя и какое блестящее будущее они прочат ей. Зато Павел учился плохо. Каждый месяц Анна ездила, чтобы повидаться с ним, и разговаривала с директором.
— Вот что, мамаша,— говорил он ей. — Павел не дурак. Даже способный. Но я не знаю, что с ним... Все училище не доставляет мне столько хлопот, как ваш сынок, Поговорите с ним, расскажите, как вы трудитесь, чтобы дать ему возможность стать человеком, может, поймет... Иначе нам скоро придется распрощаться с ним.
Анна молчала, сжимая зубы, и думала: «Будь ты проклят, не нравится тебе, что учатся дети бедняков».
Она чувствовала себя счастливой, лишь когда Павел приезжал на каникулы. Анна не знала, чем ему угодить, какое доставить удовольствие, и не рассердилась даже, застав его однажды с папиросой. «В конце концов все мужчины курят».
О Тодоре она вспоминала лишь изредка и заказывала тогда отцу Пинтерию акафисты об упокоении его души там, в далеком краю. Иногда она старалась вспомнить его, но перед глазами возникал лишь образ толстенького ребенка, потом замкнутого, молчаливого парня, который не успел даже пожить по-настоящему. Анна жалела, что могила его далеко, а не на кладбище у околицы села, где покоятся ее родители.
Эмилия была на последнем курсе училища, когда однажды ночью, во время пасхальных каникул, Анна услышала хрип лежавшего рядом Михая. Она приподнялась, убрала под косынку седые волосы.
— Анна,— простонал он,— я не знаю, что со мной...
— Ты слишком много думаешь,— прошептала Анна. — Оставь эти думы... Живем ведь...
— Для чего? — пробормотал Михай. Лицо его вдруг покрылось холодным потом. Он попытался встать, но силы оставили его.
— Анна,— смущенно проговорил он. — Мне нужно выйти во двор, и не могу...
— Подожди минутку,— ответила Анна, быстро встала и зажгла лампу, не забыв прикрутить фитиль, чтобы не разбудить спавших в соседней комнате Павла и дочерей. Аппуца как раз в тот день вернулась из отпуска.
— Ну, пошли. Обопрись на меня,— предложила Анна.
— Ты у меня крепкая, как мужик...
Они, шатаясь, вышли во двор. Михай огляделся вокруг, поднял лицо к небу, где среди обрывков облаков плыла круглая луна.
— Пойдем в дом, мне холодно,— поежился Михай.
— Да, прохладно... Пошли,— согласилась Анна.
— Покурить что-то захотелось.
Спотыкаясь под тяжестью, Анна повела мужа обратно. Он был тяжелый, как камень. Уложив Михая в постель, Анна подала ему жестяную коробочку и бумагу. Но пальцы у Михая так дрожали, что он не в состоянии был свернуть цигарку.
— Давай сверну,— предложила Анна.— Нечего рассыпать дорогой табак...
Она протянула мужу готовую цигарку, но Михай не отвечал. Он тяжело дышал, стараясь что-то сказать. Потом из груди его вырвалось несколько странных, непонятных слов:
— Зачем, Анна... зачем мы... столько... трудились... В глазах Михая помутилось, он почувствовал, как чья-то ледяная рука сжала сердце, и умер.
Анна закрыла мужу глаза, зажгла свечу и всунула в начавшие коченеть пальцы. Потом натянула сапоги, сбегала за Думитру, и в ту же ночь они вместе вымыли, побрили и одели покойного. Когда все было готово и у изголовья умершего горели две большие, обернутые голубой лентой свечи, оставшиеся от крестин Павла, Липа пошла будить дочерей.
— Вставайте, Аннуца и Эмилия, ваш отец скончался. Комья земли со стуком падали на крышку гроба. Анна прикрыла заскорузлой ладонью сухие глаза, обняла плачущего навзрыд Павла и тяжело вздохнула.
«Теперь только бы дождаться, пока ты станешь барином, дорогой мой. Тогда и я смогу лечь в эту землю»,— подумала она.
Анне казалось, что этот день вечного успокоения уже не за горами. Только бы Павлу удалось стать человеком и доставить ей перед смертью эту единственную радость.
Рядом послышались голоса:
— Да, прости его бог, работящий был человек и хороший.
Анна поклонилась.
— Пожалуйте, добрые люди, на поминки...
После того как гости выпили в память умершего и помянули его, они заговорили о своих делах и вскоре разошлись. В эту ночь Анна долго ходила по двору, погруженная в свои мысли. Теперь она одна, без хозяина в доме, а впереди еще столько забот о будущем дочерей, о Павле. По правде сказать, от Михая, да простит его бог, было мало помощи с тех пор, как они вернулись в родное село, и ей приходилось самой заботиться обо всем, но, как бы то ни было, в доме был мужчина, а теперь она стала главой семьи.
В скором времени у Анны состоялся разговор с Ду-митру. С ним ей всегда удавалось столковаться. Нерешительный и робкий, он и на этот раз с готовностью принял ее предложение. Решили обрабатывать землю сообща, и за это Анна обещала, что Эмилия позаботится о Митруце, сыне Думитру, и если только тот захочет, его пошлют учиться на учителя или священника. Мальчик был смышленый, живой и с шести лет уже помогал по хозяйству — пас гусей, коров.
Когда Эмилия окончила Педагогическое училище, в доме произошел крупный скандал: девушка хотела продолжать учебу, чтобы стать преподавательницей гимназии и остаться в городе. Анна воспротивилась этому, возмущенная, что дочь осмеливается высказать собственное мнение.
— Мало тебе, что ты станешь учительницей в Лунке? Хватит с тебя и этого!
— И не подумаю хоронить себя в этой грязи! Пойми наконец, мама, что прошло время командовать мной! Продай мою долю земли и отдай мне деньги!
— Какую долю?—всплеснула Анна руками.
— Как это какую? Да ту самую, которую ты обязана отдать мне, когда я выйду замуж!
Анна рассмеялась:
— Пока я жива, у тебя не будет никакой доли. Слышишь, никакой!
Эмилия расплакалась, и Липа попыталась ее успокоить:
— Не будь дурой, Милли. Для дочери свинопаса и этого достаточно — будешь сельской учительницей.
— Папа был управляющим,— взвизгнула выведенная из себя Эмилия. — Почему ты так любишь унижать его?
— Нет, дорогая,— спокойно покачала головой Анна,— я и твой покойный отец были только слугами. И хватит попусту болтать. Будешь учительницей здесь, на селе, и позаботишься о Павле.
Эмилии пришлось покориться, но она никогда не могла простить этого матери, даже после того как вышла замуж и дела ее пошли хорошо. Позже, когда Анна видела дочь счастлшиш, она время от времени спрашивала ее с робкой старческой улыбкой:
— Ну, скажи, неужто тебе лучше было бы в городе? Посмотри, всего у тебя вдоволь!
— Помолчи, мама!—резко обрывала ее Эмилия и сразу мрачнела, вспоминая о всех радостях, которые сулил ей город, хотя и сама не представляла, что это за радости.
Старшая дочь Аннуца вышла замуж за железнодорожного служащего. Она обвенчалась не по своей воле, а, скорее, по настоянию матери, имевшей на этот счет свои соображения.
— Послушай, доченька,— сказала она ей после свадьбы. — Вам, горожанам, земля ни к чему. Земля требует ухода, а иначе от нее убыток. Твою часть я продам и пришлю тебе за нее деньги, сделать это я сумею получше, чем ты.
Анна продала два с половиной югэра, и, хотя выручила довольно большие деньги, ей все же казалось, будто она отрезала себе руку. Старшей дочери она послала линь три четверти денег, а остальные отдала Эмилииг чтобы смягчить ее,— очень уж та была злопамятной и упрямой.
— Горожане сорят деньгами... А мы должны купить еще земли, чтобы вернуть то, что потеряли из-за Аннуцы.
Из заработной платы начинающей учительницы Эмилия каждый месяц покупала себе платья и туфли, и Анна радовалась, любуясь красивой дочерью.
В Лунку назначили нового директора школы Дже-ордже Теодореску. Это был высокий ладный парень лет девятнадцати. Каждый вечер Эмилия рассказывала матери, какой он энергичный, работящий, знающий и как уважают его остальные учителя, старшие по возрасту. Анна отмалчивалась; в ее намерения входило выдать Эмилию за врача Хэлмэджяну из Зеринда. Лысый, толстый и вечно пьяный, холостяк Хэлмэджяну хорошо зарабатывал, обирая всеми способами свою обширную клиентуру, разбросанную по всем селам волости. Раз в месяц Хэлмэджяну появлялся в Лунке, и Анна делала все возможное, чтобы залучить его к столу. Хотя ей было известно, что лекарь живет со своей прислугой и прижил от нее двух детей, она надеялась, что ему понравится красивая, свежая девушка, да притом образованная. Но когда Анна попыталась заговорить с дочерью о своем намерении, та побагровела, накричала на нее, разбила несколько тарелок и пригрозила, что, если мать еще раз заговорит об этом «сатире», она сложит вещи и уедет из села. Они не разговаривали после этого почти две недели. Эмилия первой нарушила молчание.
— Мама,— повелительно сказала она. — Этот бедный Теодореску живет в ужасных условиях. Стал худой как щепка... Не взять ли нам его к себе постояльцем?
— А что скажут люди? — забеспокоилась Анна. | — Это мне безразлично...
! — Делай как хочешь... А где он спать будет?
— В большой комнате... Мы с тобой как-нибудь потеснимся. Я скажу ему сегодня же.
Анне пришлась по душе решительность Эмилии, но она все же не отказалась от своих намерений насчет Хэлмэджяну.
Джеордже вскоре переехал к ним, а Анна не преминула показать Эмилии его залатанные рубашки, дырявые носки, заношенный, вытертый на локтях костюм, Она зорко следила за молодыми и ни на минуту не оставляла их вдвоем. К Джеордже Анна относилась холодно почти враждебно. Парень и правда был недурен, но ведь этим не проживешь. Лицом он напоминал впечатлительного ребенка и часто краснел, а при каждом его резком движении на лоб падали непослушные пряди черных густых волос. Однако большие серые холодные глаза делали Джсэрдже старше и представительней и заставляли говорить с ним почтительно.
На пасху Анна решила сделать последнюю попытку и пригласила Хэлмэджяну к праздничному обеду. Лекарь прикатил на дрожках, захватив с собой из города пирожных и десять бутылок дорогого вина. За столом он откровенно признался, что ничего не смыслит в медицине, а пациенты его не мрут только благодаря своему бычьему здоровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77