На фашистский путч Блотор уехал один и не возвращался в село до зимы тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда спрятался у лесника Быргэу, тоже своего дальнего родственника.
Клоамбеш всегда считал, что Блотор не стоит и ломаного гроша, но ссориться с ним остерегался. Теперь, глядя, как Блотор напивается в одиночку, он с горечью думал 0 том, какая слабая, должно быть, царанистская партия, если опирается теперь на такое ничтожество. Может, второй почище будет. Видать по всему, как он ведет себя и командует,— должно быть, крупная птица. Клоамбеш подумал, что неплохо бы поговорить с Баничиу о Митру Моце — пока этот голодранец в Лунке, не видать ему покоя. Митру необходимо убрать.
7
Уже совсем стемнело, но те, кого еще не занесли в списки, все не хотели уходить. Они толкались во дворе и то и дело подходили к столу, где вместо Митру сидела теперь Эмилия. Наконец она отложила ручку, аккуратно собрала бумаги и строго, как в классе, заявила:
— На сегодня довольно! Завтра начнем с утра. Мы тоже люди и должны отдохнуть.
По толпе пробежал глухой, недовольный ропот. Но Эмилия повторила еще решительней:
— На сегодня все! Понятно? Вам тоже пора по домам.
— А завтра во сколько приходить?—спросил чей-то недовольный, расстроенный голос.
— Когда хотите,— засмеялся Арделяну. — Хоть в три утра. Мы начнем в восемь, и думаю, что к вечеру управимся.
— Дай бог,— вздохнул кто-то из крестьян. -А то я самом конце списка и боюсь, что мне ничего не останется.
Люди стали расходиться медленно, нехотя. Эмилия пошла готовить ужин. Арделяну, Джеордже, Митру, Глиор, Битуша и Кула Кордиш остались в школе на совещание.
— Товарищи,— сказал Арделяну,— все вы, я вижу, довольны.
У Митру в самом деле лихорадочно блестели глаза. Он был в восторге от сегодняшнего дня. Особенно взволновала его радость людей, получавших землю, порадовала Митру и жена, оказавшаяся такой находчивой и смелой. Ему льстило, что на этом втором за сегодняшний день партийном собрании Арделяну говорил с ним серьезно, как в школе.
— Это хорошо,— продолжал Арделяну. — Нам, конечно, есть чему радоваться. Только мы не должны забывать одного —- Паппа так легкое не возьмешь. Поймите, речь идет здесь не только о потере земли, но и о потере престижа, а это, пожалуй, самое главное (Митру не понял слова, но многозначительно кивнул), потере влияния не только в нашем, но и в соседних селах. Не забывайте также и о событиях на ярмарке и о том, как вели себя там наши односельчане.
Митру сразу залился краской и так низко опустил голову, что чуть не коснулся лбом парты. Сидевший рядом Джеордже похлопал его по колену, что еще больше смутило Митру.
— Какой урок мы должны извлечь из этого? А то, что многие в нашем селе по разным причинам косо смотрят на раздел земли. Все они с готовностью помогут царанистам в борьбе против нас... Мы обязаны быть бдительными.
— Чего?— протянул Глигор.
— Смотреть в оба. Перед нами стоит еще одна задача. Село осталось без старосты. Пока что мы не можем поставить на это место члена партии...
— Почему?—удивился Кула скорей для того, чтобы вставить слово.
— Потому, что нам нужен человек с авторитетом, а вы только теперь начинаете его завоевывать. Каким образом? Обсуждая и взвешивая здесь, в ячейке, каждый свой шаг, а не так, как поступил товарищ Моц. Мы советовались по этому поводу с товарищем директором и решили, что самым подходящим на пост старосты будет Гэврилэ Урсу.
— Опять богатей?—рванулся Митру. — Что он понимает в нуждах бедняков? Все одно что помещик.
— Да, но с ним считаются. Мы должны добиться, чтобы он говорил то, что мы считаем нужным.
- После дождичка- в четверг,— ухмыльнулся Митру.— Он баптист...
— Товарищ Моц, не забывай, что ты на собрании. Сначала надо попросить слова, а потом высказываться, есть что сказать.
— Вот я и хочу сказать, что не нужно мне никакого Гэврилэ Урсу. С кем он будет заодно — со мной или с Л э доем?
— Пожалуйста, товарищ Теодореску,-— сказал Арделяну, заметив, что Джеордже хочет что-то сказать.
— Как по-твоему, товарищ Моц,— спросил Джеордже,— честный Гэврилэ человек или нет?
Митру молчал, кусая губы.
— НУ?.
— Товарищ Арделяну сказал, чтобы я не говорил, пока он не даст слова,— с серьезным видом ответил Митру.
Арделяну прикрыл рот ладонью, чтобы спрятать улыбку. Джеордже не успел ничего возразить, как дверь распахнулась и на пороге появился Эзекиил. Лицо его было искажено, глаза красны от слез или бессонницы. Двигался он вяло, с трудом.
— Подожди немного,— остановил его Арделяну. — Видишь, мы заняты.
— У меня, господин, нет времени ждать,— тихо ответил Эзекиил.
Он вышел на середину класса, оглядел всех и, выбрав Джеордже, направился к нему. Не пророршв ни слова, Эзекиил стянул с себя рубаху и оголил могучую волосатую грудь. Мускулы, переплетаясь, как канаты, играли под смуглой кожей.
— Я был ранен вот сюда,— с мучительным напряжением проговорил Эзекиил,— показывая беловатый, шириной в два пальца, шрам, спускавшийся от плеча к пояснице. — И сюда, — продолжал он, засучив грязную штанину и тыча огромным пальцем в изрезанную глубокими шрамами голень. — Дайте и мне земли.
— Да... но запись будет производиться завтра,— возразил Арделяну.
— Это сын Гэврилэ Урсу,— разъяснил Джеордже.
— Тебе своей земли мало? Решил урвать у нас, бедняков, подыхающих с голоду? — напустился на Эзе-киила Митру.
— А вы дайте то, что мне положено... Я был ранен... Сами видели,— глухо пробормотал Эзекиил.
— Слышал, что я сказал? — взбеленился Митру. — Стыда у вас нет. Совсем обнаглели...
Эзекиил с трудом подавил вспышку ярости.
— Бедняк... не знает стыда,— медленно и приниженно, как утром отцу, сказал он и продолжал, обращаясь к Джеордже: — У меня ничего нет. Отец выгнал из дому, когда я попросил свою долю... Сказал, что, пока жив, ничего не даст. Что мне остается делать? — закричал он вдруг тонким, срывающимся голосом. — Убить его? Голову топором раскроить?
— Это отец тебя подослал цирк здесь устраивать? — с издевкой спросил Митру. — Еще кусочек земли урвать захотел?
— Довольно, товарищ Моц,— остановил его Арделяну и, спустившись с кафедры, подошел к Эзекиилу.
— Дело вот в чем. Сам подумай... Ведь ты сын самого богатого хозяина в Лунке...
— Марку Сими богаче,— буркнул Эзекиил. — А что мне проку в отцовском богатстве?
— Может быть, и так, — согласился Арделяну, — однако земли мы тебе дать не можем. Я не спорю, ты прав и говоришь правду. Но если мы тебе дадим землю, на другой же день все сыновья богатеев поссорятся со своими отцами. Реформа — для бедняков.
— Но бедней меня нет никого,— всхлипнул Эзекиил и утих, надеясь, что ему что-нибудь скажут, но все молчали. Тогда губы Эзекиила скривились, руки вздрогнули, словно он хотел броситься на Арделяну. Глигор медленно поднялся и расправил могучие плечи, но Эзекиил уже справился с собой. Он глубоко засунул руки в карманы и пристально, не мигая, смотрел в глаза Арделяну. Но тот все молчал, и Эзекиил направился к выходу.
— Может быть... еще передумаете... может,— бросил он, задержавшись в раскрытых дверях.
Во дворе Эзекиил прислонился к дощатой стенке сарая и долго стоял, качая головой, словно от боли. Он чувствовал себя опустошенным и больным. Еще ни разу в жизни ему не приходилось никого просить — он всегда требовал, а если не давали, брал силой. Теперь он никак не мог собраться с мыслями, а все только молился. — Господи, пе допусти... господи, помоги сдержаться... господи, не дай... — бессмысленно твердил он, сам не зная, зачем стоит здесь.
Через некоторое время из-за угла вдруг появилась Мария. В нерешительности она остановилась среди двора, пошла было обратно, потом снова вернулась и остановилась перед входом в школу.
— А ты зачем сюда?— тихо окликнул сестру Эзе-киил.
Мария вздрогнула, хотела убежать, но Эзекиил уже подошел и схватил ее за руку.
— Зачем пришла? — спросил он.
— За тобой,— тихо прошептала девушка. — За тобой, Эзекиил.
— На что я вам понадобился? — обозлился Эзекиил, задохнувшись от волнения при мысли, что Марию мог прислать отец.
—- Эзекиил,— с усилием проговорила Мария. — Иди домой... Батюшки нет, и...
— А где он?
— Уехал. Кажется, в Арад.
— Зачем?
— Не знаю. Пойдем домой...
— Не пойду, дело есть.
— И у меня,— прошептала Мария.
— К кому?
— К директорше.
— Хорошо. Твое дело.
И вдруг вся ярость, накопившаяся за этот день, вспыхнула в Эзекииле.
— Я убью его,— процедил он сквозь зубы. — Приду как-нибудь ночью с топором и изрублю на куски. Строит из себя святошу... а мы как рабы. Дураки братья, что позволяют водить себя за нос... Меня он не заездит. Зарежу... Можешь сказать ему это. Так и передай: «Эзекиил, мол, сказал, чтобы ты не попадался ему на пути, в землю вгонит». Так и скажи... Не бойся, а коли побьет, приди и скажи мне.
— Батюшка никогда меня не бил...
— А теперь может и побить, ежели скажешь. Ну, гели поднимет на тебя руку, не сдобровать ему, Мария! — иг мылил он, заметив, что девушка смотрит в сторону и не слушает его. — Даже не слушаешь, что я говорю. Ты чью сторону держишь, мою или его?
— Ничью, Эзекиил. И никто, никто не любит меня. ~~ Дура ты— Худо вам будет, коли я уйду из дому.
Меня он еще побаивался.
Дверь класса отворилась, Джеордже попрощался с остальными и проводил их до ворот.
— Уходи отсюда,— зашептал Эзекиил сестре. — Сейчас же уходи. Слышишь?
Он спрятался в тени сарая и проследил, как Арделяну пошел в примэрию, а Митру и Глигор в другую сторону. Эзекиил подождал, пока директор запер ворота и скрылся за углом школы. Тогда он перепрыгнул через ограду и пустился догонять Митру и Глигора. Те шли, тихо и спокойно переговариваясь, как два усталых человека.
— Добрый вечер,— запыхавшись, проговорил Эзекиил, когда поравнялся с ними. — Не сердись на меня, Митру. Не сердись. По гроб жизни буду тебе верным другом... -— умоляющим тоном продолжал он.
— Да пойми же ты, божий человек, что нельзя. Неужто так крепко поругался со стариком?
— Убью его,— заскрипел зубами Эзекиил. — Зарежу.
Глигор ломал голову в поисках выхода. Ему не хотелось ссориться с братом Марии. Кто знает, быть может, через него удастся сблизиться с ней.
— Слышь, Митру, а может быть, все-таки можно? — спросил он.
— Ничего не выйдет.
— А ты дай договорить. Слова сказать не даешь, А что, ежели Эзекиил принесет бумагу, в которой напишет, что после смерти отца он вернет нам землю.
— Ишь какой умник! — засмеялся Митру. — Смотри, кабы голова не лопнула от такого ума. Да что мы, в игрушки играем?
Эзекиил обнял Митру за плечи (сжать бы разок и переломать все кости) и криво улыбнулся:
— Ну и злой же ты стал! Ведь не твоя земля-то?
— Бедняцкая... пересиль себя, Эзекиил, и попроси прощения у отца.
— А сам ты, когда с Клоамбешом разговаривал, тоже себя пересиливал? -—тихо спросил Эзекиил, Митру смущенно молчал. Горести Эзекиила ничуть его те трогали. Тоже люди, своего добра девать некуда, а зарятся па чужую землю. Ненасытные.
— Ты, я вижу, не дурак,— уже мягче сказал он. — Но пойми, что нельзя.
— Никак? А Глигор говорит...
— Глигор сам не знает, что говорит...
Они поравнялись с корчмой. Оттуда доносились громкие голоса, крики. В последнее время люди словно боялись одиночества, их тянуло собраться, поговорить.
Эзекиил вдруг схватил спутников за руки.
— Сделайте одолжение, зайдем на минутку. Я плачу. Вина выпьем, пива или цуйки, что душа попросит.
— Пошли,— согласился Глигор. — А то у меня и впрямь в глотке пересохло.
— Только знай, Эзекиил,— засмеялся Митру. — Меня вином не купишь.
— Да я и не собираюсь,— еле сдерживаясь, ответил тот. — Опрокинем по рюмочке, и все.
— Ну, пошли же,— заторопился Глигор и потащил Митру за собой. — Что ты стал такой колючий? Нельзя так нельзя, а рюмочку вина выпить всегда можно.
8
Когда Джеордже завернул за угол школы, он столкнулся лицом к лицу с Марией. Девушка так дрожала, что не в силах была вымолвить ни слова, а только в волнении ломала пальцы.
— Вы меня не узнаете, господин директор? — с трудом овладев собой, начала она чужим, неестественным голосом. — Я Мария Урсу — была вашей ученицей. Только вы забыли...
— Помню, помню,— весело отозвался Джеордже. — Как не помнить? Я в воскресенье тебя видел... Взрослой девушкой стала, красавицей. А что тебе понадобилось? Заходи в дом...
— Нет, нет,— испугалась Мария. — Я пришла поговорить только с вами...
Джеордже смутился и пробормотал в ответ что-то неразборчивое, но Мария схватила его за руку и потянула Ва угол школы4 Здесь она стала сбивчиво рассказывать о том, что произошло у них в доме, об угрозах Эзекиила, и, пока говорила, чувствовала, как вся холодеет. Весь день Мария слышала по адресу Теодореску одни похвалы. Она хорошо помнила его еще по школе. Тогда он внушал ей какой-то непонятный страх, но однажды она была счастлива, когда хорошо ответила по математике и директор улыбнулся и погладил ее по голове. Она без конца рассказывала тогда отцу о своем успехе. Сегодня ей неожиданно пришла мысль пойти и попросить у Теодореску помощи. Беременность долго скрывать будет невозможно. Даже сегодня серые печальные глаза матери несколько раз словно пытались заглянуть в ее сердце, и Марии казалось, что мать явно что-то подозревает. А теперь, когда в семье произошел разрыв и отец взбешен, он, конечно, убьет ее или и того хуже. Подруг у Марии не было, девушки невзлюбили ее за то, что все парни Лунки волочились за ней,— красива ведь и богата, и Марии не с кем было посоветоваться.
Джеордже задумчиво слушал рассказ Марии о ссоре между Гэврилэ и Эзекиилом. Взволнованный шепот девушки почему-то его волновал, и, чтобы успокоиться, он то и дело машинально зажигал сигарету.
— Зачем вам понадобился батюшка... когда он... уж не обессудьте меня... когда он сказал... чтобы вы к нам не приходили? Я... Знаете, господин директор, все село говорит о вас, как о святом... все вас так любят.
— Я думал,— серьезно ответил Джеордже, чувствуя себя более уверенно,— попросить его стать старостой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77