Она молчала, но я знал, как волнует ее эта тема, и понимал, что беседа неминуемо обнаружит сходство их мыслей и настроений. Саньяси действовал правильно. Чувствовалось, что он, несмотря на свою молодость, сумел стать гораздо ближе к народу, чем я, наблюдал его жизнь гораздо заинтересованнее и острее ее воспринимал. А ведь я тоже был достаточно осведомлен о положении в стране, неплохо знал проблемы и нужды простых людей... Я слушал его, и дремота, только что одолевавшая меня, исчезла, на глазах появилась предательская влага, а сердце преисполнилось самых горьких чувств.
Раджлакшми ни о чем его не спрашивала, никак не реагировала на его речи. Молча сидела в темном углу своей повозки и слушала. Не знаю, как он воспринимал ее молчание, но мне оно говорило о многом. Он рассказывал ей об индийских деревнях, где живет громадное большинство наших сограждан, говорил, как они бедствуют от недостатка воды, страдают от болезней, как они темны и невежественны, как извращается и омертвляется там вера, принимая самые уродливые формы, как наступают на селения джунгли, преграждая доступ туда свету и воздуху. Я сам читал немало о трагическом положении нашей страны, многое наблюдал собственными глазами, но никогда раньше не осознавал ее несчастья так сильно, как теперь, не представлял так отчетливо ее ужасающей нищеты. Повозки медленно двигались мимо иссохших пустынных полей, широко раскинувшихся по обе стороны дороги. Дорожная пыль, смоченная росой, улеглась. В воздухе стояла тишина, нарушаемая лишь скрипом колес да глухим постукиванием буйволиных копыт. Все вокруг заливал мягкий лунный свет, слабо освещая нам путь в неведомое. Ночь была холодная, и наши спутники закутались потеплее. Кое-кто уже заснул, другие еще бодрствовали, но все молчали. Один саньяси продолжал говорить.
Ярко и образно рисовал он картины драматической жизни наших незнакомых братьев и сестер, рассказывал, как сохла и истощалась эта благодатная земля, как постепенно все ее богатства переходили в руки чужеземцев и вывозились за море, как пришельцы стали эксплуатировать народ, высасывая из него его мозг, соки и кровь.
— Знаешь, сестра, мне кажется, я тебя узнал,— неожиданно сказал он Раджлакшми.— У меня такое чувство, будто я уже когда-то видел тебя, ходил с тобой к нашим братьям и сестрам и помогал им...
— Что ты, Анондо,— послышался глухой голос Раджлакшми.— Разве могла бы я? Ведь я женщина...
— А почему нет? — ободрил он ее.— Зачем бы иначе я рассказывал тебе все это?
ГЛАВА IV
— Скажи, сестра, Гонгамати твое поместье? — поинтересовался вдруг саиьяси.
— О да, брат,— усмехнулась Раджлакшми.— Разве ты не видишь, какие мы крупные заминдары?
Саньяси слегка улыбнулся.
— Быть крупным заминдаром, сестра, еще не значит быть счастливым,— заметил он.
Его слова могли свидетельствовать о том, что сам он происходил из состоятельной семьи, но Раджлакшми не придала им никакого значения.
— Ты прав, Анондо,— поддержала она его.— Чем дальше от всех этих благ, тем лучше.
— Послушай, сестра, когда он поправится (саньяси имел в виду меня), вы вернетесь в город?
— Об этом еще рано говорить, брат.
— Лучше не возвращайтесь,— посоветовал Анондо.— С тех пор, как заминдары покинули свои усадьбы и перебрались в город, жизнь крестьян стала еще тяжелее. Конечно, это не значит, что, живя в деревне, они не угнетали крестьян. Но все-таки они хоть как-то делили их тяготы и этим частично облегчали их долю. Знаешь, сестра, мне кажется, если раджа живет среди своих подданных, то чаша их страданий все же не переполняется. Ты поняла бы меня, если бы видела, как надрываются люди, чтобы вы могли вести роскошную жизнь в городах...
— Да, Анондо, а ты не скучаешь по дому? — неожиданно перебила его Раджлакшми.
— Нет,— коротко ответил тот, не подозревая, что она задала этот вопрос только затем, чтобы остановить его,— слишком тяжела была для нее затронутая тема.
Помолчав некоторое время, она снова спросила его, и голос ее дрогнул:
— Кто остался у тебя дома?
— У меня теперь нет дома,—напомнил саньяси.
— Скажи, брат, обрел ли ты покой, став саньяси? — спросила она его немного погодя.
Он засмеялся:
— Покой? Что ты! У саньяси столько забот! Нет, сестра, все, что я хотел,— это разделить с людьми их страдания, вот этого-то я и добился.
Она опять замолчала.
— Он, наверное, уже уснул,— заметил саньяси,— но я все-таки пойду к нему. Как ты думаешь, сестра, он не рассердится, если я как-нибудь навещу вас в Гонгамати?
— Кто — «он»? — засмеялась Раджлакшми.— Твой старший брат?
— Ну хотя бы так,—усмехнулся саньяси.
— А почему ты не интересуешься, не рассержусь ли я? — спросила она и добавила:—Давай сначала приедем в Гонгамати. А там видно будет.
Я не расслышал ответа саньяси, возможно, он вообще ничего не сказал. Вскоре он подошел к моей повозке и, взобравшись в нее, тихонько окликнул меня:
— Брат, ты спишь?
Я не ответил ему, хотя не спал. Тогда он устроился подле меня, натянул свое рваное одеяло и затих. Мне хотелось подвинуться, чтобы дать бедняге побольше места, но я боялся, как бы он не решил тогда, что я не сплю, и, чего доброго, не возобновил обсуждение наших животрепещущих проблем. А потому я воздержался от проявления к нему добрых чувств.
Остальную дорогу я проспал и не слыхал, как мы въехали в Гонгамати. Проснулся я возле усадьбы Раджлакшми. Уже наступило утро. Нас окружила толпа деревенских жителей, привлеченных приездом своей хозяйки, и, пока выгружали с повозок вещи, я имел возможность разглядеть их. Благодаря Ротону я знал, что почти все в деревне принадлежат к самым низким кастам. Теперь я убедился, что его слова соответствовали действительности.
Несмотря на ранний час, возле нас вертелось человек шестьдесят детей, в большинстве своем совершенно голых или едва прикрытых ветхими тряпицами. Позади них толпились их родители, с любопытством поглядывая на приехавших. Их облик и одежда не оставляли никаких сомнений относительно благородства их происхождения.
Во всяком случае, для Ротона все было абсолютно ясно. Его заспанное лицо буквально исказилось от нахлынувших на него злобных чувств. Он сделался страшен, как гнездо шершней. А тут еще несколько детей, горя желанием получше разглядеть госпожу, настолько осмелели, что почти вплотную подошли к ней... Не выдержав, Ротон издал такой грозный окрик, что, не будь рядом двух возчиков, не избежать в Гонгамати кровопролития.
— Видите, бабу, какие поганцы,— обернулся он ко мне, не испытывая ни малейшей неловкости за свое поведение.— Сразу видно, из каких они каст,— ни стыда ни совести! Да разве могут жить здесь порядочные люди? Эти подонки тут же перетрогают всех, и пропала тогда наша каста.
Раджлакшми услышала слово «перетрогают», и лицо ее омрачилось.
Саньяси тем временем занялся выгрузкой своего багажа. Покончив с нею, он достал кувшин, огляделся по сторонам и, подойдя к мальчишке, оказавшемуся впереди остальных зрителей, схватил его за руку.
— Послушай-ка, малец, возьми этот кувшин и принеси мне воды для чая. У вас тут есть, наверное, какой-нибудь пруд?
Он сунул ему кувшин и повернулся к пожилому крестьянину, стоявшему рядом:
— Не покажешь ли мне, сын уважаемого отца, кто здесь держит корову? Надо бы достать молока.— И добавил, взглянув сначала на Раджлакшми, а потом на меня:—Свежее молоко — великолепная вещь. Чай приобретает от него особый вкус и цвет...
Однако его названая сестра не разделила его восторгов. Хмуро улыбнувшись, она приказала Ротону взять кувшин саньяси, вычистить его и самому принести воды.
Читатель уже имел возможность познакомиться с характером Ротона. Поручение хозяйки его отнюдь не обрадовало — из-за какого-то саньяси чуть свет по холоду отправляться невесть куда за водой! Пылая негодованием, он накинулся на несчастного мальчишку, добавившего ему неприятностей:
— Эй, ты, погань! Зачем трогал кувшин? Иди теперь к пруду чисть его, а потом опустишь в воду.
И, погоняя его гневными взглядами и свирепыми гримасами, он отправился выполнять приказ своей госпожи.
Выходка Ротона позабавила саньяси, да и я тоже не мог удержаться от улыбки.
— Вот, Анондо, что ты устроил! — с ласковой укоризной заметила Раджлакшми.— Саньяси, видно, не успевают проснуться, как начинают чаевничать!
— А что же нам — ждать, пока выспятся хозяева? — парировал ее намек Анондо.— Ну да ладно, с чаем можно подождать. Кстати, надо проверить, есть ли тут очаг и заготовлены ли дрова с соломой. Но молока я все-таки достану. Пойдем, брат,— обратился он ко мне,— ты теперь здесь хозяин — посмотрим, у кого есть корова. Да, сестра,— снова повернулся он к Раджлакшми,— как там насчет вчерашних сладостей? Осталось что-нибудь или ты ночью потихоньку их доела?
Раджлакшми усмехнулась, а женщины, стоявшие в толпе, сконфуженно отвернулись, стараясь скрыть улыбки.
В это время к нам торопливо подошел управляющий Каширам Кушари. Его сопровождали четыре человека. Один нес на голове корзину с овощами и зеленью, другой — крынку с молоком, третий — миску с простоквашей, а четвертый — громадную рыбину. Раджлакшми сложила руки в пронаме, приветствуя своего доверенного. Тот пожелал ей всяческих благ и принялся объяснять причину своего опоздания. Внешне он производил самое благоприятное впечатление: лет пятидесяти с небольшим, сухощавый, с хорошо выбритым лицом и довольно светлой кожей. Я тоже поздоровался с ним, однако сакьяси пренебрег общепринятыми правилами вежливости — он сразу же занялся принесенными продуктами. Сняв корзину с овощами с головы носильщика, он поставил ее на землю, внимательно исследовал ее содержимое и остался им вполне доволен. Затем проверил качество молока, убедился в том, что оно не разбавлено, прикинул на руке вес доставленной рыбы и заверил всех присутствующих в ее прекрасных вкусовых качествах.
Управляющий, не предупрежденный о приезде «святого брата», с удивлением следил за его манипуляциями.
— Не беспокойтесь, господин Кушари,— поспешила объяснить Раджлакшми,— это мой «святой брат».— Потом улыбнулась и, понизив голос, добавила: — По-видимому, возвращать людей в мир стало моей специальностью.
Саньяси услышал ее.
— Ну, сестра,— заметил он,— в моем случае это тебе будет нелегко.
Он метнул на меня быстрый взгляд, смысл которого мы с Раджлакшми прекрасно поняли, и улыбнулся.
— Посмотрим,— ответила та, посмеиваясь.
Мы вошли во двор и сразу удостоверились, что господин Кушари приложил немало усилий, чтобы приспособить под жилье старую контору. Все выглядело вполне приличным. Усадьба состояла из кухни, амбара и жилого помещения из трех комнат: двух спален и довольно большой, тщательно отделанной общей комнаты.
Дом был глинобитный, крытый соломой, но достаточно высокий и просторный, а двор, окруженный глиняной оградой,— большой и чистый. В одной его стороне находился маленький колодец и росло несколько деревьев тогор и шефали, в другой виднелись кусты базиликов и жасмина. Усадьба ласкала глаз. Больше всех она обрадовала саньяси. Каждый пустяк вызывал у него бурный восторг. Он вел себя так, словно никогда прежде не видел ничего подобного. Мне тоже все понравилось, хотя я и не выражал своих чувств вслух, а что касается Раджлакшми, то она сразу отправилась на кухню готовить чай для саньяси, поэтому судить о ее впечатлении я не мог. Однако ее хорошее настроение заметили все. Один Ротон не испытывал никакого удовлетворения. Мрачный, он молча сидел поодаль, прислонившись спиной к столбу.
Как только чай был готов, саньяси быстро осушил две пиалы, не забыв при этом воспользоваться оставшимися от вчерашнего пиршества сладостями, а затем повернулся ко мне:
— Пошли посмотрим деревню. Говорят, тут неподалеку есть плотина — можно будет заодно и искупаться. Сестра,-—сказал он Раджлакшми,— может быть, вы составите нам компанию и осмотрите свои владения? Из благородных тут, очевидно, никого не встретишь, так что стесняться вам не перед кем. А имение ваше, кажется, действительно замечательное — просто соблазн.
— Я это знаю,— улыбнулась Раджлакшми,— так же, как и падкую до соблазнов натуру саньяси... Махарадж,— крикнула она брахману-повару, который вместе с подручным трудился на кухне,— оставь голову этой чудесной рыбы! Я вернусь с омовения и сама займусь ею.
Когда мы уже выходили со двора, Ротон, безучастный к всеобщим домашним хлопотам, вдруг медленно и с достоинством предупредил Раджлакшми:
— Ма, не вздумайте заходить в воду возле этой плотины, или пруда, как его там называет здешний сброд. Там водятся громадные пиявки, в локоть длиной каждая.
Раджлакшми даже побледнела от испуга.
— Что ты говоришь, Ротон? Неужели правда?
— Да,— важно кивнул он головой.— Во всяком случае, так я слышал.
— Ну и что из того, что слышал! — вмешался саньяси, уже успевший познакомиться с нравом местного населения.— Может быть, тебе это нарочно сказали. Не слушайте его, сестра. Пойдемте и проверим сами, что тут водится.
Но Раджлакшми не двинулась с места—упоминание о пиявках повергло ее в ужас.
— Знаешь, Анондо,— сказала она,— сегодня я лучше не пойду. В самом деле, место новое, незнакомое, надо остеречься. Ротон, поди достань воды из колодца. А тебе, Шриканто,— она повернулась ко мне,— тоже незачем лезть в пруд. Ты человек больной, на сегодня обойдешься двумя кувшинами воды. Освежишься — и хватит.
— Выходит, я один недостоин твоей заботы,— с улыбкой заметил саньяси,— коли ты только меня отпускаешь на этот злополучный пруд?..
Это шутливое замечание расстроило Раджлакшми. Глаза ее увлажнились. Некоторое время она молча ласково глядела на него, а потом проговорила:
— Тебе, брат, я ничего сказать не могу. Разве послушается незнакомой женщины человек, не внявший просьбам своих родителей?
Саньяси, направившийся было к воротам, остановился.
— Не говори так, сестра! Разве ты мне чужая? Ведь я для того и ушел из дому, чтобы стать для всех вас близким человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77