Последствия этого отравляют нам жизнь. Но как бесспорна истина, о которой он сказал!»
Мы молчали долго, минут десять. Наконец Раджлакшми проговорила:
— Анондо все равно придется вернуться домой. Он еще не знает, что значит у нас помогать ближним. А мне это хорошо известно. Ему ведь, как и мне когда-то, станут мешать на каждом шагу. О нем будут злословить, на него начнут клеветать... И наступит день, когда он не сможет больше терпеть это. Горечью переполнится его душа, и он рад будет сбежать куда угодно...
— Возможно, ты права,— согласился я.— Но он, наверное, знает, на что пошел.
— Нет, нет,— запротестовала она.— Если бы знал, он никогда не ступил бы на такой путь.
Я вспомнил рассказ Бонку о том, как встретили когда-то деревенские родственники по мужу ее заботы и благодеяния, какому осмеянию она там подверглась и как из-за этого страдала, но ничего не сказал, не желая бередить ее раны. «Почему же так происходит? — недоумевал я.— Отчего самые чистые намерения людей встречают такую враждебность? Почему им воздвигают преграды, платят самой черной неблагодарностью во вред себе же?»
Однако решение этих трудных вопросов я решил предоставить самому саньяси.
В тот день в деревне с утра пела флейта. Под вечер во двор усадьбы явилась делегация крестьян, возглавляемая Ротоном. Он подошел к Раджлакшми и сказал:
— Ма, они пришли к вам с большой просьбой. Иди-ка сюда, давай свой подарок,— обратился он к человеку средних лет, в яркой одежде, с новыми деревянными бусами на шее.
Тот смущенно приблизился к веранде и положил к ногам Раджлакшми лист дерева шал, на котором лежала одна рупия и орех бетеля, а потом склонился в таком низком пронаме, что коснулся головой земли.
— Госпожа,— почтительно произнес он,— сегодня свадьба моей дочери...
Раджлакшми встала и приняла приношение.
— Наверное, это мне следует поднести молодоженам?—весело спросила она.
— Нет, ма,— ответил Ротон.— Вы не так поняли. У них принято, чтобы родители невесты делали подарок заминдару. Но этот человек бедный, из низкой касты— дом. Он не может сделать вам более ценного подношения.
Раджлакшми тут же положила деньги и бетель на землю. Ведь они побывали в руках неприкасаемого!
— Нет, нет, не надо!..— торопливо заговорила она.— Мне ничего не надо... Выдавай свою дочь так... без подарка.
Ее отказ поставил в затруднительное положение и отца невесты, и самого Ротона, который, польщенный обращением «хузур», а вполне возможно, и более вещественным доказательством почтения, взялся выступить ходатаем в этом деле. Я не сомневался: он заверил крестьян в полном успехе своей миссии и решил выручить его из беды. Спустившись с веранды, я взял рупию и орех.
— Ваш подарок принят,— сказал я отцу невесты.— Можете спокойно идти домой и заниматься свадьбой.
Ротон торжествующе посмотрел на крестьян — он сдержал свое слово. Раджлакшми тоже вздохнула с облегчением, избавившись от необходимости притрагиваться к оскверненному предмету.
— Вот и хорошо,—улыбаясь, проговорила она.— Подарок принял достойный.
Однако отец невесты, неприкасаемый Модху, не спешил уходить. Он почтительно сложил руки и сказал, обращаясь ко мне:
— Хузур, через три часа начнется свадебное торжество. Если бы вы пришли к нам и осчастливили нас прахом с ваших ног...
Он умоляюще посмотрел на Раджлакшми. Я обещал прийти к нему.
— Так, значит, это у тебя играет музыка, Модху? — с улыбкой спросила Раджлакшми.— Я тоже приду к тебе, если выберусь. Пойди открой большой сундук,— приказала она Ротону,— там лежат мои новые сари. Принеси одно из них для невесты. Да, а здесь нельзя достать сладостей? — И, узнав, что можно, обрадовалась:— Ну и прекрасно. Ротон, позаботься об этом. А сколько лет твоей дочери, Модху? Где живет жених? Много гостей ты ждешь? Сколько у тебя здесь родственников?
Из почтительного и подробного ответа Модху на град этих вопросов мы узнали, что невесте около девяти лет, жених еще совсем молодой человек — не старше сорока— и живет в деревне, расположенной милях в десяти к северу: там у них большая община. Ремеслом, предписываемым кастой, никто из них не занимается, все живут земледелием. Девочка, несомненно, будет там счастлива. Единственное, что беспокоило Модху, так это свадьба — число гостей со стороны жениха должно было выявиться только к утру. Кто знает, сколько человек он приведет и как те себя поведут. Родня у него состоятельная, и Модху дрожал от страха, опасаясь, что не сумеет устроить все достойным образом.
Он уже позаботился и о рисе, и о патоке, и о варенце. В конце празднества даже намеревался подать баташа. И все-таки его волновало, как бы не нашлись недовольные. Тогда поднимется шум, позора не оберешься...
— Ничего, Модху,— успокоила его Раджлакшми.— Все будет хорошо. Раз я благословила твою дочь, свадьба пройдет благополучно. Твои новые родственники останутся довольны угощением. Ведь подумать, сколько ты всего приготовил!
Модху снова поклонился до земли и ушел вместе со своими сопровождающими, хотя выражение его лица отнюдь не свидетельствовало о том, что заверения госпожи его успокоили. Он продолжал нервничать.
Мы не собирались отправляться на свадьбу к Модху, хотя и обещали осчастливить ее своим присутствием. Вскоре после его ухода Лакшми устроилась возле лампы и занялась подсчетом своих хозяйственных расходов. Я лежал на топчане и рассеянно слушал ее, иногда погружаясь в собственные мысли. Вдруг до нас донесся шум. Он все усиливался. Раджлакшми подняла голову от бумаг и с улыбкой заметила:
— Драка, видимо, непременное условие свадьбы неприкасаемых.
— Если они подражают нам, то это, конечно, так,— ответил я.— Ты, наверное, помнишь?
— Да,— сказала она. Потом прислушалась и глубоко вздохнула:—Судьба всех женщин в нашей несчастной стране одинакова. Мне сказали, что завтра эту девятилетнюю девочку отправят в чужую семью и, возможно, никогда потом ей не разрешат навестить родных. Такой у них закон. Подумать только — отец продает дочь за несколько горстей монет! Сколько же слез придется пролить этой бедняжке! Что она знает о замужестве?
У меня, однако, это событие не вызвало никакого возмущения — я с детства пригляделся к таким вещам. Поэтому я промолчал.
— Но, с другой стороны, выходить замуж необходимо,— продолжала она, заметив мое молчание.— Религия обязывает нас вступать в брак. Так что это наш долг. А иначе...
Теперь мне вообще расхотелось говорить. Зачем? Оказывается, все, над чем следовало бы задуматься, давным-давно продумано и решено нашими всеведущими предками раз и навсегда. От Раджлакшми я впервые слышал такие речи, но от других приходилось выслушивать их довольно часто. Если я им не возражал, то единственно из опасения, как бы разговор не принял слишком горячий характер и не перешел в плоскость личных нападок и оскорблений. Я отнюдь не презирал древних мудрецов. Напротив, почитал их, пожалуй, не меньше, чем Раджлакшми. Только всегда недоумевал, почему они, такие всезнающие и всемогушие, не предупредили нас о появлении англичан? Знай мы заранее о такой перспективе, возможно, все сложилось бы инрче: и пришельцам не пришлось бы беспокоиться, и мы не имели бы к ним никаких претензий. Жили бы в свое удовольствие.
Я уже упоминал о способности Раджлакшми читать мои мысли. Догадалась она о них и на этот раз, хотя не знаю, как это ей удалось,— она даже не взглянула на меня.
— Ты думаешь, нельзя предсказать будущее? — спросила она.— А я верю: некоторые обладают даром предвидения. Мне говорил об этом мой гуру. Иначе мантры не могли бы принимать тот или иной образ. Ты сам веришь, что в каждой мантре живет душа?
— Да,— согласился я.
— Впрочем, веришь ты или нет, но это так. Иначе наши браки не были бы самыми прочными в мире. Такими их делает сила одушевленных мантр. И всем этим мы обязаны древним мудрецам. Конечно, где не случается ошибок и греха! Но разве найдутся в мире другие такие верные жены, как индуски?
Я не стал спорить, ибо знал: в ней теперь говорила ее вера, а против веры не поспоришь. Иначе я легко доказал бы ей, что у других народов, не имеющих мантр, женская верность и добродетель ничуть не меньше, чем у нас. Я мог бы также привести пример Обхойи и спросить у Раджлакшми, почему действие мантр распространяется только на женщин и никак не затрагивает мужчин, хотя понимал, что подобный разговор ни к чему бы не привел. Ведь мне было известно, куда с некоторых пор устремились все мысли Раджлакшми.
Она хорошо знала, как тяжело приходится людям расплачиваться за свои грехи, и не представляла себе, как могла бы обрести в этой жизни любимого человека, не опозорив его в глазах окружающих. Она не видела средства, способного соединить воедино две мощных противоположных силы: желания своего сердца и голос веры, повелевающий ей следовать требованиям религии. Я знал это средство, но знал я и то, каким презрением клеймит общество человека, прибегнувшего к нему, даже если он всем пожертвует потом для других. Я видел, как постепенно утихли бурные чувства, будоражившие Раджлакшми, улеглись страсти, словно для того, чтобы дать ей возможность произвести подсчет ее приобретений. Однако результат этих подсчетов оставался мне неизвестен. Что, если в итоге их оказался ноль? Я не представлял себе, как смогу тогда залечить раны своей жизни, хотя твердо был уверен, что никогда не стану никого обременять своей персоной. Я просто вернулся бы на тот путь, которым шел всю жизнь.
Занятые рассуждениями о сущности мантр, мы и не подозревали о битве, разыгравшейся из-за них неподалеку от нас — в доме, где шла свадьба.
Неожиданно к нам во двор с криком вбежало несколько человек.
— Хузур! — раздались взволнованные голоса.— Господин !
Я поспешил выйти к ним. Удивленная Раджлакшми последовала за мной. Люди кричали все разом, на них не подействовали даже грозные окрики Ротона. С трудом удалось выяснить, что же произошло. Оказалось, свадебная церемония приостановилась, так как жрец жениха обвинил жреца невесты в незнании мантр. Он вырвал у него священные атрибуты — цветы и воду, выбросил их прочь и прекратил обряд. Это происшествие действительно было из ряда вон выходящим. Во всяком случае, мне еще никогда не приходилось слышать о подобном святотатстве. Подумать только — применить грубую физическую силу по отношению к своему же коллеге и помешать чтению одушевленных мантр!
Растерянная Раджлакшми молчала, не зная, что сказать в такой ситуации. Но тут появился Ротон, зачем-то уходивший в дом.
— Эй, вы! — грубо закричал он на деревенских.— Какой вам там еще жрец нужен? Подумаешь, свадьба неприкасаемых,— повернулся он к нам,— а подавайте им настоящего жреца! Да разве тут женятся люди из уважаемых каст?
Он самодовольно посмотрел на нас.
Следует напомнить, что сам он принадлежал к касте парикмахеров и очень гордился этим обстоятельством.
Модху среди прибежавших не было: он не мог покинуть свадьбу. Вместо него явился его шурин. Он выступил перед нами с длинной речью, из которой явствовало, что хотя жреца-брахмана у них нет и все свои домашние обряды они совершают сами, тем не менее при необходимости господин пастух их выручает. Он ни в чем не уступает настоящему брахману — и священный шнур носит, и все ритуалы знает. Он даже не пьет воды, которой они касаются. А раз он так чист и безгрешен, то никаких возражений против него как жреца быть не может. Если между ним и действительным брахманом и сущестзует какая-то разница, то она настолько незначительна, что ее и в расчет принимать не следует.
Возбуждение деревенских и доносившийся до нас шум были настолько сильны, что я решил отправиться на место происшествия.
— Пойдем со мной,— предложил я Раджлакшми.— Зачем оставаться одной?
Она сначала отказалась, но потом любопытство взяло верх и заставило ее последовать за мной. Придя в дом Модху, мы убедились в справедливости слов его шурина. Ссора уже достигла своего апогея. Во дворе друг против друга стояли гости жениха и невесты, с каждой стороны человек по тридцать, а посреди них возвышался крепкий, упитанный жрец Шиву. Он держал за руку маленького тщедушного пастуха. Завидев нас, жрец отпустил пастуха, а сам отошел и стал поодаль. Мы с подобающей торжественностью заняли место на циновке и попросили преподобного Шиву объяснить причину его неслыханного поведения.
— Хузур,—ответил тот,— этот тип ничего не смыслит в мантрах, а считает себя пандитом. Испортил всю свадьбу.
— Как же!—-саркастически возразил пастух.— В пяти деревнях у меня ученики, везде я совершаю свадебный обряд — и я, оказывается, не знаю мантр!
«И тут тоже мантры!» — с горечью подумал я. Я понимал, что здесь мне не отделаться молчанием, как в разговоре с Раджлакшми,— требовалось принять непосредственное участие в решении спора, хотя это могло иметь нежелательные последствия. После долгих пререканий присутствующие договорились поручить чтение мантр пастуху. Однако при малейшей ошибке тот должен был уступить свое место Шиву. Согласившись с таким постановлением, пастух занял место жреца, дал отцу невесты несколько цветов, соединил руки жениха и невесты и приступил к делу. До сих пор мне памятно его чтение. Я вообще не сведущ в мантрах, не уверен, обладают ли они душой, но думаю все-таки, что ведические тексты, которые составляли древние мудрецы, весьма далеки от того, что говорил пастух.
Сначала он обратился к жениху.
— Скажи: «Я принимаю дочь Модху из касты дом». Тот повторил за ним:
— Я принимаю дочь Модху из касты дом. Пастух повернулся к невесте.
— Скажи: «Я принимаю сына Бхоговати из касты дом».
Но только Модху собрался произнести эту фразу за свою малолетнюю дочь, которой она была явно не под силу, как Шиву воздел обе руки кверху и громовым голосом, заставившим вздрогнуть всех гостей, закричал:
— Это не мантры! Это не мантры! Пастух все перепутал!
Кто-то дернул меня за платье. Оглянувшись, я увидел Раджлакшми. Зажав рот краем сари, она изо всех сил старалась удержаться от смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77