—Мне все время кажется, что я получила от этой жизни все и больше мне ничего не нужно. Скажи, что же это, если не предначертание бога? Каждый день припадая к его стопам, я уже ничего больше не прошу для себя, молю только, чтобы все люди на свете были так же счастливы. Поэтому я и позвала твоего младшего брата Анондо. Я хочу чем-нибудь помочь ему.
— Ну что ж,— сказал я. Раджлакшми о чем-то задумалась.
— Видишь ли, я никогда не встречала такой честной, бескорыстной и добродетельной женщины, как Шунонда, но все ее знания не принесут пользы, пока она не перестанет быть такой нетерпимой.
— Но ведь Шунонда не кичится своими знаниями.
— Нет, я этого и не говорила, ничто низкое ей не свойственно. Сколько изречений из шастр, сколько притчей она знает. Но когда я слушала ее, мне начинало казаться, что я тебе никто, что наши отношения ложны, и мне самой хотелось в это поверить. И все же бог вовремя вразумил меня, и я поняла, что нет большего заблуждения. Знаешь, в чем главная ошибка Шунонды? Она никому не способна принести счастья, только горе. А вот жена ее деверя — совсем другое дело. Она простая необразованная женщина, но зато ее сердце полно доброты. Скольким бедным, несчастным семьям она помогает тайком. И никто даже не подозревает об этом. Да разве история с семьей ткача разрешилась бы усилиями Шунонды? Ты думаешь, все обошлось потому, что, показав свой нрав, Шунонда убежала из дому? Ничего подобного. Все сделала жена ее деверя, бросившись в слезах к ногам своего супруга. Шунонда опозорила перед всеми старшего брата мужа, заявив, что он вор. А разве этому учат шастры? И до тех пор, пока ее книжные знания не вберут в себя человеческое счастье и горе, добро и зло, грех и добродетель, корысть и невежество, ее представления о долге, вычитанные из книг, будут только напрасно терзать и мучить людей. Уж поверь мне, они никому на свете не принесут блага.
— У кого ты всему этому научилась? — удивился я.
— Не знаю. Может быть, у тебя. Ты не проповедуешь своих идей, не ищещь для себя ни преимуществ, ни выгод, никому не навязываешь своего мнения, поэтому у тебя обретаешь не просто знания, а истину. Ты же вдруг поражаешься, откуда я все это взяла. Но довольно об этом. Теперь я постараюсь сдружиться с госпожой Куша-ри и исправить ошибку, которую совершила когда-то, отнесясь к ней с пренебрежением. Ты поедешь в Гонгамати?
— А как же Бирма? Что будет с моей службой?
— Опять ты о службе? Я ведь сказала, что не дам тебе служить.
— Лакшми, у тебя чудесный характер. Ты не проповедуешь своих идей, не ищешь для себя ни преимуществ, ни выгод, никому не навязываешь своего мнения—только в тебе можно найти идеал истинной вишнуитской терпимости.
— Значит, по-твоему, нужно соглашаться с любой твоей прихотью? Выходит, не важно, страдает или радуется другой человек? Для тебя никто не существует на свете?
— Почему же! А Обхойя? Ты не подумала, что с ними теперь? Между тем, если бы в те тяжелые дни она, не побоявшись чумы, не дала мне пристанища, у тебя сегодня не было бы меня.
Чувство сострадания и благодарности тотчас смягчило сердце Раджлакшми.
— Тогда ты оставайся,— предложила она,— а я с Анондо поеду в Бирму и привезу их сюда. Здесь мы их наверняка как-нибудь устроим.
— Но Обхойя гордая женщина и может отказаться ехать, если не я сам предложу ей это.
— Она согласится, поняв, что приглашение исходит от тебя.
— И ты решишься оставить меня одного? Раджлакшми помолчала.
— Этого-то я и боюсь,— неуверенно проговорила она.— Наверное, все-таки не решусь. Может быть, сначала несколько дней проведем в Гонгамати?
— У тебя там есть какие-нибудь дела?
— Есть кое-какие. Господин Кушари сообщил, что в соседней деревне Парамати продается усадьба. Я думаю ее купить. Придется основательно перестроить дом, чтобы ты не испытывал там никаких неудобств. В прошлый раз я поняла, что тебе не нравится жить в тесноте.
— Я испытывал неудобства не из-за тесноты. Тому была иная причина.
Раджлакшми сделала вид, что не поняла меня.
— Я заметила, что в деревне ты лучше себя чувствуешь. Тебе не следует подолгу жить в городе. Вот я и хочу поскорее увезти тебя отсюда.
— Если ты будешь постоянно печься о моем чахлом теле, тебе никогда не знать покоя, Лакшми.
— Твой совет очень кстати, но лучше бы ты сам был благоразумен. Может быть, тогда я и вправду обрела бы покой.
Я промолчал — спорить на эту тему не только бесполезно, но и неприятно. Сама Раджлакшми отличалась безупречным здоровьем, и ей было невдомек, что человек, лишенный этого блага, заболевает не по своей вине.
— Я никогда не стремился жить в городе. Мне очень нравилось в Гонгамати, разве ты забыла, Лакшми, что я уехал оттуда не по своему желанию?
— Нет-нет, этого я не забыла и не забуду, пока жива.— Она улыбнулась.— В тот раз тебе казалось, что ты приехал на чужбину, но теперь там все будет совсем по-другому — ты почувствуешь себя как дома. Изменится не только весь дом, приехав туда, переменюсь и я сама, а главное — я преображу тебя, моего нового гошая, чтобы Комоллота-диди больше не могла рассчитывать на тебя как на спутника в своих странствиях.
— Я вижу, ты уже все продумала?
— Да,— улыбнулась Раджлакшми.— Могу ли я взять тебя даром, не выплатив долга? Я воистину вошла в твою жизнь, так неужели я не оставлю по себе памяти, прежде чем уйти? Этому не бывать!
Я взглянул на нее, и моя душа наполнилась глубокой нежностью. «Духовная близость между мужчиной и женщиной,—подумалось мне,— явление вполне естественное. Потребность в общении сердец извечна. Этот обмен дарами делает удивительной и прекрасной жизнь любого из нас, и величие духовной близости не меркнет, несмотря на то что она веками озаряла человеческое существование. Это нетленное сокровище делает человека большим и сильным, преобразует его безмерным счастьем».
— А как ты поступишь с Бонку? — спросил я.
— Ему я больше не нужна. Он только и думает, как бы избавиться от меня.
— Но ведь он тебе как сын—ты растила его с малых лет.
— Да, я вырастила его, и это единственное, что нас связывает.
— Как ты можешь так говорить? Раджлакшми немного помолчала.
— Даже ты не знаешь обо мне всего. Тебе что-нибудь известно о моем замужестве?
— Да, я слышал об этом от людей — в то время меня не было в деревне.
— Значит, ты знаешь всю эту позорную историю?
— Так оно и бывает, когда жениха хотят купить подешевле,— заметил я.
— Он-то получил за меня хоть сколько-то, а вот что досталось тебе? Только гирлянда из ягод бойчи. Ее даже не покупают.
— То, что нельзя купить, называют бесценным. Кто еще в мире, подобно мне, получил такое бесценное сокровище?
— Ты так и вправду думаешь?
— А ты этого не знаешь?
— Нет, не знаю, правда не знаю.— Раджлакшми вдр>г засмеялась.— Впрочем, догадываюсь об этом, только глядя на твое лицо, когда ты спишь. Но вернемся к нашему разговору. Скольким девушкам в нашей стране выпадает на долю то, что пришлось перенести нам с сестрой! Наверное, в других странах человек не осмелится поступить так даже со щенком или котенком. Может быть, ты думаешь, я преувеличиваю и такое бывает редко? Но даже один подобный случай — позор для страны. Однако таким примерам нет числа. Пойдем со мной к вдовам, которым я помогаю по мере сил. Все они засвидетельствуют, что их погубили родственники. Это они бросили несчастных женщин в воду, связав их по рукам и ногам.
— И потому ты так добра к ним?
— Ты тоже подобрел бы, если бы знал наше горе. Подожди, я все тебе расскажу.
— Но я не стану слушать, я зажму уши.
— Не сможешь. Рано или поздно я возложу бремя всех своих забот на тебя, и сбросить его тебе не удастся.
Помолчав немного, она продолжала:
— Да и как не быть этим мукам в стране, где незамужняя женщина подвергается гонениям и со стыда не смеет показаться в обществе, которое беспощадно даже к глухим, немым и слепым калекам. Ведь мной и сестрой тоже пожертвовали. Иначе она не умерла бы, но и я тогда не встретила бы тебя в этой жизни, хотя ты все равно оставался бы повелителем моего сердца и обязательно обрел бы меня в каком-нибудь из рождений.
Я собирался ответить, как вдруг снизу послышался юношеский голос:
— Машима!
— Кто это? — удивился я.
— Сын одной женщины из соседнего дома,— ответила Раджлакшми и откликнулась: — Кхитиш, подымайся сюда, сынок.
В комнату вошел красивый и крепкий юноша лет шестнадцати. При виде меня он смутился и, поклонившись мне, обратился к «тетушке»:
— Машима, с вас двенадцать рупий.
— Хорошо, сынок, только смотри плавай поосторожней, чтобы не случилось беды.
— Что вы, машима, бояться нечего. Раджлакшми открыла шкаф и дала ему деньги. Юноша
побежал вниз по лестнице, но остановился на полпути и сказал:
— Мама просила передать, что послезавтра утром приедет младший дядя и все подсчитает.
С этими словами он исчез, словно его и не бывало.
— Что подсчитает? — спросил я.
— Да расходы на ремонт дома. Трехэтажный дом отремонтирован только наполовину. Кто же доведет дело до конца?
— И как ты ухитрилась перезнакомиться со столькими людьми?
— Так ведь они наши соседи. Ну, я пошла — пора готовить тебе обед. ^
И она отправилась вниз.
ГЛАВА XIII
Однажды утром появился свами-джи Анондо. Ротон, не знавший, что саньяси был зван к нам, доложил мне с угрюмым видом:
— Бабу, явился тот святой из Гонгамати. Честь ему и хвала—все-таки отыскал нас!
Ротон весьма недоверчиво относился ко всякого рода святым, а гурудева Раджлакшми просто не выносил.
— Вот увидите,— продолжал он,— этот святой малый непременно втянет хозяйку в какую-нибудь затею. Сколько разных фокусов, как побольше выманить денег, знает наш саньяси!
— Анондо — сын богатого человека,— засмеялся я.— К тому же у него диплом врача, он не нуждается в деньгах.
— Гм, сын богатого человека! Тот, кто при деньгах, не выбирает такого пути!
Выразив подобным образом свое непререкаемое убеждение, Ротон удалился. Он решительно возражал, когда Раджлакшми кому-нибудь давала деньги. Конечно же, если речь шла не о нем самом.
Войдя, Боджранондо поклонился мне и сказал:
— Вот я и снова у вас. Все ли благополучно в доме? А где диди?
— Наверное, молится. Она еще не знает о вашем приезде.
— Тогда я сам сообщу ей эту новость — молитва никуда не убежит. Все же тем временем окажите милость— загляните на кухню. Так как пройти в молельню, дада? И где этот малый из касты брадобреев? Не вскипятит ли он чаю?
Я показал ему, где молельня. Анондо, громко окликнув Ротона, отправился туда.
Минуты через две он вернулся уже с Раджлакшми.
— Диди,— сказал Анондо,— дайте мне рупий пять. Я выпью чаю и схожу на базар Шеялда.
— Но ведь рядом прекрасный базар,— возразила Раджлакшми,— к чему так далеко ходить? И зачем идти самому, когда есть Ротон?
— Кто? Ротон? Этому малому я не доверяю, диди, он нарочно выберет тухлую рыбу по случаю моего приезда.
В эту минуту Анондо заметил, что Ротон стоит в дверях.
— Не сердись на меня, Ротон,— пробормотал он, несколько смутившись,— я думал, ты уже в соседнем квартале,— я кричал тебе, а ты не отозвался.
Раджлакшми засмеялась, я тоже не смог удержаться от смеха. Но Ротон даже бровью не повел.
— Я иду на базар, ма,— с серьезным видом заявил он.— Кишон уже вскипятил воду для чая.
С этими словами он вышел.
— Я вижу, у Анондо с Ротоном дружба не ладится,— заметила Раджлакшми.
— Я не виню его за это, диди,— сказал Анондо.— Он ваш благожелатель и не хочет, чтобы возле вас терлись подозрительные личности. Но сегодня мне придется с ним подружиться, иначе хорошо не поешь, а я уже давно пощусь.
Выбежав на веранду, Раджлакшми крикнула:
— Ротон, возьми еще несколько рупий. Хорошо бы купить карпа, да побольше. Пойди умойся, брат,— сказала она Анондо.— А я приготовлю чай.— И Раджлакшми ушла.
— Дада,— обратился ко мне Анондо.— Зачем я вдруг понадобился?
— Разве объяснения должен давать я? Анондо улыбнулся:
— А вы, дада, я вижу, все в том же настроении—ваш гнев еще не остыл. Уж не собираетесь ли вы исчезнуть, как в тот раз? Ну и подвели вы нас тогда в Гонгамати! Со всей округи приглашены люди, а хозяин исчез. Я, человек новый, мечусь в растерянности, диди лежит ничком и рыдает, Ротон давай разгонять собравшихся—ну и положение! Да разве так можно!
Я расхохотался:
— Я больше не сержусь. Вам нечего опасаться.
— Что-то не верится,— сказал Анондо,— я боюсь таких нелюдимых и замкнутых людей. До сих пор не могу понять, как это вы позволили связать себя семейными узами.
«Судьба»,— подумал я, а вслух сказал:
— Я вижу, вы меня не забыли, вспоминали время от времени.
— Нет, дада, не забыл,— ответил Анондо,—вас трудно забыть, трудно понять, а освободиться от вашего обаяния еще труднее. Если не верите, могу призвать в свидетели диди. Я был знаком с вами всего несколько дней, но если в тот день я не плакал вместе с ней, то лишь потому, что этого не позволяет мое звание саньяси.
— Если вы и готовы были плакать, то только ради нее,— заметил я.— Вот и сегодня вы приехали издалека по ее просьбе.
— Совершенно верно, дада. Когда она зовет, это не просьба, а зов матери. Ноги сами идут. Во скольких домах находил я приют, но нигде меня не принимали так, как здесь. Я слышал, вы тоже немало странствовали. Видели ли вы где-нибудь таких, как она?
— Очень много.
Вошедшая в комнату Раджлакшми услышала мой ответ. Поставив перед Анондо чашку чая, она спросила его:
— «Очень много» — чего? Анондо был в замешательстве.
— Мы говорили о твоих достоинствах,—сказал я.— Он было усомнился в них, а я стал решительно протестовать.
Анондо, поперхнувшись от смеха, расплескал чай. Раджлакшми тоже рассмеялась.
— Дада,—сказал Анондо,—ваша находчивость поразительна. Как это вам удалось в одно мгновение придать своим словам прямо противоположный смысл?
— Чему здесь удивляться, Анондо? —возразила Раджлакшми.— В искусстве скрывать свои мысли и сочинять всевозможные истории он достиг небывалого совершенства.
— Значит, ты мне не веришь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77