— Мне довольно и этого, чтобы узнать ваше желание.
Минуты две он писал мелом какие-то цифры и, кончив вычисления, проговорил:
— Вы с нетерпением ждете одной вести.
— Какой?
Он пристально взглянул на меня и продолжал:
— Нет, не об исходе судебной тяжбы, вы хотите узнать об одном человеке.
— А вы не могли бы сказать, что с ним?
— Известие будет хорошим, вы все узнаете дня через два.
По моему лицу все поняли, что предсказатель угадал.
— Видишь,— просияла Раджлакшми,— Я говорила тебе, он хорошо гадает, а ты вечно ничему не веришь, все подымаешь на смех.
— Как же можно не верить? — сказала Комоллота.— Новый гошай, покажи свою руку тхакуру.
Я протянул руку, предсказатель взял ее, несколько минут внимательно рассматривал мою ладонь, затем произнес:
— Господин, вам грозит большая опасность...
— Опасность? Когда?
— Очень скоро. Это вопрос жизни и смерти. Взглянув на Раджлакшми, я увидел, что в лице у нее
нет ни кровинки.
Отпустив мою руку, предсказатель попросил ее:
— Дай, ма, я еще раз взгляну на твою ладонь...
— Нет-нет. Это ни к чему.
Было ясно, что настроение у нее сразу испортилось. Хитрый брахман тотчас понял, что его расчет был верен.
— Я только зеркало, ма,— сказал он.—Я отражаю падающую на меня тень. Однако разгневанное светило можно умилостивить, Такое средство есть, и это будет стоить всего десять—двадцать рупий.
— Ты сможешь поехать со мной в Калькутту?
— Почему же нет, если ты этого захочешь.
— Хорошо.
Я видел, что она безраздельно верит в гнев светил, сомневаясь лишь, удастся ли его смягчить.
— Пойдем, гошай,— сказала Комоллота,— я заварю тебе чай.
— Чай заварю я сама,—возразила Раджлакшми,— а ты приготовь место для еды. Да скажи Ротону, чтобы принес табак. Он со вчерашнего дня где-то пропадает.
Вишнуитки остались болтать с предсказателем, а мы втроем ушли.
Ротон подмел на открытой южной веранде, где стояла моя кровать, принес табак и воду для умывания. Бедняга, оказывается, второй день ни разу не присел, так что упрек хозяйки был незаслуженным. Меня с минуты на
минуту ожидала беда, но, если бы я сказал это Ротону, он наверняка бы заявил: «Никак нет, не вас, а меня».
Пока Комоллота расспрашивала меня о Гохоре, Раджлакшми принесла чай. Лицо у нее было хмурое. Поставив передо мною чашку, она сказала:
— Сколько раз я тебя просила: не броди по лесу— далеко ли до беды? Умоляю, послушайся меня хоть раз.
Видно, все время, пока она готовила чай, ей не давал покоя «вопрос жизни и смерти».
— Когда это гошай ходил в лес? — удивленно спросила Комоллота.
— Откуда я знаю! — воскликнула Раджлакшми.— У меня других забот хватает!
— Она не видела, когда я ходил в лес,—вмешался я.— Это всего лишь ее предположение. Предсказатель воистину навлек на меня беду.
Услышав эти слова, Ротон отвернулся и поспешно вышел.
— Ну при чем здесь предсказатель? Он говорит, что видит. Разве на свете не бывает несчастий? Разве ни с кем не случается беда?
Спорить с ней было бесполезно. Комоллота уже хорошо знала Раджлакшми и промолчала.
Едва я взял чашку, как Раджлакшми спросила:
— Принести фрукты и сладости?
— Нет.
— Почему «нет»? Может быть, бог запретил тебе говорить «да»?
Взглянув на меня, она еще больше встревожилась:
— Почему у тебя покраснели глаза? Уж не купался ли ты в этой гнилой речке?
— Нет, сегодня я не купался.
— А ел там что-нибудь?
— Ничего не ел. Да мне и не хотелось.
Она приложила руку к моему лбу, потом просунула под рубашку и проговорила:,
— Так я и думала.-Комоллота-диди, посмотри-ка, тебе не кажется, что у него жар?
Комоллота не проявила никакого беспокойства.
— Ну и что страшного, Раджу, если у него небольшой жар?
Она оказалась мастерицей подбирать имена. Новое имя пришлось мне по душе.
— Но может, у него лихорадка!
— Даже если так. Вы не в пустыне. Вы приехали к нам, и мы о нем позаботимся. Тебе не о чем тревожиться.
Невозмутимый тон Комоллоты привел Раджлакшми в чувство, и она устыдилась своей беспричинной тревоги.
— Ты меня просто успокаиваешь. Во-первых, здесь нет ни врача, ни знахаря. А кроме того, я хорошо знаю, что у него ни одна болезнь легко не проходит, он тяжело переносит любую хворь. И откуда только взялся этот проклятый предсказатель, нагнал он на меня страху!
— Не думай об этом.
— Нет, диди, я знаю, что добрые предсказания не сбываются, а дурные исполняются точь-в-точь.
— Не бойся, Раджу,—ласково улыбнулась Комолло-та,— этого не случится. Гошай с утра долго бродил по жаре, не поел и не искупался. Должно быть, он просто перегрелся немного. К утру все пройдет.
— Ма,— сказала вошедшая мать Лалу,— тебя зовет повар.
— Иду,— ответила Раджлакшми и вышла, с благодарностью взглянув на Комоллоту.
Комоллота оказалась права. К утру, правда, жар у меня не спал, но через пару дней я уже был здоров. Однако благодаря этому случаю Комоллота узнала о нас самое сокровенное. Догадался о нем, должно быть, и еще один человек — сам старший гошай.
Наступил день отъезда. Комоллота отозвала нас в укромное место и спросила:
— Гошай, ты помнишь, в каком году была ваша свадьба? А то у меня готово блюдо с освященной сандаловой пастой и гирляндой цветов.
На ее вопрос ответила Раджлакшми:
— Где ему знать, об этом помню я.
— Как же так, один помнит, а другой нет? — улыбнулась Комоллота.
— Он был тогда мал и не понял, что к чему.
— Но ведь он старше тебя, Раджу.
— На каких-то пять-шесть лет. Мне было восемь или девять, когда я надела ему на шею гирлянду и мысленно проговорила: «С этого дня ты мой жених! Жених! Жених!» Но это чудовище не сходя с места проглотило мою гирлянду.
— Как же можно проглотить гирлянду? — удивилась Комоллота.
— Она была из спелых ягод бойчи,— вмешался я.— Съесть ее никто бы не отказался.
Комоллота засмеялась, а Раджлакшми сказала:
— Отсюда и начались мои несчастья. Я потеряла его, и не нужно спрашивать, что было потом, только совсем не то, что думают люди! Много дней я провела в слезах и
поисках, наконец бог сжалился и нежданно вернул мне того, кого, однажды даровав, похитил.
С этими словами Раджлакшми совершила пронам богу.
— Старший гошай прислал освященный сандал и гирлянды,—сказала Комоллота.— В день отъезда наденьте их друг другу на шею.
Раджлакшми молитвенно сложила руки:
— Богу ведомо, чего он хочет. Только не проси меня об этом. До сих пор, стоит мне закрыть глаза, я вижу мою алую гирлянду на его детской шее. Пусть же эта гирлянда, дарованная мне богом, и останется навеки моей, диди.
— Но ведь я проглотил ее.
— Да, чудовище, а теперь заодно проглоти и меня.
Раджлакшми рассмеялась и, погрузив в сосуд с сандаловой пастой сразу все пальцы, приложила их к моему лбу.
Мы отправились попрощаться с Дварикдасом. Он оторвался от книги и приветливо предложил нам сесть.
—- Мы не смеем надолго отвлекать тебя, гошай,— отозвалась Раджлакшми, располагаясь на полу.— Мы и так причинили вам немало беспокойства и перед отъездом пришли в надежде вымолить прощение.
— Саньяси,— ответил старший гошай,—могут лишь принимать милость, но не давать. Скажи, диди, когда вы снова приедете причинять нам беспокойство? Ведь с вашим отъездом монастырь погрузится во мрак.
— Это верно, гошай,— поддержала его Комоллота,— сегодня и вправду покажется, будто огни не зажглись и повсюду царит тьма.
— Эти несколько дней,— продолжал старший гошай,— от песен, радости, смеха и шуток все вокруг было озарено, словно блеском молний. Я никогда еще не видел ничего подобного. Комоллота назвала тебя «новый гошай»,— прибавил он,— обращаясь ко мне,— а я дал диди имя «Анондомойи».
Мне пришлось прервать его взволнованную речь.
— Старший гошай,— возразил я,— поистине, вас то и дело ослеплял блеск молний, но давайте-ка спросим, каково приходится тем, кого днем и ночью оглушают раскаты грома. Узнайте хотя бы, какого мнения об «Анондомойи» Ротон.
Стоявший у дверей Ротон тут же исчез.
— Не слушай его, гошай,— сказала Раджлакшми.— Его вечно терзает зависть. В следующий раз, прежде чем приехать, я запру на замок этого тощего брюзгу. О, как бы мне хотелось куда-нибудь от него сбежать!
— Ты никогда этого на сделаешь, Анондомойи,— воскликнул старший гошай,— никогда. Ты не сможешь бросить его одного.
— Еще как смогу,— сказала Раджлакшми,— он мне до смерти надоел.
— Однажды во Вриндаване подруга бога тоже пожелала его покинуть, но так и не смогла это сделать. Разве ты не помнишь ее слов, Анондомойи? «Подруга! На кого я его оставлю, разве сумеют они служить ему, как я?» Что мы знаем о настоящей любви? — задумчиво продолжал он.— Ведь мы только прикидываемся любящими, сами себя обманываем. Но тебе, Анондомойи, повезло — ты познала истинное чувство. Поэтому-то я и говорю тебе: «Когда ты отдашь эту любовь Кришне, ты...»
Раджлакшми вздрогнула и испуганно остановила его:
— Не благословляй меня на это, гошай. Пусть этого никогда не случится. Пожелай мне лучше, чтобы я могла с легким сердцем оставить его,—она указала на меня,— и умереть.
Комоллота поспешила исправить положение:
— Старший гошай, Раджу, понял только, как сильно ты любшль9 и все. Ничего больше.
Я тоже решил, что Дварикдас, как всегда, думал о чем-то своем и не имел в виду нас с Раджлакшми.
— У него такое слабое здоровье,— озабоченно проговорила Раджлакшми,— он вечно болеет. И никого, упрямец, не желает слушать. Ах, диди, если б ты только знала, в каком страхе я живу дни и ночи!
Теперь уже я встревожился, опасаясь, как бы прощальный разговор не завел нас слишком далеко. Я знал: приехав из Бенареса, Раджлакшми мучительно раскаивалась, что так небрежно простилась со мной. За всеми своими шутками и насмешками она пыталась скрыть не покидавшее ее предчувствие неведомого и сурового наказания.
— Сколько ты ни твердишь всем вокруг о том, как я слаб здоровьем,— с улыбкой заметил я, чтобы как-то успокоить ее тревогу,—а тело мое не знает погибели. Я наверняка не умру раньше тебя.
Не успел я договорить, как она порывисто схватила меня за руку и воскликнула:
— Трижды поклянись перед ними, что сказанное тобой никогда не окажется ложью!
Глаза ее наполнились слезами.
Все были поражены. Устыдившись своего порыва, она поспешно отпустила мою руку и с вымученной улыбкой проговорила:
— Этот проклятый звездочет так напугал меня... Две слезинки покатились у нее по щекам.
Мы снова простились со всеми. Старший гошай пообещал навестить нас, когда приедет в Калькутту. Он собирался взять с собой Падму: она еще ни разу не была в городе.
Первый человек, которого мы увидели на станции, был тот самый «проклятый звездочет». Он восседал на расстеленном одеяле, вокруг него уже толпился народ.
— Значит, он поедет с нами? — спросил я. Раджлакшми отвернулась, чтобы скрыть смущенную
улыбку, и кивнула головой.
— Нет,— сказал я,— он ке поедет.
— Но почему же? Вреда от этого, во всяком случае, не будет.
— Нет,— повторил я.— Будет ли от этого польза или вред, он ве поедет! Дай ему, что следует, и пусть уходит. Если он и в самом деле наделен способностью умиротворять светила, пусть занимается этим не у тебя на глазах.
— Хорошо, я ему сейчас скажу.
Раджлакшми велела Ротону позвать предсказателя. Не знаю, сколько она ему дала, но он согласно закивал головой и удалился, осыпая ее благословениями.
Вскоре подошел поезд, и мы отправились в Калькутту.
ГЛАВА XII
Раджлакшми засыпала меня вопросами, и мне пришлось рассказать, как я нежданно-негаданно разбогател.
Управляющий нашей бирманской конторой, англичанин, проиграл свое состояние на скачках и взял у меня взаймы денег. Причем он сам поставил условие — если ему повезет на бегах, он вернет мне долг с процентами и половину своего выигрыша в придачу. Теперь, приехав в Калькутту, я послал к нему человека и получил в четыре раза больше, чем дал в долг. Так что теперь и я обладал некоторым капиталом.
— Сколько же он составляет?
— Для меня много, для тебя же сущий пустяк.
— Ну скажи все-таки — сколько?
— Семь-восемь тысяч.
— Тебе придется отдать их мне.
— Но почему? — воскликнул я.— Неужели Лакшми одной рукой дарит, а другой — отнимает?
— Лакшми не терпит пустых трат,— со смехом ответила она,— и не верит ни саньяси, ни факирам, поскольку они недостойны доверия. Неси деньги.
— Что ты хочешь с ними делать?
— Стану жить на них. С нынешнего дня эти деньги будут для меня единственным источником существования.
— Но разве ты проживешь на них? Их не хватит даже на то, чтобы заплатить двухнедельное жалованье твоим слугам. А ведь кроме них есть еще гуру и священнослужители, есть триста миллионов богов и богинь, есть еще расходы на содержание многочисленных вдов. Как быть с ними?
— Об этом ты не беспокойся, они голодными не останутся. Я думаю только о собственном пропитании. Ты понимаешь?
— Понимаю. Ты просто хочешь каким-то образом себя обмануть, не так ли?
— О нет, не так! То, что я имею, предназначено для других, а на себя я буду с нынешнего дня тратить только ту милостыню, которую получу от тебя. Хватит ее — буду есть, не хватит—стану поститься.
— Значит, тебе суждено вечно поститься.
— Ты думаешь,— расхохоталась она,— этих денег мало и меня ждет голод? Но я владею искусством из малого делать большое. В один прекрасный день ты поймешь, что напрасно тревожился.
— Почему же ты до сих пор не ^призналась в этом своем искусстве?
— Потому что ты все равно бы мне не поверил. Ты из презрения не прикасаешься к моим деньгам, и твое отвращение разрывает мне сердце.
— Тогда зачем ты завела этот разговор? — с горечью воскликнул я.
Раджлакшми некоторое время не отрываясь глядела на меня.
— Мои слова будут для тебя неожиданностью,— заговорила она,— но я думаю об этом и днем и ночью. Может быть, ты решил, что я совершаю приношения богам на деньги, заработанные неправедным путем? Разве я смогла бы спасти тебя, если бы на твое лечение пошла хотя бы одна пайса из этих денег? Бог похитил бы тебя у меня. Разве ты действительно веришь в то, что я принадлежу только тебе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77