Но в тот же день в «Пат-риотул» появилась резкая передовая, в которой разоблачались махинации барона и назывались по именам все его сообщники. Тут же высказывалось требование, чтобы все они были отданы под суд как саботажники проводимой правительством аграрной реформы. Тогда на глазах всего руководства царанистской партии произошла тяжелая сцена: барон, который до 23 августа \ искусно маневрируя, мастерски выходил из самых трудных положений, вселяя уверенность в других, теперь вдруг пронзительно заверещал. Голос у него оказался тонким, визгливым, и казалось, что он не кричит, а плачет. Барон вконец разволновался, изрыгал бессвязные ругательства, потом ему стало плохо, и пришлось вызывать врача. Но старик не стал дожидаться приезда доктора, а приказал Спинанциу, которого за последнее время по неизвестным причинам приблизил к себе, немедленно следовать за собой, влез в машину и помчался прямо на квартиру к генералу Белеге. Генерал Белега, бывший префект Арада, командовал теперь кавалерийской дивизией и, по мнению царанистских кругов, блестяще умел поддерживать «боевой дух» во вверенных ему войсках. Дивизия почти по нюхала пороху и поэтому сохранила весь свой первоначальный состав. Офицеры, все, как на подбор, молодью и красивые, из благородных семей, обожали короля, который даже присутствовал на торжестве последнего им пуска. Этот «блестящий дух» проявился, в частности, и 8 ноября, когда кавалерия рассеяла, не применив оружия, коммунистическую манифестацию, а офицерам удалось спасти гимназиста, тяжело ранившего из револь-Аора партийного активиста. Генерал Белега был также членом Союзной Контрольной Комиссии, и, по расчетам царанистских вожаков, могло пройти еще немало времени, прежде чем его начнут преследовать за то, что он был префектом при Антонеску.
1 Имеется в виду 23 августа 1944 года, когда в условиях побед Советской Армии в Румынии началось организованное партией Румынии народное вооруженное ходе которого была свергнута военно-фашистская диктатура.
Папп со Спинанциу прибыли па новую виллу, которую Белега отстроил только этой весной, и бурей ворвались в гостиную, где генерал беседовал с двумя английскими офицерами, навестившими его проездом в Венгрию. Напуганный искаженным лицом барона, Белега бросился к нему навстречу, почти насильно усадил в кресло и налил виски. Папп разом опрокинул бокал, но поперхнулся и закашлялся, весьма сконфузив этим хозяина. Генерал начал представлять барона в самых почтительных выражениях невозмутимым англичанам, но Папп, не знавший ни одного английского слова, потерял терпение, перебил его и спросил, говорят ли господа союзники по-французски. Офицеры едва заметно кивнули головой, и Папп стал рассказывать о «бессовестной коммунистической провокации». После нескольких фраз он, незаметно для себя, перешел на немецкий язык и, почувствовав себя в своей стихии, стал колотить кулаком по столу, ругаться, как студент, и требовать от генерала нескольких эскадронов, чтобы проучить мужиков. Потом он обратился за сочувствием к англичанам и рассказал им, что у него в поместье побывал один из видных редакторов «Тайме», в честь которого барон даже вывесил на доме британский флаг. Спинанциу вспотел от стыда, видя затруднительное положение генерала, но Белега — неплохой дипломат — объяснил барону, что вмешательство войск причинило бы большой ущерб не только делу царанистов, но и армии, которую следует оберегать от коммунистических контрударов, тем более что в распоряжении коммунистов имеются добровольческие дивизии. Англичане кивали головами с такой же готовностью, как они делали это, слушая бессвязные жалобы барона. Неожиданно барон снова принял свой обычный сдержанный и надменный вид, и Спинанциу не удержался, чтобы в тысячный раз не восхититься им. «Конечно, старик чуточку одряхлел, но он умеет проигрывать и побеждать не как спортсмен (что было бы поверхностно и по-мальчишески), а как опытный политический деятель».
Через четверть часа барон встал, протянул два пальца сначала генералу, потом англичанам и уехал. В машине он все время молчал и только дома, поднимаясь по лестнице, остановился и взял Спинанциу за пуговицу.
— Это не генерал, а дерьмо,— сказал он с горькой у и.ткет. — Из-за таких людей нам будет труднее выиграть сражение. Вас же я очень ценю. А теперь пойдемте ужинать.
За ужином было тоскливо. Разговор не клеился, только Гуяшиу, который за последнее время стал пить сверх всякой меры и терял голову после третьей рюмки, пытался развлечься, заставляя Пику глотать чудовищную мешанину из всяких вин и рассказывать скабрезные истории из жизни села. Пику смотрел на него с упреком и отвращением. Он думал лишь об одном — как завести разговор с этим старым бароном об имении, о себе и Гэврилэ. Совершенно иначе представлял он себе председателя арадской организации царанистов. Но поговорить пока не удавалось, барон сидел далеко, на противоположном конце стола и, к тому же, вероятно, был туговат на ухо, как большинство дряхлых старцев. Неожиданно барон спросил его, сколько в Лунке царанистов.
— Чего?— переспросил Пику, а когда ему разъяснили, о чем спрашивает барон, сделал печальное лицо.
— Село наше, господа, бедное, а бедняки, сами изволите знать, стоит коммунистам поманить их землей, валом валят к ним. Дураки, что с ними поделаешь? Я в Лунке вроде председателя, хоть выбрали Урсу, потому как у меня чахотка. У нас есть еще учитель Кордит, священник отец Иожа и Клоамбеш, да вы его знаете.
— Эти, по крайней мере, не перейдут к фракционерам!— иронически заметил барон, и улыбка, вызванная словами Пику, мгновенно растаяла на лицах гостей. Намек барона был обидным, но не лишенным оснований,— тяжелые времена царанистскую партию покинули многие, который обычно ложился очень рано, на этот раз отпустил гостей только после полуночи. Уходя, он распорядился уложить Пику в одной из комнат, а Спинанциу предложил с самого утра в кабинет.
На следующее утро в «Патриотул» появилась новая статья, и Спинанциу застал барона за газетой. Всю ночь адвокат ломал себе голову в поисках выхода и пришел' к выводу, что барону следует пойти на попятную. Выступить против реформы с принципиальных позиций было невозможно, а попытки сорвать ее скомпрометировали бы многих лиц и самую царанистскую партию, что было особенно рискованно теперь, накануне выборов. Вся трудность состояла в том, как высказать все это Паппу и, не ущемив его гордости, намекнуть, что пора уступить дорогу молодежи. Старая политика кабинетных интриг и комбинаций была обречена на провал. Конечно, разногласия между русскими и Западом обострятся, но не так скоро, как надеется барон.
— Итак, что вы решили?—осторожно спросил Спинаициу.
— Дорогой друг, собирайтесь, мы поедем в имение.— Старик постучал длинным, костлявым пальцем по газете.— Вы понимаете, дорогой, мы не можем в данном случае пожертвовать своим авторитетом. Я поставлю все село на службу нашему делу. Через полчаса мы выезжаем.
Спинанциу согласился, не зная, как отказать старику. Кроме того, он надеялся разгадать по пути намерения барона, но, как только они выехали за пределы города, надежда его угасла: старик закрыл глаза и преспокойно уснул.
Два часа машина мчалась по шоссе, затем свернула на узкую, но хорошую дорогу, посыпанную мелким щебнем и обсаженную молодыми тополями. Барон открыл глаза, бодро улыбнулся и толкнул в спину шофера, чтобы тот прибавил скорость.
— Не знаете ли вы, дорогой Спинанциу, православное это село или униатское?
— Понятия не имею,— раздраженно пожал плечами Спинанциу.
Новая затея барона. Словно разделение церквей имеет сегодня такое же значение, как и в 1700 году. Чепуха!
— Послушайте, Спинанциу,—- ткнул его Папп в бок пальцем,— вы помните латынь?
— Нет... то есть постольку, поскольку...
-— Красивый язык!
1 Вся Галлия делится на три части..» (лат.) (Цезарь, Записки о галльской войне), Уткнувшись носом в стекло, Пику пожирал глазами прямую дорогу, деревья, поля. Он не представлял себе, что поместье барона так велико, и теперь встревожился: конечно, старик не захочет расстаться с таким богатством.
Невольно в глубине души Пику стал на сторону крестьян. С какой стати у этой развалины столько земли? По мысль эта вскоре сменилась другой, и он ухмыльнулся: «Хорошо, что я не растерялся».
В конце дороги показалась усадьба — массивное красное здание с приземистой башней, увенчанной чем-то вроде зубцов. Когда машина подкатила к высоким, покрытым ржавчиной воротам, они распахнулись, и на подножку автомобиля, пробормотав что-то неразборчивое, ловко вскочил кругленький рыжий человечек — управляющий Пииця. Его смятый грубошерстный костюм был весь усеян соломинками и соринками. Проголодавшийся Спинанциу приветственно помахал ему рукой. Имение все равно потеряно, так что следует хотя бы хорошенько отдохнуть, выпить и поесть. Кто знает, может быть, подвернется и какая-нибудь пухлая, краснощекая крестьяночка, ведь в окрестностях поместья был, кажется, какой-то хутор горцев. Этот Пииця, как видно, любит хорошо пожить и, наверно, уже отобрал, что получше. Спинанциу отогнал все беспокойные мысли о планах Паппа и последствиях задуманных им действий...
Машина остановилась перед широкой желтой лестницей. Спинанциу соскочил на землю, быстро обежал машину и с тысячью предосторожностей помог Паппу сойти, прихватив его плед и желтый портфель, который барон тут же вырвал у него из рук. Папп сделал несколько шагов, кряхтя и держась за поясницу, потом выпрямился и окинул усадьбу хозяйским взором. Все вокруг носило следы спешки: камни, окружавшие цветочные клумбы, были неровные, трава не подстрижена, солнце, бившее прямо в окна, обнаруживало на стеклах полосы грязи, < и та пленные при поспешной мойке.
Пинця смиренно стоял в сторонке.
— М-да,— сказал барон. — Довольно...
И этот момент высокая дверь из мореного дуба отворилась и навстречу барону поспешно вышел высокий худощавый человек, одетый по-крестьянски. Длинные светик полосы напоминали солому. Спинанциу испуганно |'прогнул. Это был Баничиу. Вот уже несколько месяцев, как он исчез из города, и барон отмалчивался, когда его спрашивали, куда тот девался. По правде говоря, его исчезновение мало кого огорчило. Этот известный железно-гвардеец, бывший эсэсовский офицер, принятый с восторгом в царанистскую партию, как считали многие, причинил ей больше вреда, чем сто ударов, нанесенных коммунистами.
— Сервус, хомо руралис,— восторженно засмеялся барон. — Сервус, кариссиме!2
Баничиу, пожимая руку барону, коротко, по-немецки, кивнул головой. «Кто мог предупредить его о нашем приезде? Или, быть может, он прячется здесь. Не хватает, чтобы об этом узнали, не миновать тогда каторги»,— забеспокоился Спинанциу. Однако Баничиу не удостоил его даже взглядом. Зато, заметив Пику, он поздоровался с ним жестом, напоминавшим приветствие римлян.
— Здравия желаю, здравия желаю,— обрадовался Пику. Огг подошел к Баничиу, схватил его за руки, осторожно встряхнул их и почтительно поклонился. — Здравия желаю! Ну и рад же я видеть вас.
Барон взял Баничиу под руку и поднялся с ним по ступенькам. Спинанциу показалось, что в маленьких глазках Пинци мелькнуло что-то вроде сочувствия, и, взбешенный, он поспешил вслед за ушедшими.
Усадьба барона Паппа — бывший охотничий замок эрцгерцога Франца-Фердинанда — представляла собой нечто среднее между охотничьим замком, домом немецкого кулака и романтической хмельницей. Повсюду гуляли сквозняки, печи дымили, матрацы были твердыми, как, доски, с пологов кроватей свисала паутина, и при малейшем движении сыпалась пыль. Пахло плесенью и мышами, темные, закопченые картины на стенах — венгерская живопись прошлого века — производили угнетающее впечатление.
Несмотря на досаду, Спинанциу почувствовал приятное волнение, он привык к просторным, светлым комнатам, обставленным современной мебелью, а здесь все казалось перенесенным из прошлого века.
Папп и Баничиу шли сквозь анфиладу комнат, в глубине которой находился кабинет с пробковыми стенами,
1 Здравствуйте, сельский житель (лат.).
2 Здравствуй, дорогой! (итал.) I барон удалялся для самых ответственных разговоров. Увидев, что они собираются войти именно туда, Спи-аанциу ускорил шаг.
— Я вам нужен?— спросил он укоризненным тоном.
— Нет, дорогой,— ответил барон, бросив на него лайковый взгляд. — Пойдите выберите себе комнату и отдыхайте. Мне нужно поговорить с другом Баничиу, обдумать некоторые вопросы. Распорядитесь, милый, и о завтраке. Вы, как мне известно, большой гурман. Да, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы накормили и Маркиша, он нам вскоре очень понадобится. Скажите ему, чтобы не уезжал. Я позову его к себе.
Спинанциу приказал Пинце отвести ему комнату с камином и разжечь огонь. Толстяк низко кланялся, стараясь не дышать винным перегаром в лицо гостя.
— Какое на сегодня меню?— строго спросил Спинанциу.
—- Суп, жареные цыплята, салат, поросенок, пироги и, конечно, все необходимое, чтобы промочить горло.
—- Вкусно и просто,—одобрил Спинанциу. И вдруг, наклонившись к уху дворецкого, зашептал:—А какую-нибудь служаночку не раздобудешь?
— Найдется,—оживился Пинця,— найдется...
Спинанциу устроился в комнате, обставленной в крестьянском стиле тяжелой мебелью из мореного дуба, с камином, облицованным фаянсовыми плитками. Кровать напоминала катафалк.
Он уселся на жесткий стул с высокой, как у трона, спинкой, вытащил бутылку виски, сифон, стакан, положил рядом пачку «Пэл-Мэл и комната сразу приобрела обжитой, внушительный вид, так, по крайней мере, ему казалось. Дверь отворилась, и вошла девушка лет восемнадцати, с большими грустными глазами. Спинанциу стал с удовольствием разглядывать ее: крепкие, упругие груди, белые зубы, полная круглая шея, руки великоваты и красные, но в конце концов это не важно...
— Как тебя зовут?
— Луца... (Луца, неплохо... даже пикантно... Луца.)
— Распакуй, Луца, этот чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77