Не знаю, понимал ли я тогда что-нибудь, только дослушивал песнопения до конца.
— Комоллота, а ты будешь сегодня петь?
— Нет, гошай. Я слишком мало училась и стесняюсь петь перед ними. Да и голос у меня сел после болезни.
— А ведь Лакшми приехала, чтобы послушать, как ты поешь. Она, наверное, думает, что я преувеличиваю.
— Конечно, преувеличиваешь, гошай,— смутилась Комоллота и с улыбкой обратилась к Раджлакшми: — Ты не обижайся, в другой раз я спою тебе все то немногое, что знаю.
— Хорошо, диди,—весело отвечала Раджлакшми,— позови меня, когда захочешь, чтобы я послушала твое пение. А ты не говорил мне, что любишь слушать гимны,— заметила она, обращаясь ко мне.
— А к чему было бы мне об этом говорить? Когда в Гонгамати я лежал в одиночестве, больной, день за днем глядя на высохшее поле, и мне казалось, что тоскливые вечера никогда не кончатся...
Раджлакшми зажала мне рот.
— Если ты скажешь еще хоть слово, я размозжу себе голову о землю.
Но тут же, застыдившись, она отвела руку и попросила Комоллоту:
— Передай старшему гошаю, что сегодня после песнопений баба-джи я буду петь гимны.
— Но баба-джи очень требовательный человек,— заметила Комоллота.
— Ну и что же,— сказала Раджлакшми,— хвала богу
ведь прозвучит.— И, показав рукой на изваянных из камня богов, добавила с улыбкой: — Они-то, я думаю, будут довольны, а что до всяких баба-джи, то они меня не беспокоят. Лишь бы мой Дурваса был удовлетворен.
— В таком случае, ты получишь вознаграждение,— сказал я.
— О, пощади меня, гошай,— испугалась Раджлак-шми.— Только не у всех на глазах. От тебя чего угодно можно ожидать.
Вишнуитки засмеялись, а Падма радостно захлопала в ладоши и закричала:
— Я все по-ня-ла!
Комоллота сказала ей с ласковой улыбкой:
— Замолчи, несносная девчонка. Уведи его,— прибавила она, обращаясь к Раджлакшми,— кто знает, что он еще наговорит.
После вечернего богослужения в ярко освещенном храме началось пение гимнов. Мурарипурский монастырь был довольно известен в вишнуитской общине. Сюда нередко съезжались певцы-саньяси. В монастыре хранились всевозможные музыкальные инструменты, и сегодня их извлекли на свет. Здешние обитательницы сели по одну сторону, по другую — похожие на саньяси незнакомцы разного возраста. Посредине восседал знаменитый Моно-хор Дас со своим барабанщиком. Молодой баба-джи, завладевший моей комнатой, подыгрывал певцу на фисгармонии. Всем уже было известно, что из Калькутты приехала знатная госпожа, которая будет петь. Она молода, красива, богата. Госпожа привезла с собой целую свиту слуг и множество съестных припасов. Ее сопровождает какой-то новый гошай, говорят, будто он местный бродяга!
Раджлакшми вошла, когда Монохор Дас кончал вступление, и села рядом с Комоллотой. Голос певца вдруг дрогнул, и барабанщик чуть не сбился с такта. Один Дварикдас продолжал сидеть с закрытыми глазами, прислонившись к стене. Он, должно быть, и не заметил вошедшую.
Раджлакшми была в синей кофточке и синем сари с узкой шитой золотом каймой. Замысловатый узор на лбу, нанесенный сандаловой пастой утром, стерся, от него остались лишь следы, напоминавшие легкие осенние облачка, тающие в голубом небе. Держалась Раджлакшми спокойно и сдержанно. На меня она даже не взглянула, словно мы были не знакомы, только в уголках ее губ появилась улыбка. Впрочем, это могло мне и почудиться.
Господин баба-джи явно был сегодня не в ударе, и не по своей вине — ему мешало нетерпение слушателей.
— Диди,— открыв глаза, обратился к Раджлакшми Дварикдас,— услади своим пением моих богов, ты осчастливишь этим и нас.
Раджлакшми повернулась лицом к изображениям богов. Дварикдас спросил ее, указывая пальцем на барабан:
— Он тебе не помешает?
— Нет,— ответила Раджлакшми.
Ее ответ удивил не только Дварикдаса, но и знаменитого певца. Должно быть, они не ожидали найти в этой женщине профессиональную певицу.
Раджлакшми запела. В ее исполнении не было ни малейшей скованности и робости, никакой неуверенности— ее чистый голос лился свободным и плавным потоком. Я знал, что она прошла хорошую школу, пение было ее профессией. Но я и представить себе не мог, что Раджлакшми с таким совершенством постигла дух подлинно бенгальской песни. Кто бы мог подумать, что она хранит в памяти столько стихов древних и современных вишнуитских поэтов! Раджлакшми покорила слушателей не только мастерством пения и чувством ритма, но и прекрасной дикцией, выразительностью и проникновенностью. Хотя она пела обратясь лицом к каменным богам, а не к Дурвасе, трудно сказать, кому она старалась угодить больше. Может быть, надеялась замолить свой грех, совершенный в Гонгамати.
Раджлакшми пела:
Мои ноги, подобные лотосам, запятнаны грязью
и изранены шипами. Но в надежде увидеть тебя я обо всем забыла, бросила
свое счастье. Когда звуки твоей флейты достигли моего слуха, я
покинула свой счастливый очаг, Я презрела горести пути — так говорит Говинд Дас.
Старший гошай заплакал. В волнении он поднялся с места и, восхищенный, сняв с изваяния бога гирлянду цветов арабского жасмина, надел ее на шею Раджлакшми.
— Молю бога, чтобы исчезли все твои несчастья,— воскликнул он.
Раджлакшми низко ему поклонилась, а затем подошла ко мне и у всех на глазах взяла прах от моих ног.
— Вот и гирлянда появилась,— прошептала она.— Если бы ты не пригрозил вознаградить меня, я бы здесь же надела ее тебе на шею.
С этими словами она удалилась.
Пение гимнов окончилось. Удивительное чувство умиротворения наполняло мою душу.
Начались приготовления к трапезе. Уже стемнело. Отозвав Раджлакшми в сторону, я сказал ей:
— Сохрани эту гирлянду, ты наденешь ее мне на шею, когда мы вернемся к себе домой.
— Боишься, что я сделаю это в храме?
— Нет, теперь не боюсь. Владей я целым миром, я сегодня подарил бы его тебе.
— Какой щедрый. Владей ты миром...
— Я тебе бесконечно благодарен.
— За что же?
— Мне нежданно досталось сокровище. Нет на свете женщины, которая могла б сравниться с тобой красотой, умом, нежностью и добротой. Я понял, что недостоин тебя, и стыжусь своего ничтожества. Ах, как я тебе благодарен, Лакшми.
— Ах, как я на тебя сейчас рассержусь.
— Ну что ж, сердись. Меня заботит только одно—-как сохранить это сокровище?
— Ты боишься, что его украдут?
— Нет, Лакшми, я еще не встречал человека, которому бы это было под силу. Да и где он, бедняга, найдет достойное место, чтобы спрятать похищенное?
Раджлакшми на мгновение прижала мою руку к своей груди.
— Если увидят, как мы стоим с тобой рядышком в темноте, то пойдут сплетни. А я все думаю, где бы уложить тебя спать,— места-то ведь нет.
— Ну ничего, одну ночь можно провести где угодно.
— Но с твоим здоровьем это опасно.
— Не беспокойся, обо мне кто-нибудь позаботится.
— Ну что ж,— задумчиво сказала Раджлакшми.— Этим «кто-нибудь» буду я. Идем. Что бы там ни было, ты должен поесть и лечь спать.
Действительно, гостей оказалось так много, что спать было негде. Меня устроили на открытой веранде, где натянули москитную сетку. Раджлакшми осталась весьма недовольна моим ложем. Ночью она, наверное, не раз приходила взглянуть, как мне спится, но это не потревожило мой сон.
Поднявшись утром, я увидел, как Комоллота и Раджлакшми возвращаются с охапками цветов в руках. Не знаю, о чем они беседовали наедине, но, взглянув на их лица, я обрадовался. Женщины казались давними подругами, даже родственницами. Кастовое различие не
помешало им провести ночь рядом. А по поводу того, что новая подруга отказывается есть еду, приготовленную чужими руками, Комоллота с улыбкой сказала мне:
— Не беспокойся, гошай, мы обо всем договорились. В будущем рождении, когда я стану ее старшей сестрой, я хорошенько надеру ей уши.
— А я в ответ выдвинула такое условие, гошай,— подхватила Раджлакшми,— если я умру, ей придется покинуть своих богов и посвятить жизнь служению тебе. Я знаю, мне не обрести спасения, если я тебя оставлю без надзора. После смерти я превращусь в злого духа и оседлаю диди, как злой дух оседлал Синдбада. Не слезу, пока не заставлю ее сделать все, что нужно.
— Лучше не умирай,— засмеялась Комоллота.— Разве я смогу все время носить тебя на плечах?
Выпив чаю, я отправился на розыски Гохора.
— Долго не задерживайся, гошай,— сказала мне Комоллота,— и приведи его сюда. Я нашла брахмана, чтобы приготовить трапезу для бога, правда, ужасно грязного и ленивого. Раджлакшми взялась ему помогать.
— Напрасно,— заметил я.— Если Раджлакшми сегодня поест, то твой бог останется голодным.
Комоллота испуганно приложила палец к губам.
— Не говори таких слов, гошай. Вдруг она их услышит! Тогда она ничего в рот не возьмет.
Я засмеялся:
— И суток не прошло, а ты ее распознала.
— Да, гошай,— улыбнулась Комоллота.—Ты не найдешь такую среди тысячи. Тебе выпало счастье.
Дома Гохора я не застал. В деревне Шунам жила его вдовая племянница. Нобин сказал мне, что в тех краях объявилась неведомая болезнь, от которой люди мрут как мухи. Бедная родственница и ее дети заболели, и Гохор отправился туда, чтобы попытаться найти врача. Вот уже дней десять — двенадцать о нем ни слуху ни духу. Нобин был в отчаянии и не знал, что делать.
— Может быть, моего господина уже нет в живых! — рыдая, воскликнул он.— Я темный крестьянин, ни разу не покидал свою деревню, я не знаю, где это проклятое место и как туда добираться. А не то разве Нобин сидел бы дома, даже если бы его собственной семье угрожало несчастье! Я день и ночь упрашиваю господина Чоккотти: «Тхакур, смилуйся, я продам землю и заплачу тебе сто рупий, только проводи меня». Но подлый брахман и с места не желает двинуться. Клянусь, бабу: если мой хозяин умрет, я подожгу дом Чоккотти и сам брошусь в огонь. Такого неблагодарного негодяя я в живых не оставлю.
Успокоив его, я спросил:
— Ты знаешь, в каком округе находится эта деревня?
— Слышал только, что она где-то на краю округа Ноде,— отвечал Нобин.— От станции нужно долго ехать в повозке. Чоккотти знает, только не хочет сказать.
Нобкн разыскал и принес старые письма, но и они ничего не дали. Я >знал только, что месяца два назад Чокроборти получил от Гохора две сотки рупий на свадьбу дочери,— на самом деле дочь его была вдовой.
У простака Гохора много денег, естественно, бедняки не могут его не обманывать, и возмущаться по этому поводу бесполезно, но подобное бесстыдство переходило все границы.
— Он будет только рад, если бабу умрет,— твердил Нобин.— Тогда ему вздохнется свободней. Не надо будет платить ни пайсы долга.
Что ж, это вполне возможно.
Мы вдвоем отправились к Чокроборти. Поистине, другого такого скромного, приветливого и благородного человека, который бы так близко принимал к сердцу чужое горе, не сыщешь на всем свете. Только вот беда — от старости его память настолько ослабела, что он забыл даже название округа, где находится деревня. С большим трудом отыскав железнодорожное расписание, я одну за другой перебрал все станции Северной и Восточной Бенгалии, но он так и не смог вспомнить хотя бы, с какой буквы начинается нужное название.
— А сколько людей приходят ко мне и просят вернуть им долг,— сокрушался он.— Я же не могу вспомнить, что когда-то брал у них деньги. «Есть над нами бог,— говорю я себе,— он нас рассудит».
— Да,—не выдержав, прорычал Нобин,— он рассудит, а если нет, я сделаю это за него.
— Ах, Нобин,—ласково проговорил Чокроборти,— чего ты напрасно сердишься? Много ли мне осталось жить? Неужели бы я этого не сделал, если б мог? Разве Гохор мне чужой? Да он для меня как родной сын!
— Это я уже слышал. В последний раз тебе говорю — проводи меня к бабу, а не то запомни: в тот день, когда я получу о нем дурные вести, пеняй на себя.
Чокроборти хлопнул ладонью по лбу.
— Такая уж, видно, моя судьба, Нобин, такая судьба. А не то разве ты стал бы со мной так разговаривать!
Мы ушли, так ничего и не добившись. Я постоял перед домом в надежде, что Чокроборти раскается и позовет нас назад. Но все было тихо. Я заглянул в дверную щель: выколотив прогоревшую трубку, Чокроборти безмятежно набивал ее табаком.
По дороге в монастырь я обдумывал, как же все-таки разыскать Гохора. Когда я вернулся, было около трех часов дня. На веранде храма толпились женщины, из приезжих баба-джи не было никого. Должно быть, они где-нибудь расположились на отдых, устав от обильной трапезы. Вечером предстояло выдержать новое сражение, необходимо было восстановить силы.
Заглянув на веранду, я увидел, что там, окруженный толпой, сидит предсказатель, разложив перед собой календари, мел, грифельную доску и прочие атрибуты астрологии. Первой меня заметила Падма.
— Пришел новый гошай! — закричала она.
— Я так и знала, что Гохор-гошай не отпустит тебя, не покормив,— сказала Комоллота.— Что ты ел?
— Постой, диди,— Раджлакшми приложила ладонь к ее губам,— не спрашивай его об этом.
Отстранив ее руку, Комоллота продолжала:
— Твое лицо опалено зноем, в волосах пыль и песок со всей округи. Ты, видно, не купался?
— Как поймешь, купался ли он, диди, ведь он не натирается маслом после омовения,— заметила Раджлакшми.
Нобин, конечно же, приложил все усилия, чтобы уговорить меня искупаться и поесть, но я не поддался на уговоры.
— А предсказатель нагадал мне по руке, что я стану королевой,—радостно сообщила мне Раджлакшми.
— Сколько же ты дала ему за это?
— Пять рупий,—крикнула Падма.— Они были завязаны у диди в уголке сари.
Я засмеялся:
— Если бы ты дала их мне, я нагадал бы что-нибудь получше.
Предсказатель был брахман из Ориссы, но он так хорошо говорил по-бенгальски, что его можно было принять за бенгальца. Услышав мои слова, он тоже засмеялся:
— Нет, господин, я гадал не ради денег, я зарабатываю предостаточно. Я и вправду не встречал такой счастливой руки. Вы сами убедитесь: мое гадание — не обман.
— Тхакур, а вы можете гадать, не глядя на руку?— спросил я.
— Могу,— ответил он.—Назовите какой-нибудь цветок.
— Шимул.
— Пусть будет шимул,— улыбнулся предсказатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77