у ворот, при въезде во двор, стояли два банановых дерева в кадушках и кувшины с водой, а над ними висела громадная гирлянда из ветвей манго. Все свидетельствовало о том, что здесь совершалась какая-то церемония. Во дворе сидело множество народу, все курили и громко переговаривались. Стук подъехавшей повозки привлек всеобщее внимание. Какой-то человек поднялся, вышел за ворота и радостно воскликнул при виде меня. Это был Боджранондо. Тотчас кто-то побежал в дом сообщить радостную весть. Саньяси сказал мне, что мое неожиданное исчезновение переполошило всех в доме, начались усиленные поиски пропавшего, послали за ним. Только тогда наконец и узнали обо мне.
— В чем дело, дада? — спросил меня Анондо.— Куда вы вдруг пропали? Этот пострел возчик уверял меня, что довез вас до самой Гонгамати!
Не успел я ответить ему, как подошла Раджлакшми и совершила мне глубокий пронам.
— Как жестоко наказал ты всех нас,— сказала она мне и повернулась к Боджранондо: — Видишь, Анондо, я чувствовала, что он сегодня вернется.
— Я сразу понял, что ты ждешь меня,— улыбнулся я.— Стоило мне увидеть банановые деревья и кувшины с водой, как я обо всем догадался.
В это время к нам подошел Ротон.
— Нет, бабу, это совсем не поэтому,— поспешил уточнить он.— Сегодня ма угощает брахманов. Когда она побывала в Бокронатхе...
— Не вмешивайся, Ротон,— остановила его Радж-лакшми.— Иди занимайся своими делами.
Боджранондо взглянул на ее вспыхнувшее лицо и усмехнулся.
— Знаете, дада,— сказал он мне,— если человек не занят серьезным делом, то у него очень разыгрывается воображение. Самые невероятные мысли приходят в голову... Отсюда и вся эта затея с брахманами. Не так ли, сестра?
Та обиделась и молча отошла в сторону.
— Вы очень похудели, дада,— заметил мне Боджранондо.— Что все-таки с вами произошло? Почему вы исчезли, никого не предупредив?
Я подробно рассказал ему о своих злоключениях последних дней.
— В будущем будьте осмотрительней,— по-дружески посоветовал он мне.— Видели бы вы, как ма тревожилась за вас.
Видеть это мне совершенно не требовалось, я и так прекрасно знал, что доставил ей немало беспокойства.
К нам снова подошел Ротон, на этот раз с чаем и табаком. Анондо взял чашку чая, выпил и проговорил:
— Ну, я пошел. А то, если задержусь у вас, боюсь, кое-кто больше не увидится со мной на этом свете.
Улыбнувшись на прощание, он ушел. Вскоре ко мне снова подошла Раджлакшми и как ни в чем не бывало сказала:
— Я приготовила для тебя горячую воду и чистую одежду. Пойди оботрись и переоденься. Только смотри не мочи голову, а то опять начнется лихорадка.
— Саньяси, наверное, уведомил тебя, что у меня никакой лихорадки не было,— возразил я.
— Не было, так может начаться,— заметила Раджлакшми.
— Ну, этого мне знать не дано. Но помыться мне действительно необходимо, я просто умираю от жары.
— Неужели так уж необходимо? — чуть насмешливо спросила она меня.— Ну что ж, пойдем. Придется помочь тебе, а то вдруг ты один не справишься.— Она засмеялась.— Ну что ты упрямишься? Только ставишь в неловкое положение себя и меня. Тебе же нельзя сейчас мыться.
Никто не мог соперничать с Раджлакшми в умении уговорить человека. Она действовала так мягко и ненавязчиво, что никому и в голову не приходило, чтобы она чего-то добивалась. Конечно, приведенный случай не показателен, я вполне мог обойтись и без омовения, но как часто она подчиняла людей своему желанию вопреки их воле, при обстоятельствах значительно более серьезных. Я не встречал никого, кто мог бы устоять против нее, не говоря уж обо мне самом. Уладив дело со мной, она встала, собираясь принести мне еду.
— Сначала пойди и накорми своих брахманов,— посоветовал я ей.
— Что ты! — воскликнула она.— Они разойдутся не раньше ночи. Неужели тебе ждать до тех пор!
— Ничего, подожду,— заметил я.
— Да уж,— улыбнулась Раджлакшми,— ты скажешь. Предоставь мне самой беспокоиться о брахманах, как-нибудь я с этим справлюсь. Но вот если я стану морить голодом больного человека, то, боюсь, вместо врат рая окажусь перед входом в ад.
Она вышла и вскоре вернулась с подносом, уставленным всевозможными кушаньями самого диетического характера, не имевшими ничего общего с теми неудобоваримыми яствами, которые предназначались для гостей. Без сомнения, она приготовила их сама и уже после моего возвращения. Я ел и поглядывал на нее. Что-то новое, незнакомое мне появилось в ее поведении, манере говорить. Однако, если бы меня спросили, в чем заключалась эта перемена, я, пожалуй, не смог бы ответить. Или сказал бы, что люди пока еще не научились облекать в слова мельчайшие нюансы человеческих чувств. Особенно явно проявлялась эта новизна в том, как она потчевала меня. Она не принуждала, как прежде, а скорее уговаривала; не требовала, а просила. Наверное, со стороны это не было заметно, никто не увидел бы тут ничего особенного, но я сразу обратил внимание на необычность ее обращения со мной.
Я кончил есть. Раджлакшми поднялась.
— Так я пойду? — сказала она, вопросительно глядя на меня.
Во дворе ее ждали гости.
— Иди,— ответил я.
Она взяла грязную посуду и не торопясь вышла из комнаты.
Я долго не отводил взгляда от двери, в которую она вышла. Она очень изменилась за время моего отсутствия.
За каких-нибудь несколько дней стала совсем другой. По словам Анондо, она уже накануне начала соблюдать какой-то пост, теперь отказалась даже от воды, и никто не знал, когда она снимет с себя свой обет. Собственно, ничего удивительного в этом не было—ее душа всегда жаждала религиозной истовости, а с тех пор, как она познакомилась с Шунондой, ее рвение возросло необычайно. Я недолго наблюдал ее, но уже отметил, как преуспела она в своем страстном стремлении к совершенству. Теперь, казалось, никакая грязь ее прошлой жизни не могла запачкать ее. Один я мешал ей, стоял на ее пути, как громадная скала.
Было уже около десяти часов, когда Раджлакшми закончила свои богоугодные дела и неслышно вошла ко мне. Она уменьшила огонь в лампе, подошла к моей кровати, поправила сетку от москитов и направилась к себе.
— Где ты была до сих пор? — спросил я ее.— Брахманская трапеза давно окончилась.
Она остановилась.
— О небо! — заметила она с улыбкой.— Я-то старалась не разбудить его, а он, оказывается, не спит. Почему?
— Жду тебя,— ответил я.
— Меня? Почему же ты не послал за мной?
Она вернулась ко мне и, подняв сетку, села в изголовье. Ее пальцы, как всегда, стали ласково ерошить мои волосы.
— Почему же ты не позвал меня? — снова спросила она.
— Разве ты пришла бы? У тебя столько дел!
— Что значат дела, если ты зовешь меня?
Я знал, что она действительно никогда не пренебрегла бы моим зовом, но говорить об этом не хотелось.
— Почему ты молчишь? — спросила она.
— Думаю.
— О чем? — Она прижалась лицом к моему лбу и шепотом спросила:—Ты ушел из дому потому, что рассердился на меня?
— Откуда ты знаешь?
Раджлакшми, не поднимая головы, ответила на вопрос вопросом:
— А разве ты не догадался бы, если бы я рассердилась и ушла?
— Наверное, догадался бы,— согласился я.
— Ну вот,—подхватила она.— Ты наверное догадался бы, а я непременно догадаюсь. Видишь, какая между нами разница. Я способна на гораздо большее, чем ты.
— Вот и хорошо! — засмеялся я.—Не хочу спорить с тобой и разубеждать тебя в этом, а то мне самому будет хуже.
— Тогда зачем же спрашивать?
— Больше не буду,— пообещал я ей.—Я ведь давно ни о чем не спрашиваю.
Раджлакшми промолчала. Прежде она никогда не дала бы мне спуску, забросала бы множеством вопросов и потребовала бы немедленного ответа на них, а теперь безмолвствовала. Прошло немало времени, прежде чем она подняла голову и заговорила:
— Ты опять болел? Где ты был? Почему ничего не сообщил мне?
Я объяснил ей, что, во-первых, мне не с кем было послать ей известие о себе, а во-вторых, я не знал, где находилась она сама. Потом я подробно рассказал обо всем, что со мной произошло за эти несколько дней, поведал, как приютила меня бедная семья Чокроборти, как заботливо, словно за собственным сыном, ухаживала за мной хозяйка дома, как делились там со мной, совершенно чужим человеком, последней горстью риса. Благодарность и острая жалость к этой семье щемили мое сердце.
— Почему же ты не дал им денег, чтобы они погасили хоть часть своих долгов? — спросила Раджлакшми, проведя рукой по моим щекам.
— Я с радостью дал бы, но ведь у меня их нет,— ответил я.
Я задел самую чувствительную струну Раджлакшми. Ее очень огорчало, когда разговор заходил о моем материальном положении, и обычно она всегда напоминала мне о том, что ее деньги находятся в полном моем распоряжении. Однако на этот раз она воздержалась от комментариев, только глубоко вздохнула, словно отгоняя какие-то мысли. Меня задело ее спокойствие. Я внимательно посмотрел на нее, но слабый свет в комнате не позволил мне разглядеть выражение ее лица. Однако, когда она заговорила, я поразился тому, как изменился вдруг ее голос.
— Тебе пришел ответ из Бирмы,— сказала она.— Большой служебный конверт. Я решила, что-нибудь срочное, и велела Анондо вскрыть его.
— И что же?
— Твой начальник сообщает, что твое заявление принято. Если ты вернешься, то получишь прежнее место.
— Неужели?
— Да. Принести тебе письмо?
— Нет, не надо. Завтра.
Снова наступила тишина. Я не решался нарушить молчание, и это угнетало меня. Неожиданно мне на лоб капнули слезы.
— Ведь это хорошо, что мое заявление приняли,— негромко сказал я.— Чего же ты плачешь?
Раджлакшми вытерла глаза краем сари.
— Отчего ты не сказал мне, что снова хочешь уехать? Думаешь, я стану удерживать тебя?
— Напротив, я знаю, ты одобрила бы мое решение. Просто ты была очень занята все это время, вот я и не хотел беспокоить тебя всякой мелочью.
Она не стала возражать мне, только часто задышала. Но тут же овладела собой и тихо сказала:
— Не буду спорить с тобой — незачем к старым грехам добавлять новые. Хочешь — поезжай, я тебя не держу.
И добавила немного погодя:
— Я только здесь поняла, в какую беду втянула тебя. Прозябать в такой дыре, как Гонгамати, вести праздную, бесцельную жизнь для тебя все равно, что покончить с собой. Теперь я очень хорошо понимаю это.
— Уж не просветил ли тебя кто-нибудь на этот счет? — спросил я.
— Нет,— ответила она,— я сама все поняла. Когда я отправилась в паломничество, я все время думала о тебе. Ничего другое не шло мне на ум. Все время передо мной стояло твое печальное лицо с потухшими глазами. Ты многим пожертвовал ради меня, но больше так не будет.
Последнее время я часто испытывал какое-то глухое раздражение против Раджлакшми, но теперь моя душа наполнилась невыразимой жалостью к ней.
— А разве тебе, дорогая, малым пришлось поступиться? Гонгамати для тебя тоже не подходит.
Я сам смутился от своих неосторожных слов, понимая, что их скрытый смысл не мог ускользнуть от проницательной Раджлакшми. Но она, видимо, решила не обращать внимания на мою бестактность. Правда, возможно, потому, что теперь ей было не до пустопорожней игры в самолюбие.
— Наоборот, скорее я не подхожу для Гонгамати,— спокойно возразила она.— Ты ведь знаешь, я-то здесь ничего не потеряла, только избавилась от того гнета, что вечно давил меня. Кроме того, именно здесь я обрела тебя, о чем мечтала всю жизнь. Ты восполнил мне все потери.
Я промолчал. «Как же ты ошибся! — сказал мне какой-то внутренний голос.— И как ты несправедлив к этой женщине! Никогда ты ее не понимал». Раджлакшми словно прочитала мои мысли.
— Ради твоего же спокойствия я никогда не говорила
тебе об одной вещи,— сказала она,— но теперь не хочу молчать. Ты, верно, вообразил, что я занялась религией ради будущих воздаяний, и потому ушел из дому? Тебе никогда не приходило в голову, что никто и ничто не может быть для меня дороже и желаннее тебя ни в этом мире, ни в ином? Как ты мог усомниться во мне?
Я почувствовал на моем лице ее слезы. Не зная, как ее утешить, я взял ее правую руку и прижал к своей груди. Она вытерла глаза и какое-то время ничего не говорила. Потом обронила:
— Пойду посмотрю, поели ли гости. А ты спи!
Она осторожно высвободила руку и вышла из комнаты. Я мог бы удержать ее, но не сделал этого, а она так и не вернулась. Потом, пока я не заснул, я все думал: может быть, следовало удержать ее силой? Но я никогда ни к чему не принуждал ее, насилие всегда исходило только от нее. Теперь же она хотела дать мне свободу и сама развязала мои руки. Куда же мне идти?
Проснувшись поутру, я глянул на ее кровать и увидел, что она пустая. Вероятно, она пришла поздно ночью, а на рассвете тихонько вышла. Заглянув в общую комнату, я увидел там целое общество. Ротон разливал горячий чай, неподалеку от него Раджлакшми жарила пирожки, а Боджранондо, как истинный саньяси, невозмутимо взирал на эти яства. Заметив меня, Раджлакшми натянула сари на свои влажные волосы, а Боджранондо весело закричал:
— Вот и дада явился! А мы-то боялись, что он опоздает и все остынет!
— Остынет у тебя в желудке,— засмеялась Раджлакшми.
— Сестра,— шутливо заметил ей Анондо,— научитесь
уважать святых людей и никогда не говорите о них непочтительно. А вы,— обратился он ко мне,— что-то неважно выглядите сегодня. Разрешите вашу руку?
— Успокойся, Анондо,—остановила его Раджлакшми,— он чувствует себя прекрасно и не нуждается в твоем врачевании.
— Я должен сам убедиться...— начал было Анондо, но она перебила его:
— Я же сказала тебе, незачем щупать его пульс. Да и саго его, наверное, будет сейчас готово.
— Я уже достаточно съел саго за время болезни,— вмешался я.— Видеть его больше не хочу.
— Тебя не спрашивают,— сказала мне Раджлакшми, кладя на тарелку горячий шингара и кочури, и приказала Ротону: — Дай бабу чаю.
Но Боджранондо не собирался так просто отступиться от меня—не зря он, прежде чем стать саньяси, окончил медицинский факультет.
— Послушайте, сестра,— начален,— ответственность...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77